Читать интересную книгу Александр и Любовь - Александр Сеничев

Его «счастье» — тридцатипятилетнее, не набравшее еще необходимой в столице популярности украинское меццо-сопрано (до этого пела в киевской опере, в петербургском Народном доме да раз участвовала в монте-карловских «русских сезонах»). Она замужем за известным солистом Мариинки Андреевым. «Кармен» - её поистине лебединая песня. Ни до, не после Любовь Александровна не была и не будет уже столь успешной.

Что же заставило Блока обратить внимание на ту, которую кто-то из сторонних наблюдателей определил всего парой слов: «рыженькая, некрасивая»? Рыж-еньк-ая — уничижительный, согласитесь, в устах непредвзятого оценщика суффикс.

Л.А.Д. и впрямь не была писаной красавицей.

На сохранившихся фото обыкновенная, немного грузная даже дама без особо выдающихся форм, без осиной (расхожее мерило той поры) талии и с довольно стандартными, хотя и весьма милыми чертами лица. Во всяком случае, милее волоховских, и уж тем более менделеевских.

Зато у Блока «рыженькая» враз становится «златокудрой». И тут же - «стан ее певучий» (надо полагать, не о вокале речь), и «хищная сила рук прекрасных», и «нервных рук и плеч. пугающая чуткость», и «ряд жемчужный зубов».   В общем, «одичалая прелесть.   с головой, утопающей в розах». Блок — это Блок. Его женщины были не красивы — они были прекрасны. Он сочинял их — себе, и отдавал — уже такими — нам. Это вообще отличительное свойство настоящих поэтов — творить прекрасное. Обычные смертные склонны ухлестывать за уже готовыми обаяшками. Поэтам же (в большинстве случаев; роман Есенина с Дункан — исключение, без которого правило несовершенно) свойственней самостоятельно превращать золушек в афродит. Многие ли вспомнили бы сегодня некую Керн, кабы не две дюжины пылких пушкинских строк?

Любови же Александровне Дельмас — Блоковой Кармен — довелось остаться в нашем общем прошлом благодаря целым десяти восторженным стихотворениям поэта. Хотя и обнародовал он их как бы нехотя — практически обиняками, всё в том же в мейерхольдовском журнальчике Доктора Дапертутто.

Хотим мы того или нет, это была судьба. К моменту встречи Блока с Любовью Александровной его уже явственно тяготила опустошенность. Он всё бродил по заколдованному им же самим кругу под названием Петербург.

"... жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную Легкий, доселе не слышанный звон"

- напишет он тогда же, в конце 1913-го. Уже бог литературной России, он только что разменял возраст Христа, но в душе его немыслимые пустота и озноб. Засыпающему костру его дарования (ах, как любил Блок костры! - костры вообще, - все костры, а этот - первее других) был необходим новый хворост. И он искал его. Он рыскал в его поисках. Перефразируем старика Вольтера: если бы даже Л. А. Д. и не было, Блоку пришлось бы её выдумать. Ах! - непременно воскликнете вы! Совершенно нечестно, воскликнете вы, представлять сей роман меж поэтом и актрисой как результат только его выбора и только его воли! Да натурально, - отзовемся мы. Купидон, конечно же порхал над обоими, и стрел его еще неизвестно кому больше перепало. Но давайте не забывать малюсенькой детали: мы говорим о таком уникальном явлении как Блок. И имен женщин, отвергших его симпатии (Волохову даже не вспоминайте - негодяйка она получается этакая!) история для нас попросту не сохранила.

После трех походов на «Кармен» он уже не мог удержаться от первого письма Дельмас - абсолютно блоковского по содержанию, хотя и анонимного по форме: «Не влюбиться в Вас, смотря на Вашу голову, на Ваше лицо, на Ваш стан, — невозможно. Я думаю, что мог бы с Вами познакомиться, думаю, что Вы позволили бы мне смотреть на Вас, что Вы знаете, может быть, мое имя. Я — не мальчик, я знаю эту адскую музыку влюбленности, от которой стон стоит во всем существе и которой нет никакого исхода.   Я покупаю Ваши карточки, совершенно не похожие на Вас, как гимназист.   и больше ничего, всё остальное как-то давно уже совершается в «других планах».   по крайней мере, когда я на Вас смотрю, Ваше самочувствие на сцене несколько иное, чем когда меня нет.»

И так далее, так далее — до почти истеричного «прощайте». И в четвертый раз влюбившийся поэт (К.М.С - Люба - Н.Н.-1 и вот Л.А.Д., и, как ни тщись, всерьез сюда никого больше не приплюсуешь) отправляется на «Кармен» уже без спутниц. Как назло, в афише заявлена некстати поправившаяся Давыдова. На сцене «какая-то коротконогая и рабская подражательница Андреевой-Дельмас. Нет Кармен» -пожалуется Блок дневнику.

