последствием атаксии Фридрейха – наследственного заболевания нервной системы, которое сначала лишает руки и ноги моторных функций, а на поздних стадиях разрушает и сердце. На эхо его сердце не столько билось, сколько перекручивалось, пытаясь исторгнуть свое содержимое. Несмотря на свой возраст, он казался не старше подростка. Легкий намек на усы был единственным его отличием от пациентов подросткового отделения, находящегося дальше по коридору. На Рождество я выложил свои деньги и купил ему приставку Xbox, такую же, как я купил своему сыну Мохану. Она была единственным желанием Хариндры, но его семья не могла позволить себе такую покупку. К сожалению, он так и не смог в нее поиграть. К праздникам его состояние ухудшилось настолько, что он или лежал в кровати, или был прикован к моторизированному инвалидному креслу. Я помню, как он смутился, когда его мать показала мне его детские фотографии. На одном из снимков он стоял на причале на фоне водного простора, широкоплечий парень в красной майке. Когда я спросил его, нравится ли ему эта фотография, он кивнул, не поднимая на меня глаз. Когда медсестра спросила, правда ли, что на снимках он, он негромко буркнул: «Да».
Теперь он снова вернулся в больницу. В прошлом месяце он тоже сюда попадал. Когда пациенты с сердечной недостаточностью начинают регулярно попадать в больницу, это означает, что их состояние ухудшилось. Это значит, что конец уже близок.
Я попросил Хариндру сесть, чтобы я мог послушать его со спины. Его отец вскочил со стула прежде, чем я успел поправить себя.
– Он не может сесть, док, – виновато сказал он.
– Да, разумеется, – сказал я, безмолвно обругав себя за забывчивость.
Мы посадили его. Его легкие издавали хрустящие звуки. Когда я нажал на его отвисший живот, вены на его шее вздулись, как трубочки.
Типичные признаки терминальной стадии сердечной недостаточности – одышка, утомляемость, тошнота и вялость мышления. У Хариндры были все перечисленные симптомы.
Я убрал стетоскоп и отошел от каталки. Его родители уставились на меня.
– Не позволяйте ему умереть, – прошептала его мать, словно прочитав мои мысли. – Мы не готовы с ним расстаться.
Я попросил отца Хариндры выйти из палаты. В коридоре мы повернулись друг к другу лицом. У него была аккуратно подстриженная борода. Он на полставки подрабатывал священником. У него на лбу по-прежнему угадывался след от красного порошка.
– Его сердце слабеет, – сказал я, не зная, как начать разговор.
– Оно будет становиться все слабее и слабее, пока не остановится? – спросил он. Я кивнул, не находя в себе сил развеять его заблуждение. Я чувствовал его отчаяние. У меня тоже был сын.
Я вспомнил рассказанную им историю о том, как Хариндра заболел. «Он рвал на себе волосы, кусал свою одежду, – вспоминал его отец. – Учительница сказала, что с ним что-то не в порядке». Они отвели его к педиатру, который взял у него кровь на анализ. «Я не знаю, куда он ее отправлял. После этого мы побывали еще в семи местах и сдали еще семь пробирок крови, а потом они сказали нам, что он окажется прикованным к инвалидному креслу. Мы им не поверили, но они оказались правы на все сто процентов. Все, что они сказали тогда, мы сейчас видим своими глазами. Они ошиблись лишь в одном: они сказали, что он проживет пятнадцать лет. А он живет уже двадцать пять».
Теперь, стоя перед входом в палату своего умирающего сына, он задал мне вопрос, которого я страшился больше всего:
– Вы можете дать ему новое сердце?
* * *
У многих болезней есть одинаковый завершающий этап. Для болезней сердца этим этапом является сердечная недостаточность. При наиболее распространенном ходе болезни сокращения сердца ослабевают от полученного ущерба – сердечных приступов, химических или вирусных поражений, – что приводит к резкому замедлению кровообращения и падению давления. От давления зависит доставка кислорода к жизненно важным органам, а посему тело делает все возможное, чтобы поддерживать давление на достаточном уровне. Происходит выброс гормонов, которые передают сердцу сигнал о том, что нужно биться чаще, а почки задерживают жидкость, чтобы повысить объем крови (а следовательно, и ее давление). Гормоны являются лишь временным решением. Производительность сердца и давление нередко возвращаются к нормальным показателям, но цена за эту коррекцию высока. В теле наступает застой из-за скопившейся жидкости, которая затекает в ткани. По мере того как пациент ослабевает и недополучает питания, снижается и уровень белка, пуще прежнего понижая объем жидкости в сосудах. Вскоре вода уже повсюду, она заполняет мягкие ткани ног, живота и легких.
У французского писателя Оноре де Бальзака была застойная сердечная недостаточность. Его близкий друг Виктор Гюго говорил, что ноги Бальзака напоминали «соленое сало». Они были настолько отекшими, что врачи попытались слить из них излишки жидкости, прокалывая растянутую кожу металлическими трубками; их процедуры привели к гангрене, от которой он и умер.
Несмотря на то что пациенты с сердечной недостаточностью нередко в прямом смысле тонут в собственной жидкости, их почки продолжают ограничивать выведение жидкости из тела, ошибочно воспринимая нехватку крови в системе кровообращения как причину низкого давления. Лечение застойной сердечной недостаточности – это сизифов труд. Чем больше жидкости выводится лекарствами-диуретиками, тем выше активность задерживающих жидкость гормонов. Половина пациентов с сердечной недостаточностью умирают в течение пяти лет с момента постановки диагноза. В самых тяжелых случаях, таких, как у Хариндры, средний прогноз выживаемости составляет лишь несколько месяцев.
Единственным способом вылечить терминальную стадию сердечной недостаточности является пересадка сердца. За последние несколько десятилетий кардиология шагнула далеко вперед.
Сегодня процент выживаемости после пересадки сердца составляет порядка 85 % – почти в четыре раза выше, чем средний показатель выживаемости пациентов, проходящих лишь медикаментозную терапию.
Но еще в 1960-х годах пересадка сердца казалась оторванной от реальности мечтой. Вероятность отторжения и смертельно опасные инфекции делали подобные операции слишком рискованными. Тем не менее ко второй половине десятилетия эксперименты на животных свидетельствовали о возможности проведения пересадки сердца и у людей.
Основными претендентами на роль первопроходцев в пересадке человеческого сердца были доктор Кристиан Барнард из больницы Гроот Шур[63] в Кейптауне, ЮАР, и доктор Норман Шумвэй в Стэнфорде. Оба хирурга прошли резидентуру при Уолте Лиллехае в Миннесотском университете. Многие говорили, что у них были чрезвычайно прохладные отношения. Шумвэй презрительно отзывался о театральности, агрессивности Барнарда и его готовности идти по пути наименьшего сопротивления. В свою очередь, Барнард терпеть не мог своего миннесотского коллегу за то, что тот воспринимал его как рожденного в нищете иноземца из государства-отщепенца. Несмотря на