Читать интересную книгу XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России - Владимир Губарев

— Что же произошло в 91-м?

— Я написал рапорт об увольнении из армии. "Перестройку" я не понимал и не принимал. Устал от постоянной и бессмысленной борьбы. Да и "маршальский жезл" вдруг засветил — а я ведь маме обещал, что стану маршалом! Мне предложили стать начальником Академии имени Можайского, и Ленинград мне нравился. Но жена вдруг взбунтовалась: "Нет, не поезду. Дети в Москве, а мы уезжаем. Нет, не хочу…" Это было для меня неожиданно, я решил остановиться, осмотреться — нельзя же постоянно лететь по жизни…

— А рапорт министр подписал сразу?

— Он меня вызвал. Это было 15 июля. И я ему честно объяснил, что ничего интересного по работе не предвидится, перспектив нет, а условия работы ужасные: надо по фондам 18 миллионов рублей на капитальный ремонт Байконура, а мне дают четыре… Что я делать буду? Как людям смотреть в глаза… Он в ответ: "Как же я тебя уволить могу: генерал-полковнику нужно служить до 60 лет, а тебе 56". И я ему честно говорю: "болячка" за мной, достану медицинскую справку о том, что могу уйти из армии по состоянию здоровья… Он заверил меня, что возражать не будет, но попросил подождать до октября… Только позже я понял, что имел в виду Язов — наш разговор был 15 июля, августовские события были впереди…

— А следующий министр вызывал?

— Нет, Шапошников просто подписал мой рапорт, и я стал гражданским человеком.

— Потом судьба занесла в Госдуму?

— Это случилось в 1995 году. Поначалу я получил возможность отдохнуть, почитать книги, побыть дома. Потом поработал в Комитете по конверсии. Мне предложили избираться в Думу вместо погибшего депутата. Попробовал. Увидел, что люди мне доверяют, надеются, что я смогу им помочь. Честно говоря, сначала обстановка мне очень не понравилась, и в 96-м году я не хотел избираться. Но стало стыдно перед избирателями, из 14 человек они выбрали меня, а я будто бы их предаю… Постепенно втянулся в эту работу. Поверьте, она необычайно трудная. Но интересная!

— Есть моральное удовлетворение от работы депутата?

— Большее удовлетворение у меня вызывает не то, что сделано, а то, что мы не позволили сделать! Этот состав Думы мне нравится больше, чем предыдущий. Я не хочу ничего сказать плохого: те были первыми, но сейчас более опытные люди. Удалось предотвратить куплю-продажу земли, затормозили шальную приватизацию и разворовывание страны, вышли на импичмент президента…То, что не набрали необходимого количества голосов, особого значения не имеет: главное, показали, насколько народ не приемлет такую власть… Так что удовлетворение от работы в Государственной Думе состоит в том, что в такой ситуации хоть что-то можно сделать!

— А космонавтика остается лишь воспоминанием?

— Когда я принимал решение учиться в Академии Генштаба, то понимал: с летной работой покончено. Была лишь крошечная надежда, что вернусь в авиацию, но отдавал себе отчет — шансы ничтожны. И тогда я поставил "точку". С тех пор я никогда за штурвал не садился, хотя меня часто приглашали в пилотскую кабину, и на посадках я там сидел… Единственный раз я сделал исключение: полетал с Анатолием Качуром на СУ-27, когда мне исполнилось 60 лет. Но это было нужно для самоутверждения, мол, еще могу… И выполнил несколько фигур, и вынес перегрузку в 6 с половиной единиц — в общем, нормально!

Часть третья

ДЬЯВОЛ В КРОВИ

Это рассказ о том, как медики России с помощью своих зарубежных коллег спасают наших детей от самой страшной болезни XX века — рака крови.

Светлой памяти Раисы Максимовны Горбачевой, без участия которой многие описываемые мной события не состоялись бы, посв ящаю…

"Медики пробивают туннели между смертью и жизнью…" Эта фраза родилась при весьма необычных обстоятельствах и, в общем-то, не имела прямого отношения к медикам, она, скорее, относилась к шахтерам, но им сказать ее было неудобно. А потому я произнес ее вслух, когда в туннеле появилась, совсем, впрочем, нежданно, бригада врачей. Они заставили шахтеров и нас, журналистов, тут же сдать свою кровь — приказ уже неукоснительно выполнялся: ведь в то время на Чернобыльской АЭС после месяца неразберихи и анархии стал наводиться хоть какой-то порядок, в том числе и по медицинскому контролю.

Это было в конце 86-го под реактором 4-го блока, куда уже по туннелю прорвались шахтеры… Много лет спустя те, кто не был в Чернобыле, начнут рассуждать: мол, не нужно было проходить под реактор, мол, это перестраховка, но в мае 86-го все представлялось иначе. В частности, существовала опасность, что аварийный реактор пойдет вниз, и требовалось срочно укрепить плиту, которая держала его. И, жертвуя своим здоровьем, шахтеры прорвались под реактор… Тут-то и настигли их врачи.

