Читать интересную книгу Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

— Нуте-с, — выполнив долг вежливости, протянул Китаев.

Палька и Саша рассказывали по очереди, стараясь не замечать брюзгливых гримас профессора. Они не знали, что у Ивана Ивановича второй день неладно с желудком, что он тревожно прислушивается к его зловещему урчанию и с трудом воспринимает рассказ учеников.

Ядовито усмехаясь, он пожал плечами и сказал, что крайне удивлен. Крайне удивлен! Ну, Павел Кириллович молод и легкомыслен, но как мог Александр Васильевич не разобраться в том, что наукой давно доказано, — без предварительного дробления угля…

— А у нас шел процесс в целике и получился газ! Горючий газ! — перебил Палька.

— Но вы, кажется, сказали, что установка взорвалась?

Впрочем, чтобы поскорее кончить разговор, Китаев согласился провести опыты в институте, когда кончится ремонт. И посоветовал привлечь студентов, так как даже бесперспективные опыты для них полезны. Все складывалось как надо. Но тут до сознания Китаева дошло, что его любимейший ученик, лично им рекомендованный академику Лахтину, собирается ради этих вздорных опытов…

— …манкировать моей рекомендацией? Ставить меня в глупое положение перед академиком Лахтиным?!

Он так рассердился, что забыл о тревожном урчании в желудке, забыл и о своем принципе «невмешательства». Обычно в спорных случаях он мелкими шажками бежал в партком, требуя партийных установок, так как считал, что «ученый в наше трудное время должен прежде всего ладить с комсомольско-партийной прослойкой». Но в данном случае он остался непреклонен.

— Стыдно! Безответственно! — кричал он срывающимся голоском. — Пойти на поводу у мальчишки! Перечеркнуть свою научную карьеру! Нет, я вашим убийцей не буду!

Саша выждал, пока он утомленно затих, и сказал с беспощадной прямотой:

— Именно вы, Иван Иванович, убиваете мое научное будущее. Я все равно останусь, потому что уехать сейчас было бы подлостью. Ваша телеграмма откроет мне возможность прийти к Лахтину через месяц. Без вашей телеграммы он может не принять меня. Я не ждал от вас такой жестокости и… косности.

Китаев побледнел, но не отступил. Вероятно, он опасался, что академик посчитает его легкомысленным. Чем суровее возражал Саша, тем больше Китаев сердился и даже вслед, выскочив под дождь, продолжал кричать:

— Вы не останетесь! Не допущу!

В институте шли приемные испытания. Алферов заседал в приемной комиссии, Пальке с трудом удалось вызвать его.

— Ну что за пожар? — со вздохом спросил Алферов.

Сели в коридоре на скамью. Мимо них, почтительно приглушая шаг, проходили взволнованные новички.

Алферов откинулся на спинку скамьи с видом усталого и доброжелательного человека, раз навсегда отрекшегося от забот о самом себе. Волнуясь и сбиваясь, Палька изложил суть дела.

— Идея, конечно, заманчивая, — протянул Алферов. — Я бы сказал — прогрессивная. Но объясни мне, товарищ Светов, видишь ты отличие нашей науки от науки буржуазной?

— Вижу, конечно! — радостно откликнулся Палька. — Им никогда с этой проблемой не справиться, это и Ленин пишет, что только при социализме…

— Да я не о том! В буржуазных странах каждый за себя, — продолжал Алферов. — Частное предпринимательство. Бизнес. А у нас — планирование. Коллективность.

— Вот мы и хотим…

— А вы разводите анархию и частное предпринимательство. Что за спешка? Тему еще не утвердили, институт ничего не знает, а вы — как частники! Тишком, в каком-то сарае…

— Да товарищ Алферов! Это же какое дело! Лениным завещанное! Всесоюзный конкурс ради пустяка не объявят!

— И так-таки вы трое все решите?

— Мы уже решили!

— Ну, Светов, зачем же бахвалиться? Сам говоришь — Китаев против. Если бы ваше решение было научно обосновано…

— Китаев стар и консервативен!

Алферов утомленно провел рукой по морщинистому лбу.

— Ох, Светов, мало у вас скромности. Мало. Партия нас учит прислушиваться к старым специалистам, а вы…

Палька с горечью припомнил партийное собрание, на котором вместе со всеми голосовал за Алферова. Считалось, что Алферов — человек скромный и работящий, к тому же менее занят, чем научные работники, и общаться с людьми ему сподручнее, отдел кадров — не лаборатория. При Липатове Алферов был заместителем, Липатов хвалился, что с ним не пропадешь — все протоколы и ведомости в порядке! Липатова отпускали с сожалением, но тогда никто не задумывался над тем, как много воодушевления и тепла вносил Липатов в жизнь партийной организации, а поэтому никто не ждал, что при Алферове что-либо изменится. У Алферова было два конька — бдительность и дисциплина. Что ж, все признавали — и то, и другое нужно. С ним скучнее? Что правда, то правда! Липатов был требователен, но он говорил: «Давайте сделаем так…» Алферов говорит: «Вы должны сделать то-то…» Все понимали, что должны. А с Липатовым — хотели… Впрочем, и теперь про Алферова говорили: «Он все-таки работящий и скромный…»

— Плевать мне на скромность! — выпалил Палька. — Лучше нахальство, чем бескрылость! И насчет отличия науки — не в том оно! Там — бизнес, а у нас — польза социализму.

