Читать интересную книгу «…и компания» - Жан-Ришар Блок

Наконец Элен вышла из комнаты и тут же вернулась. Увидев надутое лицо отца, нетерпеливо поглядывавшего на часы, она неприметно улыбнулась.

— Ну, все готово. Вы останетесь завтракать с нами.

Дядюшка и племянник в смятении поднялись. Но никакие возражения не помогли. Господин Лепленье, презрительно фыркая носом, заявил:

— Какого черта вам идти, не знаю. Уже половина первого.

Сконфуженный Жозеф принужден был согласиться. Хозяин дома ухватил Жюстена за плечи и потащил его к столу. Под взглядом Элен, помимо ее воли, помимо воли самого Жюстена, все извинения замерли на его устах.

Господин Лепленье от души радовался такому решению вопроса, поскольку оно позволило сочетать его привычки с неожиданным развлечением, и находился в отменном настроении. Хотя бабушка Сара была прекрасной кулинаркой, Жюстен не мог не понять, что здесь кормят совсем по-особому: к столу, например, подали крутые яйца, начиненные (хотя никаких дырочек видно не было) рубленной зеленью, под белым соусом, в меру приправленным пряностями. Фаршированные лещи из Оксанса тоже явились для него откровением. Нехитрая с виду и умеренно острая смесь из белых грибов и томата подготовили его нёбо, как подготовляет природу весна к приходу лета, к принятию чудесного филе, замаринованного в вине и приправленного разными разностями. А когда под конец появился шоколадный остров, окруженный, как и подобает всякому приличному острову, прохладительным морем ванильного крема, Жюстен принужден был заявить после третьей порции, что четвертую он ни за что не осилит. В заключение всего господин Лепленье попотчевал его старым бургундским еще доимперских времен и, к великой досаде дочери, стал рассказывать одну за другой свои скучнейшие истории.

Жозеф был достаточно воспитан, для того чтобы не слишком церемониться за столом, и в то же время внимательно слушал речи хозяина. Он заговорил о Пасс-Лурдене.

— Я там бывала. Прелесть! — горячо подхватила Элен. Жозеф покраснел, а господин Лепленье важно изрек:

— Вам следовало бы купить эту усадьбу.

— Купить? Я не отказываюсь… Но нужно еще подумать.

— Да чего там думать? — проворчал старик. — Надеюсь, вы не собираетесь завтра уезжать из Вандевра? Вы ведь поселились здесь надолго? Вам, евреям, всегда не хватало желания по-настоящему где-нибудь прочно осесть. Приобретите для начала землю. Пусть у вас будет клочок земли и своя хижина, и вы увидите, как ваши соседи станут вам низко кланяться и продавать навоз по самой дорогой цене, — и как они при первом же удобном случае внесут вас в избирательные списки.

— А кто же в этом виноват? — спросил Жозеф, невольно соглашаясь с доводами собеседника.

— Не берусь судить. Должно быть, раса. До сих пор еще никто не определил, что это за штука, однако во имя ее люди убивают друг друга. Наш вандеврский библиотекарь написал примечательнейший труд по поводу теории Гобино[28]. Он утверждает, между прочим, что может определить арийца с первого взгляда по лицевому углу и предлагает издать закон, по которому следует выкинуть из Франции всех неарийцев. А у его супруги, друг мой, громадный, с позволения сказать, носище, какого и у еврея не встретишь. Вот поэтому-то вам и нужно показать, кто вы есть. А то люди считают, что вы того и гляди упорхнете отсюда. Купив Пасс-Лурден, вы завоюете общественное мнение. А из этого молодца, — добавил старик, стукнув кончиками пальцев покрасневшего Жюстена по голове, — сделайте джентльмена-фермера. (Господин Лепленье подчеркнуто произносил английские слова на французский лад и утверждал, что англичане так поймут его лучше, чем если он будет ломать себе язык, подражая их произношению.)

Жюстен находился в той стадии послеобеденного пищеварения, когда будущее имеет в наших глазах меньше цены, чем прошлое, а прошлое меньше, чем настоящее. Он улыбался глуповатой улыбкой. Господин Лепленье заглянул в стакан своего юного соседа и, увидев, что тот пуст, попрекнул Илэра, отчего верный и молчаливый слуга сразу пришел в веселое настроение.

— Что за нелепые шутки! — вмешалась Элен, в надежде спасти Жюстена.

Но господин Лепленье разошелся вовсю. Жозеф витал где-то в облаках. Он наконец заметил, что завтрак был приготовлен специально для них, о чем и сообщил Элен. Та рассмеялась; ее смех был для Жозефа как свежесть лета.

