Аутсайдность
"Якорем культуры" в экстремальных группах может стать и самоизоляция. Уберечься от участия в организации экстремальных групп возможно посредством прямого дистанцирования, но это под силу только вполне зрелой личности. Прямое дистанцирование не обязательно сопряжено с активным противостоянием системе на низшей ступени иерархии, но в большей степени — с отказом от ценностей и благ дедовщины по достижении высшей ступени. Отказ пользоваться правами и привилегиями системы разлагает ее больше, чем отказ от выполнения ее обязанностей, ибо в этом случае угроза системе доминантных отношений исходит от того, кто по статусу должен быть ее гарантом и воплощением. Однако такие случаи редки.
Едва ли не в каждой воинской части есть старослужащие, приравненные к духам, так называемые чмыри, занимающие нижний порог социальной аутсайдности. Но нет таких, кто бы добровольно разделил с молодыми полный объем их неуставных обязанностей. Тем не менее, верхний порог аутсайдности в армии представлен вполне отчетливо. Лица, чьей натуре доминантные отношения глубоко противны, не будут перекладывать на молодых свои функциональные служебные обязанности, заставлять обслуживать себя. Акцентируя свою независимость от статусов, они бывают подчеркнуто вежливы с младшими, безразличны к статусным знакам и символам и отправляются на дембель в гражданской одежде.
Стремящийся к верхнему порогу аутсайдности дистанцируется от системы, замыкается в своей самодостаточности, стараясь по минимуму соприкасаться с ней и в правах и в обязанностях, и вообще проводить как можно больше времени в уединении — в библиотеке, в спортгородке, в автопарке, загружая себя работой, но работой уже логичной и рациональной. Со своей стороны и общество оставляет аутсайдера в покое: ему не интересен тот, кому оно не интересно.
Экстремальные группы в гражданском сообществе
Военные начальники совершенно правы, когда возвращают обществу его претензии по поводу дедовщины, указывая на царящий "на гражданке" правовой беспредел, насилие, ксенофобию и т. п. Дескать, на себя посмотрите. Действительно, люди в армию приходят не из космоса, а из социума, и это действительно люди, а не ангелы, со всеми свойственными людям пороками и добродетелями, достоинствами и недостатками. Командиры же, руководствуясь требованиями вышестоящих командиров, уставов или армейским идеализмом пытаются сделать из человека образцового солдата, т. е. "ангела".
Сравнение более архетипично, чем метафорично, поскольку образ идеального солдата скорее напоминает образ если не ангела, то праведника, чем нормального человека. Хороший солдат, как и ангел (праведник), является не инициатором, но исполнителем и проводником высшей воли; как и ангел (праведник), он чужд пороков; как и ангел (праведник), он лишен индивидуальных различий вплоть до половых. Средневековым христианским схоластам, все попавшие в рай представлялись бесполыми, в одинаковых одеждах, и одного роста. Поэтому в раю не может быть конфликтов. Рай похож на образцово-показательную часть.
Задача преображения "грешников" в "праведников" в армии возложена на командиров. Их воспитательные обязанности также абсолютизируются. Устав накладывает на командира ответственность за морально-психологическое состояние солдата, т. е. требует от первого телепатических способностей. Как возмущался один из моих друзей-офицеров: "Они ко мне пришли с гражданки, все разные, некоторые по-русски не говорят, а я должен отвечать за то, что у них в головах творится. Поэтому я хочу перейти на штабную работу, чтобы у меня было не тридцать балбесов, а сейф, и в нем печать, — вот за это я согласен нести ответственность".
Поставить на конвейер переработку грешников в праведников не удавалось ни церкви, ни психоанализу. Это очень индивидуально. Но специфика идеологической работы в войсках такова, что морально-психологический аспект в Российской армии заменяет принцип материальной заинтересованности, основной для профессиональной армии, поскольку за отсутствием реальных стимулов вся мотивация сводится к рассуждениям о "почетной обязанности", "долге гражданина", "патриотизме" и прочим заклинаниям. Именно так, поскольку даже самые высокие категории гражданского сознания нуждаются в соответствующей материально-правовой базе. Духи испытывают смешанные патриотические чувства, когда государственный гимн, звучащий даже на самую величественную мелодию, застигает их в "позе крокодила", или "драящими очко" двадцать пятый час в сутки.
