Читать интересную книгу Проблеск истины - Эрнест Хемингуэй

Затем я подумал о Деббе и моем обещании свозить ее и Вдову за новыми нарядами ко дню рождения малютки Иисуса. Прилюдная, на глазах у полусотни масайских воинов и женщин, покупка платья для невесты, в присутствии ее матери, с выбором тканей и оплатой — на социальном небосклоне Лойтокитока это было, пожалуй, одним из самых значительных светских событий. Будучи писателем — статус, конечно, позорный, но временами удобный, — я задался вопросом, справился ли бы с такой ситуацией Генри Джеймс. Я помнил, как он курил хорошую сигару на балконе отеля, глядя на ночную Венецию и пытаясь понять, что происходит на узких улицах, где приезжему гораздо проще попасть в переделку, чем ее избежать. Эта картина всегда меня успокаивала: Генри Джеймс, грузно опершись на перила балкона, попыхивает душистым табаком, а внизу снуют люди со своими нуждами, обязанностями, заботами, маленькими экономиками и простым деревенским счастьем, и шумит хорошо налаженный механизм ночного канала, и мерцает огонек сигары бедного Джеймса, стоящего на балконе и не знающего, куда пойти. Лежа в африканской ночи и наслаждаясь свободой — могу спать, а могу бодрствовать, — я думал о Деббе и Джеймсе и в воображении вынимал успокоительную сигару у Джеймса изо рта и вручал Деббе, а та закладывала ее за ухо или передавала Нгуи, который научился курить сигары в Абиссинии, когда служил пехотинцем в КАР и порой сражался против белых, захватывая их лагеря и перенимая привычки. Затем я оставил в покое Генри Джеймса с его успокоительной сигарой и живописный венецианский канал, который представлялся мне хмурым от ветра, помогавшего моим товарищам и братьям побороть прилив, и перед мысленным взором поблекла приземистая лысоголовая фигура, исполненная кабинетной важности и отягощенная предотъездными заботами, и ярче обозначилась фигура Деббы на фоне огромной кровати дымчатого цвета, пахнущей свежестью, покрытой кожей, со спинкой из полированного дерева, и возникли четыре бутылки сакраментального пива, уплаченные мной за доступ к этой кровати, с самыми честными намерениями, разумеется, и у пива, как заведено, было особое ритуальное название, нечто вроде «Пиво за право спать на тещиной кровати», и ценность его была эквивалентна ценности нового «кадиллака» в кругах Джона О'Хары, буде таковые еще сохранились. Я истово надеялся, что они сохранились, и мне виделся О'Хара: толстый, как питон, проглотивший годовую подписку Кольеровского еженедельника, и понурый, как мул, укушенный мухой цеце, он брел в никуда, не догадываясь, что уже мертв, и я пожелал ему удачи, припомнив с улыбкой галстук-бабочку с белым кантом, что он надевал, устраивая светские приемы, и нервность его хозяйки, встречавшей гостей, и ее галантную надежду, что хозяин еще какое-то время простоит на ногах. Как бы скверно ни обстояли дела, всегда можно было поднять себе настроение, вспомнив О'Хару в эпоху его расцвета.

Я стал думать о наших планах на Рождество — мой любимый праздник, который мне довелось встречать в самых разных странах. Нынешнее Рождество обещало быть либо прекрасным, либо поистине чудовищным, поскольку, помимо камба, мы решили пригласить окрестных масаи; нгома такого масштаба, если ее неправильно организовать, могла положить конец всем нгомам. Во-первых, масаи хорошо понимали, какого рода «елку» присмотрела к Рождеству мисс Мэри, — в отличие от самой мисс Мэри. Я до сих пор не решил, стоит ли ей открыть, что симпатичное деревце обладает сверхмощными наркотическими свойствами, похожими на свойства марихуаны. Вопрос был тонкий. Мисс Мэри твердо решила, что именно это дерево послужит нам рождественской елкой, и вакамба приняли ее выбор как часть неведомого им племенного обычая, куда относилась также необходимость убить льва. Арап Майна признался по секрету, что нам двоим такой «елки» хватило бы на несколько месяцев качественного кумара, а средних размеров слона, сожри он это деревце, интенсивно перло бы в течение нескольких дней.

