Читать интересную книгу Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

— Я, кажется, никому не жалуюсь…

— Вот и я такая была, — продолжала Катерина, не глядя на подругу. — О себе думала, со своим самолюбием нянчилась. А человека не поняла. Чего он хотел — для меня делал, а не со мной. Не со мной! Не доверял моей дружбе… Задушила бы себя! — с ненавистью прошептала она. — Горло бы себе перегрызла!

Помолчав, она уже ласково обняла подругу:

— Ну, жди, выглядывай дружка. А я пойду проволоку размотаю. Небось сегодня же начнут печку перекладывать.

Первым явился Никита — возбужденный и подвыпивший. Подхватил на руки сестру и перенес через лужу, у сарая опустил на землю, торжественно поклонился отцу.

— Принимай, батя, студента!

— Причастился уже? — скрывая радость, проворчал отец.

— Так ведь на радостях! И всего-то двести грамм.

Приняв поздравления, он рассказал:

— Надо же, выпало это самое исключение на «мя»! Оттараторил, как пулемет. На разборе предложения запутался — из-за этого вышла тройка…

— А сочинение? Сочинение? — торопила Люба.

— Удовлетворительно, — уклончиво ответил Никита, — с запятыми там… будь они прокляты, эти закорючки!

На самом деле с сочинением получилось обидно. Он выбрал тему «Мой любимый литературный герой» и написал о Татьяне Лариной. Писал он уверенно, в сочинении можно было избегать трудных слов и писать короткими фразами, с одними точками. Тройку ему действительно поставили, но сочинение читали вслух в учительской, и преподаватель, пряча насмешку, спросил потом Никиту:

— Вы пишете: «У нее были серьезные недостатки: легкомыслие и доверчивость». Почему вы ей приписали такие недостатки?

Никита смутился, но ответил независимо:

— Такая у меня точка зрения. Имею я право понимать по-своему?

— Имеете право, — согласился преподаватель. — Но можно ли писать: «У нее не хватило характера. Любя Евгения, позволила отсталым родителям продать замуж за толстого генерала…» — Он странно фыркнул и закашлялся, весь покраснев, а потом, махнув рукой, поздравил Никиту с зачислением в техникум.

Что они там нашли смешного? Никита и сейчас думал, что у Татьяны не хватило характера подождать, ведь Евгений в конце концов полюбил ее! Вот Лелька ни за что не пошла бы замуж за нелюбимого, Лелька говорит: когда любишь — и муку примешь, а не любишь — и счастья не надо.

Рассказывать о своей обиде Никита не стал, приняли — и ладно.

Очень довольная, Кузьминишна обняла сына и шепнула на ухо:

— Порадовать, что ли?

Он сразу понял, сунул руку в карман ее передника, выхватил конверт и отошел под сирень — читать. Кузьминишна одним глазком следила — аж загорелся весь! Знать бы, к добру или не к добру?..

Лелька писала:

«Если ты сумеешь приехать с Липатовым, тебя встретят хорошо. Соню угнали за тридцать километров с Сысоевым, все остальные поминают тебя добром и жалеют. Приезжай, Никитушка, а то до зимы не увидимся, меня не отпустили, да и дело не бросишь Ц. т. м. р.

Твой Лу…».

Он понял значение букв и понял подпись. Лучик — так он ее назвал в ту единственную ночь.

— Иван Михайлович, я поеду с вами на воскресенье, — сказал он громко, чтоб услыхали родители.

Мать страдальчески улыбалась — и возражать нечего, и страшно: только-только наладился Никитка… Куда она повернет его, та девушка?

— Может, и мне поехать, повидать Аннушку? — вслух подумала Катерина, а глазами сказала Кузьминишне: «Поеду, присмотрюсь, моему глазу верить можно».

С тех пор как старики узнали, что она ждет ребенка, не было для них человека желанней и любимей — за Катериной ухаживали, ее мнение было решающим во всех семейных делах.

— И я поеду! — заявил Кузька.

— И я, — прошептала Галинка, сама не веря, что это возможно.

Липатов готов был согласиться, но тут все смешалось, и сама поездка отодвинулась далеко-далеко.

В раскрытой калитке остановился Саша Мордвинов.

— Китаев отказал, — сквозь зубы произнес он. — Палька помчался в институт, но совершенно зря.

Перешагнул лужу, бросил на ходу Липатову:

— Вернется Светов, будем решать.

И пошел с Любой на веранду.

В саду наступило молчание, прерываемое бормотанием Липатова:

— Ну, Китаеву это еще аукнется! Говорят: коли ты тово, так и я тово, а коли ты не тово, так и я не тово…

Тяжело вздыхая, Кузьминишна поглядывала на веранду, где шел очень значительный разговор. Теперь, когда с Никиткой все решилось, сердце Кузьминишны могло вместить и горе дочери, — а горе было, горе и стыд. Шутка сказать, жених свадьбу откладывает, и все из-за этой печки. Хорошее дело — ничего не скажешь. Да только сбыточное ли?