Стимулом для службы являются как раз обычные человеческие радости, не чуждые ни солдатам, ни офицерам. Их нехитрый перечень вы найдете в любом дембельском альбоме. Но эти радости неуставные, а значит противозаконные. Они позволительны только гражданским лицам, а для примерного солдата — смерти подобны. Источником радости для образцового солдата должна быть сама служба и ее отдельные составляющие, например, "праздничный кросс" или строевая песня. Тем не менее, истинные солдатские радости, состоящие в удовлетворении простых человеческих потребностей, находятся "по ту" сторону забора, через который они за ними бегают в "самоволку", поскольку "по эту" сторону их удовлетворять "не положено", да и нечем. В самом деле, надо очень постараться, чтобы потребность распить спиртной напиток удовлетворить строевой подготовкой, а половой инстинкт — надеванием противогаза. А поскольку человеческие потребности этим не ограничиваются, постольку депривационное напряжение весьма велико и становится причиной нарушений устава.
Мы согласны, что именно стремление к обретению радостей гражданской жизни являются источником девиантного поведения военнослужащих. Но и уставные дисциплинарные стандарты трудно считать общечеловеческой нормой, о чем в первую очередь говорят сами военные, работающие непосредственно с личным составом.
Здесь речь не об отклонениях от идеальных (т. е. ирреальных) моделей, но о системном насилии, от которого в равной степени страдает и армия, и общество.
Несмотря на смертоносную функцию военного человека, насилие зарождается не в армии. Оно — свойство человеческой природы. Но если в открытом обществе агрессия циркулирует в разряженном виде, то армия, в силу ее изолированности, аккумулирует психофизиологическую энергию и в итоге превращается в институт концентрации и ретрансляции социального конфликта. Армия не порождает насилие, она его конденсирует. Если, иллюстрируя бурление социальных процессов, сравнить социум с самогонным аппаратом, то армия — его змеевик.
В силу приписывания армии воспитательных и социализаторских функций общая конфликтогенная ситуация конституируется в качестве нормы и участвует в построении жизненных сценариев.
Утопичность официального права — причина правового дуализма ментальности. Ситуация в целом для России знаковая. Конфликт официальной и народной правды — традиционное состояние российского правового сознания. Анализ этого феномена на примере правовых основ русской общины второй половины XIX в. дал в своем блестящем исследовании Стивен Фрэнк.[119] Его работа интересна тем, что объясняет привычный российский "бардак" с позиций юридической антропологии, выводя его феноменологию из правового дуализма ментальности. Причина этого дуализма в дистанции между государственными законами и народным правом. Как эта парадигма воспроизводилась в российской армии второй половины XX в., мы уже показали. Теперь посмотрим, какое значение имеет образ самой армии в российском общественно-политическом сознании и чем чревата его дискредитация.
Военная история как фактор национальной идентичности
Расхожая фраза о том, что нация — это этнос с армией, справедлива еще и потому, что образ армии является важным фактором национальной идентичности. Феномен армии имел решающее значение в политогенезе, поэтому национальные символы большинства государств имеют военное происхождение. Армия как инструмент государственности остается символом государства. Соответственно, милитаризм исторически свойствен гражданскому самосознанию.
Со второй половины XX в. ситуация меняется. В перспективе глобальной интеграции со слиянием национальных экономик, границ, армий, с изменением правовых и этических приоритетов в пользу отдельной личности наблюдается постепенная демилитаризация общественного сознания. Потребности в демилитаризации, наблюдаемые сегодня в развитых странах, можно назвать признаком зрелости общества. Демилитаризация общественного сознания не есть демилитаризация государства. С глобальной интеграцией ожидание опасности военной агрессии не исчезает. Напротив, с укрупнением защищающегося организма растет и его тревожность, опережающая реальную угрозу: так, глобальному организму могут угрожать только глобальные силы, а защитить его в состоянии только космические системы. В "звездных войнах" архетипы космогонического конфликта обретают завершенные формы.