сформулировать, ему тоже некогда. И потому, милости просим на жертвенный камень, товарищ оперуполномоченный!
— Проводи меня, покурим на улице, — как подошел Стас, я, увлёкшись его же макулатурой, не заметил, — Опять домой среди ночи попаду! — тоскливо вздохнул он, — Как есть, выгонит меня Маринка! И дочек только спящими вижу. Может, ну её на хер, такую работу? — как-то всерьёз и совсем нерадостно взглянул мне в глаза загнанный опер. И не дожидаясь ответа, пошел в прихожую одеваться.
На улице было тепло. Тепло и хорошо. Настолько, насколько хорошо и уютно бывает майским вечером.
— Ты прав, эту сволочь сажать надо! — прикуривая вонючую сигарету из красной мятой пачки, произнёс Гриненко, — Этот гад её задрать хотел, вот она и сбежала на улицу жить. — И еще говорит, что у него в шифоньере военная форма висит. Какие погоны и петлицы, она не знает. Не разбирается в них. Но военного барахла, говорит, у него много. Значит, он отставник и, что служил долго.
Мозжечок мгновенно заледенел лютой ненавистью. Чертовски захотелось достать из нычки воронцовский ПМ и прямо вот этим тихим весенним вечером навестить военного Виктора. Причем, если и использовать пистолет при проведении мероприятия, то только для антуража и убедительности в первые минуты знакомства.
Однажды я видел педофила после постигшей его кары, исполненной в небюрократическом формате. С намотанными вокруг шеи кишками и с собственным свистком во рту. Что-то подобное хотелось воспроизвести и с гражданином Барсуковым. Доподлинно удостоверившись предварительно в его нечеловеческой сущности.
Загасив в кипящем возмущенном разуме юношеские эмоции, я настроился мыслить с максимальной трезвостью ума себя прежнего.
— Всё, что раньше обговорили, ты завтра сделаешь по плану. Но в обратной последовательности. После оперативки сразу едешь в колонию-поселение, из которой Фесенко освобождался. Там ты очень качественно общаешься с опером, под которым он ходил. Если опер на контакт не пойдет, тогда встречаешься с отрядником. И уже с ним доверительно общаешься! Держи! — я достал из бумажника четвертак.
— Сам не пей! — приказал я Стасу, — В том смысле, что не более двух полтинников!
Вовремя уточнил я, справедливо додумав, что не получится доверительного разговора с УИНовским опером или начальником отряда. Если совсем с ними не выпить. Да и не станет пить в одиночку тот опер или отрядник в присутствии коллеги с воли.
— В случае облома на "посёлке", не теряя времени, валишь в ИЦ! Выгребаешь всю фактуру на Фесенко и, обязательно, на Барсукова. Если таковая там окажется.
Гриненко внимательно слушал инструкции. Перечить или умничать он благоразумно не пытался. Правильно оценивая обстановку и свою в ней роль, он молчал и внимал.
— А, чтобы всюду успеть и перед начальством не спалиться своим долгим отсутствием, возьмёшь мою машину. Мне она до обеда не понадобится. Ты водишь машину? Права есть?
— Есть права. И машину вожу! — немного повеселел Гриненко, — Если на колёсах, то тогда, конечно! Тогда я завтра везде успею! И, это.. Серёг, может, ты сам с Фесенко поговоришь? Бздит он меня почему-то!
Высовывать свои уши в стасовском косяке мне совсем не блазнило. И без того накопилось много черных шаров в моей служебной биографии. Особенно за последнее время. Но уж коли взялся за гуж…
— Ладно, завтра вместе его с работы встретим, — пошел на поводу я у косячного товарища, — Ты вот, что, ты девкам в Информцентр шоколадок что ли купи. А еще лучше, торт. Точно! Заедь в кулинарию на Гагарина и самый большой торт им возьми! И еще запрос с красной полосой на Фесенко с утра заготовь. Мало ли! Только, если что-то будет, ты им штамповать этот запрос не давай, назад его забери. Нам с тобой просто сам факт знать надо, официальщина нам ни к чему! Поэтому следов в ИЦ не оставляй!
— Думаешь? — оживился Гриненко.
— Я всегда думаю! — огрызнулся я, злясь на друга, что приходится в очередной раз лезть в голимую авантюру, — В отличие от тебя, разгильдяя!
— Да! Вот еще что! Ты завтра напомни мне! У меня есть одна знакомая и она мне должна, — вспомнил я о мадам Боровиковой, — По пути к твоему Фесенке, мы заодно к ней заедем. Они там поблизости друг от друга трудятся. Попробуем твой жилищный вопрос с мёртвой точки сдвинуть. Глядишь, и не выгонит тогда тебя твоя Маринка!
Зря обнадёжил авансом, но уж больно не хотелось мне отпускать товарища в таком, слишком уж паскудном настроении.
— Но ты особо не вибрируй, шанс совсем невелик!
Попрощавшись с суетно и вдруг заволновавшимся сослуживцем, я пошел домой. День сегодня, как впрочем и почти все иные прежние, был не шибко спокойным и радостным.
Квартира меня встретила непривычной уже тишиной. Квартирующая у меня беспризорница, судя по всему, переволновавшись от глобальных покупок и от беседы с Гриненко, уже спала. Разувшись, я пошел выключить свет на кухне.
Урюпинская Лиза была там. Она сидела за столом и настроение у неё, без всякого сомненья, было намного хуже стасовского.
— Ты чего, Федул, губы надул? — легонько щелкнул я её по носу.
Шустрая в таких случаях девица, на этот раз уворачиваться не стала. Из её глаз потекли крупные и совсем недетские слёзы.
— Ты меня в приёмник сдашь? — повернулась она ко мне окаменевшим лицом.
Мне вдруг стало не по себе. Мало того, что девка, так она еще и сопливая девка. А еще у неё умерла мать и еще она одна на всём белом свете.
— Ты, Лизавета, вроде бы уже взрослая, — я поднял её со стула и сел на него сам, усадив девчонку к себе на колени, — Здоровая и красивая девка вымахала, а при всем этом великолепии, дура дурой!
— Почему дура? — шмыгнув носом и не особо обидевшись, вылупилась на меня Лиза.
— Да потому что самые, что ни на есть, дурацкие глупости говоришь! Да еще с таким серьёзным видом и даже со слезами!
Я вытер тыльной стороной ладони ей мокрые ресницы и щеки. Пельменница сидела смирно и не дергалась.
— Я тебе уже рассказывал, что в этой квартире тётка моя живёт, помнишь?
Лиза молча кивнула, дав понять, что помнит.
— Она сейчас в отъезде, но летом обязательно вернется. И знаешь, Лизавета, что-то мне подсказывает, что она тебя удочерит. Или увнучит, если такое возможно. Ты, я надеюсь, не