Несмотря на телеса Петра, девчушкой она была не шибко упитанной, мягко говоря. Четыре мосла да копна волос и глазища. По тем годам – не эталон красоты, так как ценили упитанных, дородных дам. Чтобы и грудь чем больше, тем лучше, и попа – мечта гиппопотама, и так далее. А тут рост вроде бы выдавал в ней породистую особу, ибо крестьянки да посадскими такими обычно не вырастали, однако ей категорически не хватало объема для солидности. Впрочем, мать ее, Евдокия, тоже по этим параметрам не была выдающейся, мягко говоря.
– Ты ничего дурного не думай, – обняв за плечо Андрейку, произнес Спиридон, брат Евдокии, уже немало принявший медовухи и поплывший. – Добрая баба будет. Только худая… ик… как весло…
– А вы ее кормить пробовали? – спросил парень, с огромным трудом заставив себя не сбросить руку этого человека.
– Ха! Да у нее всякие разносолы на столе! А все одно – не жрет. Хоть боем бей. Сидит у тарелки и носом воротит.
– Это дело поправимое.
– Да?! – оживился Спиридон. – А ты ведаешь, как заставить ее есть?
– Берешь миску. Кладешь туда какой-нибудь бурды, которую она на ненавидит. Ставишь перед ней и зажигаешь лучину. Прогорела? Не съела? Тарелку убираешь и до вечера никакой еды. Вечером ставишь перед ней ту же миску с той же бурдой. Не съела? Убираешь и никакой больше еды. До утра. Дня через два-три она и бурду съест, и тарелку оближет, и добавку попросит. Вся беда в разносолах! – назидательно поднял Андрейка палец.
– Ненавижу! – прошипела Марфа и кинула моченое яблоко, но не попала – оно пролетело мимо.
– А это мысль! – воодушевленно произнес Спиридон.
– Голова! – отметил Данила.
– Тут главное не увлечься. – продолжил Андрейка. – Говорят один воин попытался научить коня своего не есть ничего. И у него почти получилось. Да увы, когда конь уже почти привык, беда приключилась.
– Какая же? – спросил воевода.
– Да конь, мерзавец, издох.
Сказал. А спустя несколько секунд весь стол заржал.
– Вот уж точно, – отсмеявшись, заметил Данила, – лучшего зятя для Евдокии и не придумаешь.
Глава 7
1553 год, 21 мая, Москва
Митрополит Макарий сидел на лавке и задумчиво смотрел на лампу. Ту самую, что удумал отрок Андрейка из Тулы. Он до конца не верил, что все это правда. Полагал, будто бы сказки. А лампа если и есть, то горит она чуть ярче обычной масляной. Однако все оказалось точно таким, как ему и сказывали.
– Значит, говоришь, что сей отрок прямо сказал, что Мать-церковь его грабит? – задумчиво глядя на огонек лампы, спросил Макарий.
– Да. Но сказал он это не прилюдно и в сердцах. – ответил диакон Амвросий.
– Голова у него очень светлая, – тут же вставил слово отец Геннадий.
– Да причем тут это? – отмахнулся митрополит. – А почему он считает, что церковь его грабит?
– За краску, что он передал отцу Афанасию не в дар, а для продажи, была положена цена смехотворная. За лампу, которую он изначально хотел продать церкви и которая, по его словам, принесет нам десятки или даже сотни тысяч дохода положено ему всего сто рублей.
– Прилюдно он этого не сказывает?
– Нет.
– У него очень светлая голова, – вновь повторил отец Геннадий, стремясь защитить парня от гнева властного иерарха.
– Что ты заладил светлая да светлая? И что с того?
– Он смотрит на обычные вещи и видит их природу. Он рассказал мне, как удумал и лампу, и печь. И там поистине без божественного провидения не обошлось!
– И что?
– Он еще много что может удумать.
– Я мню, отец Геннадий имеет в виду, что сей отрок может оказаться очень полезен церкви. И нехорошо, что он думает, будто бы церковь его ограбила.
– Предлагаешь заплатить ему несколько тысяч рублей? Или установить его долей сотую часть от доходов с продажи этой лампы, как он желал изначально? – усмехнулся митрополит.
