Попадая из учебной части в войсковое соединение, солдат сталкивается с необходимостью как-то обозначить свою позицию по отношению к местным нравам и обычаям. Альтернативы, за редким исключением, нет, и ему приходится интегрироваться в действующую систему доминантных отношений. В целом, насколько я мог наблюдать жизнь Советской/Российской армии в период с 1987 по 2000 г., знаково-семиотическая оболочка "дедовщины" везде и всегда воспроизводится примерно одинаково, но степень реального физического насилия в разных местах колеблется от полного его отсутствия до убийств. То есть, к примеру, подавляющее большинство "дедов" и "духов" в воинских частях по всей стране будут различаться между собой габаритами подворотничков, углом изгиба кокард и т. п., но при этом молодых в одних частях никто и пальцем не трогает, в других их бьют только "за дело", в третьих их бьют "для профилактики", в четвертых — избивают постоянно, в пятых — насилуют и забивают насмерть.
Во многих воинских частях положение духов различается даже в разных подразделениях. Здесь проводить какие-то классификации невозможно — моральный климат и, следовательно, степень экстремализации отношений зависят от личностей доминантных лидеров. Однако нам удалось проследить некоторые общие закономерности. В нашей части положение духов было везде примерно одинаковое — весьма и весьма приниженное, подчиненное и бесправное. Общей была система знаков и символов принадлежности к эшелону элиты старослужащих. И, тем не менее, духи хозяйственного взвода, ремонтной роты и других рабочих подразделений отличались более раскованным поведением, большей свободой, большим участием в делах элиты, большей заинтересованностью в общей статусной системе. В свою очередь, деды этих подразделений практически никогда их не били.
Служба в особом подразделении имеет ряд преимуществ, которые являются своего рода стимулами. Соответственно, их командирам легче контролировать своих дедов. С другой стороны, командиры хозяйственных взводов всех уровней — от начальника склада до заместителя командира части по тылу — невольно связаны со своими подчиненными негласной круговой порукой, поскольку те становились участниками их больших и малых махинаций. Отвезти цемент на дачу или отгрузить со склада налево несколько ящиков тушенки — все это осуществлялось не лично прапорщиками и полковниками, а руками солдат, естественно, не молодых. Излишне говорить, что командир не будет на утреннем построении, тараща глаза, орать "товарищ солдат, застегните крючок!" на того, с кем ночью он отгружал со склада некие материальные ценности; он свои глаза закроет и на большие шалости.
Соответственно, такому привилегированному солдату нет нужды самоутверждаться за счет своих "духов" — он, во-первых, и так чувствует себя лицом, "приближенным к императору", и, во-вторых, дорожит этим местом и не зарывается.
Кандидаты на такие должности отбираются из молодых солдат, проходят своеобразный конкурсный отбор не только на профессиональное соответствие, но и на предмет легкости нрава и лояльности.
Таким образом, можно наблюдать два вектора лояльности, во-первых, от молодых солдат, стремящихся закрепиться в привилегированном подразделении; во-вторых, от старослужащих, стремящихся не потерять свое место; в-третьих, от командиров всех уровней, заинтересованных в лояльности своих подчиненных.
Такую же повышенную плотность корпоративных связей мы наблюдали и в медсанчастях, и в штабах, и в клубах, и в оркестрах — везде, где специфика службы отличает положение солдата в лучшую сторону, и, соответственно, является стимулом просоциального поведения.
Другим фактором нормализации отношений, тесно связанным с первым, следует считать общую рационализацию условий социального контакта, на основе которых и формируются специальные подразделения. Солдаты, работающие в клубе, в штабах, столовых, медсанчастях, мало чем отличаются от своих вольнонаемных коллег. Поэтому положение водителя продуктовой машины de facto совершенно иное, чем у водителя боевой машины, хотя это могут быть одна и та же марка автомобиля и один и тот же статус de jure. Один идет на работу, другой идет на службу. В данном случае это разделение кардинальное, и проходит не в сфере материальной заинтересованности (поскольку и первый, и второй ничего за работу не получают) — оно проходит по линии здравого смысла. Можно сколько угодно говорить о пользе строевой подготовки для повышения боеготовности и о ее конечной рациональной цели — противостоянии некоему внешнему агрессору. Тем не менее на плацу эта рациональная основа не чувствуется хотя бы потому, что агрессору далеко и трудно понять, как его можно устрашить строевым шагом и бодрой песней. Но никакие пояснения не требуются, когда строевая (а иже с ней химическая, инженерная, — какая угодно) подготовка используется в наказание. Специальные подразделения — ремонтные роты, хозяйственные взводы, бригады, несущие боевое дежурство, всевозможные "точки" считаются среди солдат престижными не потому, что там "халява". Напротив, солдаты в этих подразделениях работают, во-первых, больше, во-вторых, постоянно. Но эта работа рациональная. Она угнетает намного меньше, чем работа бесполезная, а так же, как лишенные смысла постоянные перестроения тел в пространстве. Об этом же писал Ф.М. Достоевский в "Записках из Мертвого дома":
Сама работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною, и только долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше, иногда даже и по ночам, особенно летом; он работает на себя, работает с разумною целью, и ему несравненно легче, чем каторжному на вынужденной и совершенно для него бесполезной работе. Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы. <…> Разумеется, такое наказание обратилось бы в пытку, в мщение и было бы бессмысленно, потому что не достигло бы никакой разумной цели.
(Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома. Цит. по изданию 1875 г.)
Достоевский вполне передает социально-психологическую атмосферу царской каторги. "Записки из Мертвого дома" не только начинают собой библиографию "антропологии экстремальных групп", но также позволяют представить и "эволюцию" последних за последующие полтора столетия. Сегодня ресурсом управления в современной армии стало то, мысль о чем заставляла цепенеть каторжанина позапрошлого века.
Образование
История знает немало примеров, когда высокое образование не мешало человеку творить насилие. Более того, обуславливало изощренность его форм и разнообразие средств. Тем не менее, по нашим наблюдениям, среди действенных факторов, сдерживающих насилие в армии, следует выделить именно образованность у городской молодежи и воспитанность в традиционной системе ценностей у сельской. И образованность, и воспитанность предполагают у человека сформировавшиеся жизненные ориентиры и ценности, лежащие за пределами влияния экстремальных групп.
Склонность к рефлексии, присущая образованным и воспитанным людям, сдерживает деструктивные аффекты. Поэтому нравы казармы часто зависят от того, каков среди ее обитателей процент людей, успевших реализоваться в той или иной области, и образуют ли они ядро своего сообщества.
Человек, не забывающий за своим временным статусом о том, кто он есть на самом деле, не нуждается в примитивно доминантной компенсации. Этим людям, побывавшим в шкуре жертвы, не свойственно примерять одежды палача. Разумеется, они тяжелее переносят дедовщину и подобные "тяготы и лишения", тяжелее переживают личное унижение, оскорбление достоинства, банальный мат, просто потерю времени в солдатской муштре. Но когда такой человек переходит в статус доминантов, он практически не использует такой механизм личностного самоутверждения как унижение младшего. Пользуясь общими привилегиями "по сроку службы", он не перекладывает на молодых работу по обслуживанию своей персоны и общается с молодыми не как хозяин с рабом, а как старший с младшим, максимально избегая участия во всякого рода коллективных расправах.
Лицо, получившее среднее специальное или высшее образование, закончившее или обучающееся в техникуме или вузе, нуждается в механизмах армейской идентичности в меньшей степени, чем тот, чьи амбиции не выходят за рамки казарменных отношений. Идентичность, сформировавшаяся в открытом обществе, способствует сохранению личности и в режимных группах.