Наряду с расколом в ЦК отчуждение «верхов» и «низов» в партии, отрыв высшей элиты от тех и других, породили в партии массу противоречий. Рядовые коммунисты, низший и даже средний состав партийных функционеров страдали в условиях быстро таявших возможностей влиять на содержание партийно-государственной политики, которая в 1920 году все более отдалялась от реальных потребностей общества. Закономерно, что профсоюзная дискуссия выплеснула на поверхность множество других группировок со своими идеями и лозунгами.
Дух соперничества, обуявший вождей в конце 1920 года, возможно, был бы не столь вреден для государственных устоев, если бы между ними и партийной массой сохранялась надежная, рутинная прослойка из твердокаменных функционеров средней руки. Однако и средний уровень партруководства, даже еще раньше, оказался пораженным червоточиной сомнений, взрыхлен исканиями честолюбий, расшатан бесконечными притираниями партийных и советских аппаратов и заматерел, участвуя в междоусобицах. Повелось это еще с тех пор, когда в 1918 году московский центр приступил к «собиранию Руси» под эмблемой красной звезды и созданию необходимого для этого централизованного бюрократического аппарата.
1919 год Советская власть встретила уже в довольно упорядоченном состоянии, и одновременно в столичной прессе появились публикации, противоречиво и порой противоположно оценивающие результаты работы партии по восстановлению государственного централизма. Если Бухарин в своей статье в центральном органе партии с удовлетворением отмечал изживание анархии в государственном строительстве и создание единой централизованной системы власти, то на «страницах той же „Правды“ он, как ее редактор, открывал подшивку 1919 года публикацией статьи И. Бардина (Мгеладзе) „Понять и сказать“, в которой предлагалось „смотреть правде прямо в глаза“. А правда, по мнению автора, заключалась в том, что „Советская власть внутренне больна, на ее теле появились язвы, вскочили отравленные ядом пузыри“[401]. „Болезнь власти“ — таков был диагноз, поставленный в статье состоянию коммунистической партии на начало 15-го месяца ее пребывания у власти. Превратившись в чиновников, рассеявшись по комиссариатам и центрам, „коммунисты начинают отрываться от массы“, — предупреждал автор.
Через две недели газета возобновила обсуждение этой темы. В статье „Новые задачи строительства Республики“ Н. Осинский констатировал „кризис советского аппарата“[402], который коренится в его бюрократизации. Установление весной и летом 1918 года единоличных, авторитарных иерархических форм управления было необходимо, соглашался автор, но теперь следует обратить внимание на их негативные последствия. В борьбе с ними расстрелы следует заменить гласностью, подчинить ЧК судебной власти и допустить свободу печати, ограничив ее лишь рамками, исключающими призыв к прямому свержению Советской власти.
Подобные рассуждения уже изрядно поизносились в критическом арсенале большевистских оппонентов из социалистического лагеря. Осуждение методов террора, требование свободы печати — все это было не ново. Ново было то, что эти мысли появились на страницах центрального органа партии большевиков и принадлежали ее видным работникам. Январские публикации в „Правде“ стали зримым проявлением происходившего в эти дни процесса образования внутрипартийной, оппозиционной руководству ЦК РКП (б) группы, получившей название группировки „демократического централизма“. Мы зовем не к буржуазной демократии, а к развернутой форме рабоче-крестьянской демократии — провозглашали ее лидеры[403].
В те дни еженедельное приложение к „Правде“ в статье под знаменательным названием „„Верхи“ и „низы““ сообщало своим читателям, что за последнее время в районах сильно дебатировался вопрос об отношении „центров“ к районам, о „верхах“ и „низах“. Какой бы вопрос ни стоял в порядке дня, эта проблема поднималась обязательно. Центры оторвались от мест, „верхи“ стали генералами — шумели на районных конференциях[404].