— Когда Франсина увидела вас, она решила, что мы оставим вас завтракать. Я зашла на кухню, только чтобы доставить ей удовольствие: она любит, когда я удивляюсь ее смекалке.

Жозеф снова почувствовал себя в тенетах правил этого дома, до странности четких, всепроникающих и иронических.

— Как у вас все идеально налажено, — сказал он, пытаясь поклониться, что получилось, по правде говоря, не совсем ловко.

— Не завидуйте. Это все, что нам остается. Пусть хоть это будет хорошо налажено.

— Хоть это? — О мадемуазель Элен! — от всей души вскричал эльзасец, глядя ей прямо в глаза.

«Ради всего святого, замолчи, — думала Элен, — или я потеряю всякое самообладание. А ведь никогда в жизни, о «Бескрылая победа», ты еще так не нуждалась в самообладании!»

И она была права. Тем более что противная сторона полностью утратила самообладание. Противная сторона, воспользовавшись тем, что господин Лепленье с Жюстеном шумно возились, пробормотала несколько фраз, возможно, и погрешавших против логики, но как нельзя лучше прояснивших то, что принято называть состоянием души. Эта противная сторона беспомощно барахталась в трясине, до сих пор не исследованной даже профессиональными психологами, не говоря уж о фабрикантах сукна. И эта противная сторона смутилась, заметив, что Элен отвечает па все ее разглагольствования рассеянным наклонением головы.

Вдруг Жозеф вспомнил прозвище, данное мадемуазель Лепленье. И у него тут же возникло несколько противоречивых решений.

Встав из-за стола и перейдя в гостиную, где был подан кофе и где он так растерялся во время своего первого визита, Жозеф смело направился к Элен, хрустя на ходу пальцами левой руки и так сжав челюсти, что даже очки у него задвигались. Но Элен уже успела воздвигнуть перед собой небольшую баррикаду в лице Жюстена.

— Мы вам помешали своим приходом. Может быть, вы нам что-нибудь сыграете?

Она сурово взглянула ему прямо в лицо.

— Мы умеем слушать, — добавил он смиренно и покорно.

«Что я могу такому сыграть? — думала она, опустив взор. — И какую музыку он умеет слушать?»

Она подошла к полке, вытащила тетрадь в потрепанном красном полотняном переплете, села на табурет, и расправив складки коричневой суконной юбки, раздраженно откинула крышку рояля.

Вдруг под ее пальцами разразилась гроза. Она начала одну из бетховенских сонат.

Жозеф никогда не видел, чтобы женщина играла на рояле. Правда, его мать исполняла на стареньких клавесинах немецкие вальсы, но в ее игре чувствовались старомодные приятность и нежность.

Бурный натиск Элен поразил его. Музыке Элен, так же как и ее почерку, недоставало той плавности, тех внезапных замедлений, того замирающего пианиссимо, которое под пальцами девушек укачивает вас, как плавный полет качелей.

Элен играла сухо, бесплотно, почти сурово. Пальцы ударяли по клавишам с неженской силой, удвоенной волнениями сегодняшнего дня. Она подняла брови, раздула ноздри, губы ее дрожали.

Господин Лепленье незаметно удалился, чтобы вздремнуть после завтрака.

Теперь гроза наполняла собой все тело рояля. Инструмент стонал, содрогался. Временами молния разрывала тучи. Ей отвечало рычание грома; внезапно наступило отдохновение, но душа ждала чего-то.

И вновь гремели в ночи раскаты. Уступая настойчивым призывам, приоткрывался горизонт. Глубина ночи рождала уже не одну, а множество гроз. Они сливали в единую мелодию свои рокочущие голоса, обступали человека, и невыносимое чувство бесконечности и одиночества разражалось песней отчаяния, покрывавшей все своим размахом.

Опять раскаты грома заглушали этот призыв одинокого путника. Завязывалась борьба, слышались крики, где-то взывали о помощи. И когда казалось, вот-вот наступит долгожданное примирение, однозвучное гудение грозы становилось непереносимым, — и все начиналось сызнова.

Меж тем душа вновь обретала мужество. Противники стояли лицом к лицу. Они мерились силами, но избегали схватки. Тогда вмешалась неумолимая поступь рока. Природа жаждала безоговорочной победы, она не шла на уступки. Разъярившиеся силы уже не удовлетворялись ни унижением побежденного, ни одиноким упоением победителя.

И снова все было под вопросом. Даже смертельно раненные противники тянулись друг к другу, чтобы схватиться. Внезапно, без всякого предупреждения, без заключительного аккорда, по властному призыву поверженных бойцов первая часть сонаты окончилась.