— Вперед! — скомандовал Виктан товарищам и побежал следом за разбушевавшимся лесным витязем.
Их встретили стрелы и нацеленные копья, но небольшой отряд сумел врубиться во вражеские ряды. Стреги с визгом наскакивали со всех сторон, кольчужные рубахи и круглые щиты плохо защищали их, но все же их было слишком много, а всякому известно, что когда стреги собираются в орду, у них исчезает страх смерти и последние остатки разума. К тому же, отступать стрегам было некуда — за их спинами поднималась мрачная стена — высокая, гладкая, лишенная ворот и без единой бойницы.
Шш уже пробился к стене и, не обращая внимания на тычки ножей и копий, мощно обрушивал дубину на гудящую от ударов стену. Виктан вел отряд ему на помощь. Очистить площадку от стрегов, затем Шш и Бестолайн пробьют стену, а за ней должна быть скала и чаша на скале… Там они встанут и, если надо, то умрут, но никому не позволят приблизиться до тех пор, пока мед не растечется по земле.
— Тургор! — выкрикнул Виктан, но вдруг остановился. Его руки опустились, лицо застыло. Раскатистый треск заполнил вселенную, он не давал сопротивляться, однозначно и безжалостно ведя за собой. Впервые время превращений подошло так резко и некстати, Виктан даже не знал, исчезнет ли он, чтобы проявиться где–то в другом краю, или, что тоже случалось, останется здесь: безвольный, не способный ни к чему. Он пытался бороться, перед глазами еще качались фигуры врагов, тело чувствовало резкий толчок не пробившей панцирь стрелы, но то новое, что пришло вслед за звоном, уже не отпускало. Исчез меч, растаяли доспехи, холодом обожгло босые ступни, и лишь затем он осознал себя в ванной, с тупым неудовольствием разглядывающим в зеркале собственное заспанное изображение.
«Виктор Андреевич», — всплыло в памяти имя. — Виктан! — застонал он и на секунду вернулся обратно, к себе стоящему, услышал призывный клич: «Светлая богиня!» — и поднял было меч, но колоколом ударил стук в дверь, а голос жены: «Виктор, завтрак стынет!» — смял жизнь, оставив его один на один с буднями.
Виктор Андреевич выдавил на помазок сантиметровую колбаску крема и начал бриться.
— Тургор, — бормотал он машинально. — Тургор.
Но это больше не было название страны, а какой–то медицинский термин, имеющий отношение к бритью. Не было тургора у Виктора Андреевича, изжеванное жизнью лицо с набрякшими веками и мятой кожей глядело из зеркала, и бритье не придавало ему свежести.
Окончив туалет Виктор Андреевич вздохнул и, внутренне зажмурившись, шагнул на кухню завтракать. Еда не лезла в горло, но отказаться он не смел и послушно жевал разжаренные вчерашние макароны. Таисия уже успела позавтракать и собиралась на работу, курсируя между стенным шкафом, зеркалом и продуктовыми сумками. Каждый раз, когда жена появлялась на кухне, Виктор Андреевич начинал жевать особенно старательно.
Он сам не понимал, почему так ведет себя — бояться Таисии не было причин, жили Малявины мирно, считаясь у знакомых образцовой парой. Но, разумеется, Виктор Андреевич ни единым словом не выдавал сияющей жизни, которой жил в действительности, и тайна угнетала, заставляя чувствовать себя виноватым.
Как обычно по утрам Виктору Андреевичу приходилось заново вспоминать свою биографию, ибо беспамятство, которое мог позволить себе рыцарь Виктан, не дозволялось Малявину Виктору Андреевичу. Виктор Андреевич вспомнил, какой сегодня день недели, вспомнил, не машинально действующим телом, а сознанием, что пора идти на работу, и вспомнил, где он работает. Выяснил, какой нынче год, и кто такая Таисия. Медленное пробуждение памяти всегда пугало его, казалось, что сейчас появится кто–то, начнет требовательно задавать вопросы, а потом заявит во всеуслышание: «Да он не знает даже, сколько ему лет!» — и тогда… дальше Виктор Андреевич не решался фантазировать, лишь повторял про себя, готовясь к ежедневному экзамену:
«Пятьдесят два года. Женат тридцать лет — скоро будет. Пора готовиться к юбилею, подарки искать. Дочь замужем. Сын в армии служит, сколько же ему лет?.. Девятнадцать…»
— Виктор, на работу опоздаешь, — напомнила Таисия, и Виктор Андреевич, поспешно отодвинув тарелку, пошел одеваться.
