Львовна через верных людей в нужную руку положить — не вышло.
Для нее процесс окончился легким ушибом — перевели в палатку. Это было избавлением, и Агриппина Львовна клятву сдержала — в храме святого Пимена на Селезневке поставила Николе-угоднику средней величины свечку. От рабы божьей Агриппины. Пусть горит.
На том, собственно, все отношения со всевышним она считала законченными. А уж теперь и подавно в них нужды не было. Выйдя на пенсию, Агриппина Львовна только во сне вскрикивала: приснится иной раз старик Секутин, пересчитывающий новые сторублевки, а рядом сатана Малышкин — и сама собой вырывалась наружу популярная торговая молитва:
— Господи, пронеси!
И не предполагала Агриппина Львовна, что очень скоро придется ей возобновлять эти мимолетные отношения с христианской религией, а конкретнее — с одним из платных агитаторов господа бога на земле.
На пороге стоял новый посетитель — высокий молодой гражданин, прилично обросший, словно в галантерее, как во времена секутинской эпопеи, вдруг исчезли из продажи бритвенные лезвия. Волосатый молодец поискал глазами икону и, не найдя таковой, перекрестился на улыбающегося Юрия Алексеевича Гагарина.
— Мир дому сему, — сказал он.
— Не прогневайся, батюшка, — вспомнила Агриппина Львовна, как когда-то говорили нищим.
— Я по объявлению, — торопливо сказал вошедший.
— Да ты кто? — спросила Агриппина Львовна, подозрительно оглядывая незнакомца.
— Выпускник духовной семинарии. Семинарию закончил с похвальным листом. Могу предъявить. На днях буду посвящен в духовный сан. Но прежде мне надобно жениться. Отец ректор сказали — неделя сроку.
— Зовут-то как?
— Отец Левонтий.
— Ишь ты, молодой, а отец, — только и могла сказать Агриппина Львовна.
…До семинарии с богом Ленька Кривошеев знаком был куда меньше, чем Агриппина Львовна. Науки юношу Кривошеева попитали недолго. Леньку, как «трудновоспитуемого», выпихнули из пятого класса базовой школы кафедры педагогики. Выпихнули на все четыре стороны. Чтобы показателей не портил ни школе, ни ученым педагогам, которые писали диссертации только на базе хорошо успевающих и легковоспитуемых. Ленька им явно не подходил и цифру портил.
Мать и добрые люди в лице соседа дяди Коли пристраивали Леньку в «ремеслуху» — на фабрику мягких игрушек и на завод твердых сплавов. Незадачливый отрок чаще всего болтался между небом и землей — у Ветрова, как выражался сам Ленька, то есть гонял ветер по столичным улицам. Постепенно из Леньки выковывался стиляга средней руки, мелкий пижон с крупными задатками тунеядца. Ему хотелось быть пижоном повыше классом, но не было тугриков, франков, гульденов или как они там еще называются.
Однажды на уголке, в местной пивной «Рваные паруса», Ленька потягивал жигулевское кадушковое, на которое он перешел с кефира довольно скоро и безболезненно. Тут, в «Рваных парусах», он и получил от бывалого человека исчерпывающую и очень убедительную программу дальнейшего своего нравственного совершенствования.
— Вкалывать — это и дурак может, — вот тот лейтмотив, который легко и свободно, словно пиво из крана, вытекал из наставлений бывалого человека. После ярких примеров, иллюстрирующих основную мысль, шли практические рекомендации, смысл которых, если суммировать, сводился к следующему: — Уметь жить надо, понял?
Ленька неопределенно хмыкнул.
— Воровать, что ли?
— Зачем воровать? Ты ищи свою копейку. Знай, где она тебя дожидается.
Ленька приобрел чемоданчик типа «балетка». Отвертку, паяльник, плоскогубцы он оставил на память о заводе твердых сплавов. С этой балеткой и набором нехитрых инструментов он обходил дома преимущественно в новых районах и главным образом днем. Дверь обыкновенно открывала пенсионная бабуся.
— Здрасте. Я из телевизионного ателье.
— Очень приятно.
— На что жалуемся? — спрашивал Ленька, на ходу снимая пиджак.
Если жалобы были, Ленька, посопев для порядка возле телевизора, обещал:
— Зайду завтра утром. Эмиссию захвачу.
Жалоб не было — Ленька подмигивал бабушке:
— Везет утопающим.
Но в том и в другом случае Ленька доставал замусоленный блокнот, что-то писал и совал растерянной старушке:
— Распишись, бабуля. За визит три сорок.
Не оставлял без внимания Ленька и старенькие развалюхи в Марьиной роще. В двухэтажном доме он поднимался на второй этаж, в трехэтажном — на третий. Звонил хозяевам и, войдя, лениво щурился на потолок.
— Издеся протекаить, што ля?
В девяти из десяти таких домов крыши протекали. И хозяева преданно заглядывали в прищуренные Ленькины глаза.
— Подождать придется. Очередь большая, а жесть игде? Нету ее, жести. Промышленность не вырабатывает.
Мастеровому торопливо совали задаток, чтобы, значит, и очередь обойти, и промышленность поторопить в смысле жести. С тем мастеровой отбывал, крепко запомнив адресок, чтобы ненароком не забрести сюда вторично.
Промышлял Ленька и охотой на «рябчиков». Он надевал свой выходной импортный костюм за сорок три рэ. Шел в библиотеку, в отдел периодики. Брал последние номера нескольких областных газет и там, на последних страницах, искал печальные сообщения о том, что сотрудники такой-то конторы скорбят о безвременной кончине их дорогого Ивана Терентьевича.
Ленька садился и сочинял по адресу указанной конторы лично дорогому Ивану Терентьевичу дружески-деловое письмо. Так, мол, и так, приятель, извини, что беспокою, но испытываю некоторые материальные затруднения и только поэтому решился тебе напомнить о твоем долге. Не смог ли бы ты выслать мне до востребования…
Проходило время, и безутешная вдова или верные сослуживцы переводили Леньке последний долг покойного.
Занимался Ленька Кривошеев и другими поисками своей копейки. В деталях об этом неоднократно ставила в известность широкого читателя наша периодическая печать в фельетонах под интригующими заголовками «Чем жив дармоед», «Коридорный», «Кто сколько может» и некоторых других.
Теперь заботы о дальнейшем воспитании Ленькиной нравственности целиком легли на плечи милиции. Лекции о правилах поведения в общественных местах Леньке читал не обремененный тяжкими педагогическими раздумьями лейтенант милиции Малышкин. Однажды лейтенант Малышкин, проводя очередную такую беседу, пришел к выводу, что в интересах самого Кривошеева Л. В. и в интересах всего нашего общества будет лучше, если на некоторое время их изолировать друг от друга.
Тоскуя по свободе, Ленька насушил для лейтенанта Малышкина полную котомку самых благородных обязательств типа «завязать», «с прошлым покончить», «начать честную жизнь» и т. д. Лейтенант Малышкин за свою службу в милиции получал такие посылки оттуда буквально пудами. Увы, многие из них потом оказывались изрядно подмоченными.
Ленькина «завязка» оказалась не крепче многих других, и вскоре после Ленькиного возвращения лейтенанту Малышкину пришлось возобновить прерванный курс лекций на воспитательные темы. Ленька затосковал. И как-то в той же забегаловке «Рваные паруса», за стаканом старого доброго кориандрового напитка, на который теперь Ленька также легко перешел с пива, он поведал о своих душевных муках тому самому корешу, который в свое время вел с Ленькой беседы о смысле жизни, о мечте и романтике.
— Малышкин глушит свободное