Я не сомневался, что Мэри хорошо проведет время в Найроби: она была не дурочкой и понимала, что другого города рядом нет; к тому же в ресторане «Гриль» при отеле «Нью-Стэнли» подавали свежайшего копченого лосося, и старший официант был толковый парень, хоть и разгильдяй. Безымянная мелкая рыбка из Великих Африканских озер тоже пользовалась популярностью, да и разнообразные карри заслуживали внимания, но Мэри не стоило на них налегать сразу после дизентерии. После ужина она наверняка отправилась в какой — нибудь приличный ночной клуб. Оставив ее в покое, я стал думать о Деббе, и о покупке ткани для двух очаровательных холмиков, которые она несла по жизни с гордой скромностью, и о том, как новое платье их подчеркнет, к удовольствию хозяйки, и о множестве расцветок, и о масайских женщинах с их длинными юбками и сумасбродами мужьями, словно сошедшими со страниц парикмахерского каталога, и как они будут следить за нами сквозь вуаль своей неутоленной дерзости и сифилитической холоднорукой красоты, а мы, камба, пусть без сережек в ушах, зато с презрительным высокомерием, основанным на массе вещей, о которых масаи понятия не имеют, будем щупать ткани и сравнивать расцветки, и прицениваться к дорогим безделушкам, зарабатывая очки.

Глава тринадцатая

Когда Мвинди принес утренний чай, я сидел у прогоревшего костра, одетый в два свитера и шерстяную куртку: ночью сильно похолодало, и было неясно, какую погоду готовит день.

— Хочешь огонь? — спросил Мвинди.

— Небольшой, на одного.

— Я прикажу, — кивнул он. — Ты ешь. Когда мемсаиб уезжай, ты еда забывай.

— Не хочу есть перед охотой.

— Может, охота долго продолжайся. Ты ешь сейчас.

— Мбебиа еще спит.

— Все старики уже просыпайся. Только молодые спи. Кейти приказывай, чтобы тебя корми.

— Хорошо, хорошо.

— Что ты будешь?

— Тефтели из трески с жареной картошкой.

— Будешь печень газели и бекон. Кейти говори, мемсаиб таблетки малярия оставляй.

— Где же они?

— Здесь! — Он протянул пузырек. — Кейти говори, чтобы я наблюдай, как ты таблетки ешь.

— Ну вот, съел.

— Какая одежда хочешь сегодня?

— Низкие ботинки и теплую куртку на утро. Кожанку, если распогодится.

— Я быстро людей собери. Сегодня хороший день, очень хороший.

— Вот как?

— Все так говори, даже Чаро.

— Ну и хорошо. Я тоже так думаю.

— Какой сон приснись?

— Никакой. Абсолютно ничего.

— Мзури. Я сейчас Кейти доложи.

После завтрака мы направились прямиком к Чулусу по наезженной дороге, что вела через страну геренуков. От старой маньятты до холмов, у подножия которых паслись вернувшиеся на болото буйволы, дорога раскисла и сделалась опасной. Мы проехали сколько смогли, а потом оставили Мтуку в машине и продолжили путь пешком. Трава после дождя была свежей и влажной. Буйволов мы стрелять не собирались, однако оба ружья держали наготове: здесь водились носороги, позавчера с воздуха заметили троих. Буйволы должны были двигаться к новым пастбищам возле болота. Я намеревался их сосчитать, а если повезет, то и сфотографировать, особенно старого быка с роскошными рогами, которого мы последний раз видели три месяца назад. Пугать их без нужды, впрочем, не хотелось: позже я намеревался привезти сюда Мэри, чтобы она сделала нормальные снимки.

Вскоре мы обнаружили огромное стадо, бредущее в низине прямо под нами. Там были и горделивые быки, и старые толстые коровы, и молодые бычки, и телята. Проплывали изогнутые рога, тяжелые складки жира, лепешки засохшей грязи, вытертые проплешины на коже — могучая черно-серая река, над которой мелькали птицы: мелкие, остроклювые, суетливые, как скворцы на лужайке. Буйволы двигались медленно, на ходу выщипывая траву, оставляя после себя голую землю; тяжелый запах скота достиг наших носов — и тут нас накрыли мухи. Натянув рубаху на голову, я насчитал сто двадцать четыре буйвола. Ветер был правильным, они нас не учуяли. Птицы тоже ничего не заметили: мы стояли слишком высоко. Выдать нас могли только мухи, но, по счастью, они не отличались болтливостью.

Время шло к полудню, жара набирала силу, и главная наша удача была еще впереди, хотя мы об этом не догадывались. Медленно проезжая через редколесье, мы внимательно осматривали каждое дерево — искали леопарда, известного возмутителя спокойствия. Я намеревался его убить по просьбе жителей Шамбы, где он зарезал шестнадцать коз; охотоведческое хозяйство дало добро на отстрел, поэтому мы имели право преследовать зверя на колесах. Леопард, некогда считавшийся официальным вредителем, был недавно переведен в статус королевской дичи, однако не подозревал о своем повышении, иначе не совершил бы поступка, поставившего его вне закона и отбросившего назад в категорию вредителей. Шестнадцать коз за одну ночь было явным перебором, особенно если учесть, что съесть он мог всего одну. К тому же половина убитых коз принадлежала семье Деббы.