Утренний экзамен был еще не кончен, но впереди предстояла длинная поездка в автобусе, когда можно успеть все. Обычно, по мере того, как он вспоминал приметы и дела здешнего мира, роскошная правда Тургора уходила в забвение, скрывалась, словно ее и не было. Свойство это помогало Виктору Андреевичу не выдать себя, не совершать странных поступков и не говорить неуместных слов. Но сейчас он никак не мог забыть о рыцаре Солнечного Луча, застывшем среди толпы безымянных убийц.
Виктора Андреевича втащило в автобус, вдавило ребрами в поручень у окна, сжало со всех сторон безликой пассажирской массой.
— Мне пятьдесят два года, — теребил он в уме бессмысленные словосочетания. — Я еду на работу…»
Автобус тряхнул, низкий потолок угрожающе приблизился к лицу, цепи, стягивающие руки и туловище, натянулись, врезаясь в плоть, но Виктан устоял, и взмыленным стрегам не удалось бросить его на колени.
— Славная добыча, — услышал Виктан. — Здравствуй, рыцарь Солнечного Луча. — Что–то ты не слишком весел. А ведь ты хотел встретиться со мной. Что ж, я к твоим услугам. Давай, поговорим.
— Значит, ты Фартор… — сказал Виктан.
Сидящая фигура подалась вперед, словно рассматривая пленника, и Виктан увидел, что у Фартора нет лица. Серая, нездорового вида кожа, покрытая морщинами — одна складка покрупнее кривится там, где должен быть рот — и все: ни носа, ни ушей, ни глаз. Почему–то Виктан подумал, что именно таким и должен быть хозяин Блеклого Края.
— Фартор, — сказал Виктан. — Ты должен отступить. Я знаю, в тебе нет ни жалости, ни сочувствия, ни какого–либо иного доброго чувства, но ведь страх–то в тебе должен быть… Ты сумел пленить меня — случайность и моя природа помогли тебе, но всех ты не победишь. Отступи.
Дернулась морщина рта, монотонно зазвучал бесцветный голос:
— Во мне нет страха, рыцарь. Страх — это слишком ярко. И ты не прав: я взял тебя не случайно, скоро ты убедишься в этом. К тому же, ты не единственный пленник. Ваша атака отбита, а я не только не понес потерь, но стал непобедим. Я могу уже не скрывать своих планов. К тому же, без этого разговора моя победа будет неполной, я должен рассказать обо всем, рассказать именно тебе — поверженному противнику, чтобы насмеяться над тобой. Вчерашний старик говорил, что в Блеклом Краю никто не живет, поскольку тут нет никаких качеств. Это не так. Я всегда жил здесь, и одно качество у меня было. Зависть! У каждого из вас есть что–то свое, то, что вы считаете самым лучшим; вам незачем завидовать друг другу, поэтому вся зависть мира досталась мне. А это — великая мощь. Я бродил вокруг чаши, не замеченный никем, завидуя каждому из вас, но не смея приблизиться к источнику, из которого вы так щедро черпали. Запах меда сводил меня c ума, но я не имел ни сил, ни решимости — ничего кроме зависти. Зависть не чувство, а мировоззрение. Говорят — она бесплодна, но именно из нее родился иссушающий пух. И когда черная вьюга закружила вокруг моей головы — я решился. А потом явились вы — гордые, самоуверенные и… беззащитные. Я вдоволь попил вчера вашей крови, вы напитали меня своей силой и уверенностью. Сразу явились неприступные стены и непобедимое войско. Против вас сражается то худшее, что есть в вас самих. А оно непобедимо. Видишь, я ничего не скрываю от тебя, потому что мне приятно видеть твое отчаяние.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});