Он уже готов уйти, как вдруг выясняется, что Любовь Александровна тут же, в партере - капельдинерша показала. Затаив дыхание, он незаметно пересаживается в темноте на свободное место поближе. И - о ужас! - она простужена! Она чихает, кашляет, сморкается, но - «как это было прекрасно, даже это!». Он усиленно гипнотизирует больную взглядом. Его гипноз срабатывает: Дельмас начинает вертеться, оглядываться по сторонам, но всё еще не замечает его. В антракте Блок следит за ней, застает мило беседующей с кем-то. «Может быть, спрашивает, кто такой, когда я нарочно и неловко прохожу мимо?», - тешит он себя сладкими предположениями. Антракт заканчивается. Дельмас проскальзывает мимо него и тихо садится на свое место. Всё чаще и чаще смотрит в его сторону. Целый акт они играют в гляделки. Перед занавесом, еще в темноте он проходит мимо, зарабатывая еще один ее любопытный взор. Но теперь он оказывается в окружении каких-то знакомых, лезущих с пустяковой театральной болтовней. Одна из светских львиц, не подозревая о чувствах собеседника, искренне удивляется: «Разве Дельмас лучше? Я ее много раз видела.   Она прежде пела в оперетке.   Миленькая». И уже снова гасят свет — четвертый акт драмы в драме. Блок рыщет глазами по залу — её нет.

Он бросается вон, допрашивает служителя при вешалке, тот подтверждает: да-да, вот только что ушли-с. В погоню! На улице сыро и метельно. Куда, зачем? Ему не терпится непременно нагнать её, но он и боится этого более всего. Трудно удержаться от банального «его несло на крыльях любви», но, судя по последующим записям, это были те самые крылья.

Он мчится без цели, без рассудка — Торговая, Мастерская.   Ноги приносят его домой. И тут судьба продолжает свои затейливые сюрпризы: с чего-то вдруг он принимается расспрашивать дворника, а затем консьержку из соседнего дома. Те подтверждают: актриса такая-то? ну еще бы! здесь и живут (при этом и тот, и другая, разумеется, всё путают — Любовь Александровна проживает через дом от Блока!). Поиски заканчиваются, конечно же, ничем. «О, как блаженно и глупо — давно не было ничего подобного. Ничего не понимаю. Будет еще что-то, так не кончится», — читаем мы в его записной книжке. И час (всего час!) спустя он пишет чаровнице второе письмо. И опять без подписи: «Я — не мальчик.   я много любил и много влюблялся. Не знаю, какой заколдованный цветок Вы бросили мне, не Вы бросили, но я поймал.   Я совершенно не знаю, что мне делать теперь, так же как не знаю, что делать с тем, что во мне, помимо моей воли, растут давно забытые мной чувства».

Второе письмо подряд он не просит от нее ничего, выходящего за рамки приличий. Он вообще ничего не просит. Лишь умоляет «обратить все-таки внимание на что-то большее»: «.  если бы и Вы, не требуя, не кокетничая (довольно с Вас!), не жадничая, не издеваясь, не актерствуя, приняли меня как-то просто, — может быть, и для Вас и для меня явилось бы что-то новое: для искусства». Не правда ли, - хворост! Хворост, о котором мы давеча толковали, - всё в огонь искусства. Потерявший голову Блок попросту не контролирует своего подсознательного художнического эгоизма.

День спустя ему известны адрес, и номер телефона. Теперь он настойчиво подкарауливает ее у подъезда. Заставляет верного Иванова звонить ей. Безотказный Санчо набирает номер, но попадает не туда. Блок выхватывает трубку и звонит сам.

«Тихий, усталый, деловой и прекрасный женский голос ответил: «Алло». Блок не произносит ни звука и дает отбой. Бесконечные дежурства под дверью и прогулки наконец вознаграждены: он встречает ее на улице: она рассматривает афиши. Он долго-долго смотрит ей вслед и на другой день снова спешит в Музыкальную драму. Вылавливает там дирижера Малько (в университетские годы они приятельствовали), со всей сдержанностью, на какую способен, осведомляется, не знает ли тот актрисы Андреевой-Дельмас. Малько знает. Даже вызывается их познакомить. И уже в антракте сообщает, что Дельмас сама просила представить ее Блоку (порядком заинтригованная Любовь Александровна не теряла времени даром и выяснила, что её поклонник известный поэт). Но тут Блоком овладевает необъяснимый испуг. Совершенно в духе гоголевского Подколесина он бросается вон из театра, мчится к ее дому и ждет уже там. Она появляется, оглядывается в его сторону и исчезает в подъезде. «Я стою у стены дураком, смотря вверх. Окна опять слепые.   Я боюсь знакомиться с ней».