Фраза о туннеле и о жизни, и смерти в газетный репортаж тогда не попала — редактору она показалась слишком уж "громкой", а зачем же тревожить читателей? Естественно, другие образы пришли в голову, а об этом позабылось…

И вдруг сейчас, спустя много лет, образ о "туннеле" вновь возник. Странно, не правда ли? Нет, не странно. Медики и сегодня пробивают туннели. Открыто Отделение трансплантации костного мозга в НИИ детской гематологии России. Это 12 стерильных боксов, самое современное оборудование, в общем, отделение, равных которому нет в России, — именно здесь медики смогут спасать наших ребятишек, страдающих врожденными заболеваниями крови и иммунной системы и самыми тяжелыми формами лейкозов. Раньше тяжелобольным помогали лишь в исключительных случаях, а теперь обреченные дети смогут жить! Разве это не туннель между жизнью и смертью?!

На церемонию открытия прибыли общественные деятели и медики не только России, но и многих стран мира. И это естественно, потому что только благодаря международному сотрудничеству удалось создать в Москве современную клинику, в которой можно лечить детей, в частности, и тех, что попали под удар Чернобыля.

Мне многое довелось повидать на своем веку. Однако столь широкого бескорыстного и эффективного сотрудничества ученых, бизнесменов, общественных и государственных деятелей стран, пожалуй, припомнить трудно. Судьба наших детей не оставила равнодушными никого, а потому эти записи — прежде всего микропортреты тех, кто воспринял боль детей России как собственную. Что могут журналисты? Главное: честно рассказать о том, чему они были свидетелями. Я постарался это сделать. Не судите меня строго за недомолвки или даже неточности, но поверьте: я старался быть искренним, потому что боль детей отдается в душе.

БОЛЬ НАШИХ ДЕТЕЙ

Начнем с эмблемы проекта. Не было конкурсов, как это обычно бывает, не существовало строгого жюри, но, тем не менее, цепочка журавлей (один из них отстал!) была принята всеми, кто имеет отношение к НИИ детской гематологии России.

Эти "журавли" летят на фронтоне санатория "Русское поле", что находится неподалеку от Москвы. Часть этого в недалеком прошлом элитного санатория, где отдыхали высокопоставленные чиновники ЦК КПСС и правительства, теперь отдана тем, кто пострадал во время Чернобыльской катастрофы, и детям, которые прошли курс лечения в клинике "профессора Румянцева" как неофициально называют НИИ детской гематологии России.

Именно здесь, в "Русском поле", мы и познакомились с профессором Александром Григорьевичем Румянцевым. Разговор был долгим и обстоятельным.

— Александр Григорьевич, после Чернобыля мы вдруг узнали о бессилии нашей медицины, имеется в виду лечение лейкозов и других заболеваний крови. В одночасье выяснилось, что эти болезни умеют лечить на Западе, а у нас нет. Как это могло произойти? Ведь даже в самые трудные годы похолодания между СССР и Западом, как известно, наши медики выезжали за границу, участвовали во всевозможных конгрессах и конференциях. И мы об этом читали, радовались, что "медицинская нить" не ворвалась. А потом узнаем: наша медицина, в частности, детская гематология, отстала на два десятка лет! Вы были близки, так сказать, к "верхним эшелонам медицинской власти", поэтому объясните, почему такое случилось?

— Звание "профессор" или "доктор наук" вовсе не означает причастности, как вы говорите, к "верхним эшелонам власти". По крайней мере для меня и моих ближайших друзей и соратников. А почему такое произошло, попробую объяснить. Конечно, контакты были, но они носили официальный характер. Возьмем, к примеру, съезд педиатров. Кто туда ездил? Обязательно один из работников Минздрава, один директор головного института, администратор, и обязательно третий человек, который наблюдал за первыми двумя. Был такой случай, почти анекдотический. Появился у нас аспирант из Колумбии, приехал учиться. Я дал ему тему по новорожденным. Он посидел в библиотеке, посмотрел весь спектр исследований, сделал работу в той области, которой мы практически не занимались. И решил съездить в Европу, к тому специалисту, который занимался такой же проблемой. Им оказался испанец, именно он считался "светилом" по патологии новорожденных — детей первого месяца жизни. Колумбиец приехал к испанцу, прорвался к нему. Медицинский светило, как всегда, был очень занят, но когда он узнал, что аспирант из Советского Союза, страшно удивился. Он тут же позвал колумбийца, и первый вопрос у него был: "а что, в Советском Союзе есть педиатры"? Оказывается, в течение тридцати лет на все конгрессы и конференции по педиатрии ездил от нас один и тот же человек, а потому у западных коллег и сложилось представление, что других просто нет… Обычно в таких международных встречах участвуют профессионалы, и они видели, что приезжает чиновник, который ничего не понимает.