18 января в Москве была созвана общегородская конференция РКП(б). В фокусе ее внимания стали вопросы о взаимоотношении центров и районов, партийных комитетов с комфракциями в Советах. Представители децистов Е. Игнатов, Н. Лисицын выступили с резолюцией, предполагавшей необходимость коренного пересмотра положений Конституции 1918 года и в частности — ликвидацию фактически независимого Совнаркома с передачей его функций Президиуму ВЦИК, подотчетному съезду Советов. Докладчики децистов выразили недовольство тем положением, что центральная власть принимает решения без учета мнений местных органов. Нейтральную официальную резолюцию Московского комитета спасло от провала энергичное выступление предсовнаркома Ленина, который назвал проект децистов отдающим „тиной местничества“ и, напротив, подчеркнул, что, по его мнению, разруху можно уничтожить „только централизацией, при отказе от чисто местнических интересов“[405].
Но уже 2 марта 1919 года Московская губернская партконференция, пользуясь тем, что внимание руководства ЦК было полностью поглощено открывшимся I конгрессом Коммунистического Интернационала, заняла особую позицию в вопросе партийно-государственного строительства, поддержав проект резолюции децистов с критикой политики ЦК и требованием пересмотра Советской конституции, и избрала для проведения своей точки зрения представителей группировки „демократического централизма“ в число делегатов на открывшейся 18 марта VIII съезд РКП (б).
На съезде течение децистов впервые получило возможность в самой подходящей аудитории заявить о себе и выразить недовольство политикой партийно-советской верхушки, скопившееся на среднем уровне руководящего аппарата.
Выступление их основного докладчика Осинского оказалось более скромным по сравнению с его правдинскими публикациями. Опуская вопросы о терроре и свободе слова, он сконцентрировал внимание на болезненном для местных властей развитии безответственности уполномоченных центральных ведомств. Военная обстановка заставляла сосредоточивать в руках небольших коллегий и отдельных лиц исполнительные и законодательные функции. „Это должно было привести к укреплению того бюрократизма, который с другого конца начинает сейчас к нам протекать в лице старых чиновников“[406], — говорил Осинский.
В тезисах, предложенных им съезду от Московской губернской и Уральской делегаций, звучала одна основная идея: путем слияния Президиума ВЦИК и СНК поставить Совнарком, центральную власть, под контроль ВЦИКа и съезда Советов, в которых, как известно, основную роль играли советские „губернаторы“ и „городничие“, т. е. местная власть. Этим-де будет решен вопрос о непонятном параллелизме центральных советских органов и ликвидирован бюрократизм кремлевских чиновников. Для себя, как для местных чиновников и бюрократов, децисты, напротив, выговаривали предоставление исполнительным комитетам „широкого права местного самоуправления“[407].
Второе русло критической кампании децистов, как демократов, облаченных в тоги из зеленого сукна губернско-уездного покроя, было направлено против „спецов“. Вполне понятно опасаясь соперничества на предмет деловых качеств и знаний, ораторы из лагеря демократических централистов всячески подчеркивали ту опасность заражения бациллами бюрократизма, которую несет с собой практика привлечения в советский аппарат чиновников и специалистов старого режима. У партийных функционеров вызывало большую тревогу то обстоятельство, что „спецы“ имеют возможность „крутить“ комиссарами, а также то, что сплошь и рядом назначение и смещение партработников совершалось под влиянием именно „спецов“. На этом направлении децисты нашли общий язык со сложившейся к VIII съезду т. н. „военной оппозицией“, которая выступила против широкого использования старых военных специалистов на командных должностях. Дело даже вылилось в недопустимый инцидент, когда на заседании военной секции съезда докладчик по вопросам военного строительства троцкист Сокольников съездил по физиономии Осинского (якобы за подтасовки при подсчете голосов и оскорбительные выпады).
Судьба оппозиционеров на VIII съезде РКП (б) была одинакова. Победила тенденция к развитию государственного централизма и строительству регулярного аппарата государственной власти. „Партия находится в таком положении, когда строжайший централизм и самая суровая дисциплина являются абсолютной необходимостью“, — подтверждалось в решениях съезда[408]. Впоследствии И. Юренев, видный децист, писал: „На 8-м съезде партия, как мы ее привыкли знать — капитулировала перед государством…“ Переход партии к государственному строительству и „есть начало ее болезни: государство, даже самое „советизированное“, имеет свою логику и соприкосновение с ним, а тем более строительство его не может пройти для партии бесследно“[409].