– Не моего ума такие дела. Но паренек действительно растет очень одаренный. Только буйный. Кроме головы светлой, он еще и сабелькой машет отменно. И непривычно, я такого еще не видел. Но выйдя раз на раз супротив опытного поместного дворянина – расписал его как дите. Тому не помогло даже то, что сабелька Андрейки была выделана из очень плохого металла и при сильном ударе по ней она поломалась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Сломалась? Так, стало быть, он проиграл поединок?
– Паренек добил своего противника тем обломком, что у него оставался в руках.
– Интересно. – хмыкнул Макарий. – А теперь давайте подробно. Кто он такой? Откуда? И прочее.
– Андрейка сын Прохора, внук Степана Седого из Коломны. Матерью его была Прасковья, дочь Семена Крапивы из той же Коломны – старого недруга Степана, с которым тот постоянно и во всем мерился. Кто лучше? Кто быстрее? Кто сильнее? И прочее. Прохор взял Прасковью в жены вопреки воле отца и уехал в Тулу, где и прошел верстание.
– Любовь? Или назло бате учудил?
– Сказывают, что Прохор в ней души не чаял. Но прожили они недолго. Родами преставилась Прасковья на втором ребенке. И дите не выжило, и она. С тех пор Прохор совсем буйным стал. Он и так-то слыл человеком колючим и дерзким, что ему прощалось из-за того, что сабелькой владел добро и стрелы пущал – загляденье. А после ее смерти стал как тлеющий уголь – вспыхивал по любому поводу.
– Андрейка, как сказывают, – добавил отец Геннадий, – уже отца превзошел в сабельном бое.
– Три года назад во время стычек с татарами Прохор потерял и коней, и панцирь со шлемом. Чтобы выехать на службу ему пришлось брать заем у Петр Глаза.
– В рост?
– Петр утверждал, что да. Но недавние события показали, что словам Петра доверять не стоит.
– Отчего же?
– Паренек этот заявил, будто бы отец его брал у Петра и лошадь, и панцирь, и шлем в заем с условием, что долг перейдет на сына только если тот унаследует их.
– А так разве кто ряд заключает?
– Андрейка на том крест поцеловал. А потом сошелся с Петром на саблях, в чем подтвердил свою правоту перед людьми и Богом.
– И Петр отказался от долга?
– Петр умер. А воевода тульский присудил вдове Петра вернуть полученные у общества деньги, внесенные в погашение долга…
– Погоди ка. Это как? Григорий погасил долг отрока из городской казны?
– Из денег, что от имени Андрейки пожертвовали на помощь страждущим. Ими как раз воевода и распоряжался.
– Не жирно ли?
– О нет, – усмехнулся диакон Амвросий. – Дня не прошло, как ему уже вернулись эти деньги обратно, да еще с прибытком в виде штрафов, которые превысили выданную сумму по совокупности. Григорий словно знал, как поступит Петр и не переживал за выданные деньги.
– Так у него с Петром дела не ладились? Почему он сразу эту вражду не погасил? Отрок или нет, но обижать сироту, отец которого голову сложил в бою – постыдно. Куда он смотрел то?
– Я мню, не успел. Тут и Андрейка в свою породу уродился – горячий да резкий. Ни слов, ни дел не боится, несмотря на юные лета. Да и Петру шлея под хвост попала. Он обычно такими глупостями не промышлял. А тут… словно его подменили. Так что пришлось Григорию наказывать уже вдову Петра, чтобы другим не повадно было. Сурово, но…
– Но?
– Как я понял, кое-что Григорий умолчал. А потом еще постарался примирить Андрейку с родом Петра через брак с Марфой.
– А это еще зачем ему?
– У Петра хватало связей и влияния. Например, один тульский сотник его свояки, а еще один – зять. Паренек же. Он внук Степана Седого и Семена Крапивы. Если бы они узнали, что в Туле затравили и сгубили их внука, то в лепешку разбились бы стараясь отомстить обидчикам лучше другого. Эти двое уже давно притча во языцех и хорошо известны на всю Коломну. Сказывают, что их боевитый нрав сам Государь примечал. И если бы это соперничество в мести началось, то они бы на родичей Петра в набеги ходили бы пока царь не вмешался бы и не наказал всех сурово. Людей, что за Степаном, что за Семеном немного, но они все как на подбор – лихие и славные в ратном деле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})