Странно, на веранде горевал Саша, а Люба в чем-то горячо и даже с улыбкой убеждала его. Потом Саша зарылся лицом в ее ладони, забыв о том, что из сада все видно.

— Пойдемте подразберемся там, — смутившись, сказал Липатов, и все потянулись за ним в сарай.

Через минуту зазвенели удары молотка — Никита выпрямлял проволоку. Галя и Кузька приспособились держать ее, чтобы Никите было удобней.

— Дядя Никита, что же теперь будет? — шепотом спросила Галя.

Ничего толком не понимая, она испугалась, что из-за непонятного отказа Китаева — болтливого старичка, которого мама за глаза называла «занудой», — вдруг прекратятся чудесные занятия в сарае.

— Что нужно, то и будет, — неохотно ответил Никита.

— А дядя Саша уедет?

— Не знаю, Галя. Откуда мне знать? Я бы не уехал.

Тут озлился Кузька. Никите хорошо рассуждать — «я бы…» Что такое Никита? А Саша — ученый. Его приняли к самому главному академику. Не явится в срок — возьмут другого.

— Конечно, поедет! — выкрикнул он, ожесточенно стукнув молотком по неподдающейся извилине проволоки. — Неужели работу терять? У него и права нет остаться, раз не позволили.

Липатов, вздохнув, поддержал Кузьку, как равного в разговоре, — да, такое место Саше второй раз не представится.

— И Люба уже документы послала в московский институт, — напомнила Кузьминишна.

— Да что, свет клином сошелся на вашем Китаеве? — сказал Кузьма Иванович. — Старая перечница он, хоть и профессор! Ты бы зашел, Иван Михайлович, к преемничку своему — неужто не уважит?

Липатов поморщился. Когда уходил из института на шахту, сам предлагал Алферова на свое место — секретарем парторганизации. А вот ведь что получилось!

— Алферов там… — невнятно пробормотал он — и вдруг оживился, засмеялся. — Ну, я к нему ключ подберу. Когда у нас городской актив? Во вторник? Я ему там подсироплю!

На веранде до чего-то договорились. Оба встали, подержались за руки, потом Люба пошла ставить самовар, а Саша сбежал с крыльца и остановился в дверях сарая.

— Что ж, будем работать! — через силу бодро сказал он. — Решили так: остаемся до конца опытов, Лахтину напишу сам. Поверит — и без Китаева разрешит. Не поверит — тогда хуже. — И, не желая продолжать разговор, взял паяльную лампу. — Кузька, давай трубки. Да не эту, вон ту подай.

От волнения хватая не то, что нужно, Кузька с обожанием услуживал Саше и напряженно думал: почему Саша с Любой так порешили? Ведь потом Сашу могут и не принять! Почему академик вот так, за здорово живешь, поверит Саше — Китаев же не поверил! Значит, Саша сильно надеется на печку, несмотря на то, что она взорвалась?

Сунув в трубу горящие щепки, Люба ждала, пока угли разгорятся, и говорила Катерине, смущенно топтавшейся возле нее:

— Не воображай, что я жертвую собой. Решили, потому что иначе не выходит.

Обе разом обернулись, услыхав скрип калитки.

Палька Светов лихо перескочил через лужу и помчался к сараю, победно размахивая руками:

— Живем! Телеграмма послана! Все в порядке, Саша!

В тот день, отправляясь вместе с Сашей к профессору, Палька нисколько не волновался. Конечно, старик поворчит, но не откажет. Мало ли они затевали — еще студентами — всяких дел! Когда ходили ради заработка на Металлургический грузить доломит, занялись с Сашей и Липатушкой придумыванием механизации — Китаев ворчал, но в общем одобрил. Во время практики на коксовых печах они увлеклись проблемой использования тепла кокса, выдаваемого из печи, — целый месяц возились с этим, а потом делали дымовые шашки нового типа, пользуясь отходами коксового производства. Китаев ворчал, но не мешал. Как же он может возразить против действительно важного, огромного дела?..

Профессор жил на окраине Донецка, в собственном домике с образцовым фруктовым садом, заложенным еще до революции. Заправляла всем хозяйством толстая и властная домоправительница профессора Дуся. Она угрюмо сказала, что профессор отдыхает, а будить — не ее власть. И ушла в дом, оставив Сашу с Палькой в саду. Из окон она подозрительно поглядывала, не стащат ли они с дерева грушу. Все знали, что Дуся уже много лет живет с Китаевым и помыкает им как хочет, что Китаев побаивается ее, а она его — нисколько. Но при посторонних Дуся держалась покорной служанкой, и друзья остались в саду, поддразнивая Дусю тем, что подходили к деревьям и щупали груши. Пошел дождь, а Дуся будто и не заметила, даже в окно выглядывать перестала. Наконец Китаев вышел на крыльцо — в домашней блузе-распашонке и цветистой тюбетейке. Он воскликнул: «Что ж вы в дом не вошли?», усадил гостей на веранде и крикнул Дусе, чтобы принесла груш посочнее (Палька был уверен, что груш не будет, — Дуся считала баловством угощать профессорских учеников).