Будущие студенты издали с любопытством прислушивались к возбужденному голосу Пальки. Алферов досадливо морщился, он терпеть не мог беспорядка.

— Не стоит горячиться, — сказал он, вставая. — Кончится отпуск, мы включим вашу тему в план — пожалуйста, переворачивайте технику. Прикрепим вам научного руководителя, отпустим средства. А Мордвинов числится за Москвой. Даже формально я не имею права обращаться к Лахтину, поскольку Мордвинов уже не наш, да и тема не утверждена. Вы должны понимать, что дисциплина…

Палька уже не злился — ему стало скучно, до зевоты скучно. Обдумывая, как теперь быть, он рассеянно слушал назидательную речь Алферова.

— …вместо того чтобы оправдать доверие, которое вам оказали, выдвинув вас в аспирантуру… Помните, скоро начнется обмен партийных документов и суждение о каждом коммунисте будет основываться…

К счастью, Алферова позвали в приемную комиссию.

Выбежав из института, Палька заметил, что все еще держит в руке листок с текстом телеграммы, которую некому подписать. Простой росчерк пера мог спасти Сашу, одна подпись — Китаев…

Пальке представилось: в невообразимо прекрасном Академическом Институте седовласый Ученый Секретарь докладывает еще более солидному и седовласому Академику, что вновь зачисленный аспирант Мордвинов не прибыл в срок и поэтому… Но тут Академику подают телеграмму — «аспирант Мордвинов выполняет чрезвычайно важную государственную задачу…». «Надо уважить просьбу профессора Китаева», — говорит Академик и пишет на телеграмме: «Разрешить»…

Так могло бы быть…

Почему могло бы?

Будет!!!

И как мне раньше не пришло в голову! Плевал я на этих сухарей! Пока хватятся, все будет сделано!

Не терзаемый никакими сомнениями, Палька опрометью бросился на телеграф.

Много позднее, вспоминая этот вечер, никто не мог понять, почему так легко, без расспросов, приняли сообщение Пальки. Оттого ли, что всем очень хотелось поверить? Или Палька сумел отвести расспросы, хвастливо заявив: «Все дело в подходе! Надо уметь…»

Как бы там ни было, все шумно обрадовались и с новым жаром взялись за работу. Делали то же, что полчаса назад, — но молотки выстукивали победный марш, проволока послушно выпрямлялась, трубки сразу входили в скважины… Палька дурачился, затевал возню с детьми — и даже Галинка смотрела на него, как на героя.

Пожалуй, серьезнее всех в этот вечер была самая маленькая участница опыта. Она плохо понимала, в чем отказали Саше и не отказали Светову, но она поняла, что начатое дело будет продолжаться благодаря Пальке…

Она ненавидела этого Пальку, хотя он относился к ней добрее всех, придумывал для нее работу и провожал до трамвая, если уже стемнело. Почему? Из-за мамы?.. Мама несколько раз приезжала за нею и сама застревала тут. Старики Кузьменко уважительно говорили с мамой и спрашивали о здоровье «вашего супруга», то есть папы. Не любила маму только сестра Пальки, она дулась и говорила колкости. Почему?

Галинке стыдно было и неудобно, когда приходила мама. Все держались иначе, чем обычно, и мама тоже — голос у нее был не домашний, слишком оживленный, и улыбалась она неестественно — совсем так, как улыбалась иногда перед зеркалом, стараясь не морщить лицо.

Приходы мамы нарушали жизнь пленительного мирка, где все много работали и много смеялись, громко спорили, ругались и постоянно что-нибудь переделывали, где не было старших и все подчинялись одному командиру — Решению. Решение было существом таинственным и увертливым, оно «не давалось», его искали в верхней комнатушке, куда Галинка пробиралась для воспитания храбрости, — комнатушка принадлежала покойнику. С дрожью поднимаясь наверх, Галинка замирала на темной лестнице и слушала, как спорят три человека, ищущих Решение, — лохматый Липатушка, симпатичный Саша и Палька. Она продолжала ненавидеть Пальку, но втайне восхищалась им, потому что он часто «хватал за хвост» это самое Решение, и все скатывались вниз по скрипучей лесенке — в сарай, где сразу начиналось «столпотворение вавилонское». Что такое столпотворение и почему оно вавилонское, ни Галинка, ни Кузька не знали, но означало оно, что всё переиначивают, разбирают и собирают, что-то припаивают и подтачивают, топчась вокруг печки.