— Крестоносцы! — ахнул Бастин и скомандовал Кристиану: — Качай!
Кристиан нажал было на мех, подающий в машину горючее, но остановился.
— Там наши! — крикнул он.
— Качай, говорю! — рявкнул Бастин. — Своих не пожгу, может успеют пробежать. Эх, бородач куда–то делся, он бы этих задержал!
Кристиан навалился скользкими наскипидаренными руками на мех. Бастин сунул в тлеющий костерок штырь с намотанной ветошью, приготовленной на тот случай, если откажет запальный кремень.
Беглецам оставалось до острова едва ли сотня шагов. Сотня шагов по цепкому, не пускающему вперед болоту. Топи здесь не было, гать кончилась, женщины рассыпались, каждая бежала сама по себе, прыгая с кочки на кочку, оступаясь и проваливаясь.
Солдаты, завывая и улюлюкая, словно загонщики на охоте, настигали жертв. Кристиан, до хруста сжав зубы, терзал туго надутый мех, словно это могло придать силы бегущим. Все — и жертвы, и преследователи уже были в зоне огня, но Бастин не мог палить, пока внизу был жив хоть кто–то из своих, он лишь стонал сквозь зубы, плавно ведя раструбом огнемета.
И в это время в доме, дико и празднично стоявшем посреди разоренной поляны, распахнулась дверь, и на ступени вышла Гелия. Должно быть, она не понимала, что творится здесь, и стояла, вцепившись в перила и медленно переводя отрешенно–отсутствующий взгляд. — Ангела, уйди! — закричал Кристиан. — Не смотри, пожалуйста, тебе не надо это видеть!
Гелия с трудом оторвалась от перил. Сверхъестественно обострившимся чувством она охватывала все, происходящее вокруг, и жуть эта не вмещалась в сознание. Не совмещались плывущее отовсюду ощущение безумного страха, воздуха, рвущего легкие, стука сердца в самом горле и, разлитой кругом тишины, подчеркнутой трелью одинокой малиновки. Кристиан прокричал ей что–то сквозь стекло, разделяющее их, и Гелия, не слыша ни звука, поняла:
— Смотри! — кричал он. — Вы, называющие себя сильными и добрыми, сумели скрыть своих детей от смерти, а наши — вот они! Смотри, если можешь!
У самого подножия холма крестоносцы настигли бегущих. Гелия видела, как заросшая диким волосом тварь, разинув немо хохочущий рот, ударила клинком в спину мальчугану лет пяти, путающемуся в не по росту больших штанах, другой одним ударом свалил навьюченную узлами худую женщину. Один за другим падали дети, лишь девочка постарше, ухватив в охапку младенца, еще расплескивала босыми ногами воду, хотя у нее не было ни единого шанса под безжалостным прищуром арбалетчиков.
Гелия сделала шаг, другой. Мир рушился, рвался с невыносимым запредельным грохотом. Все, что было в жизни прежде — исчезло, оставалось лишь болото, пятна брошенных в грязь тел, тяжелые испарения разогретой на солнце жижи, хохот пьяных солдат и надрывное: «ы–ы–ы!..», спасающейся девочки.
— Не смейте–е! — закричала Гелия и, путаясь в высокой траве, побежала навстречу опущенным лезвиям алебард, еще не понявшим, что вместо пустого призрака, они наконец–то встретят живую и такую хрупкую преграду.
Мёд жизни
Хоть не пил он, а только хотел.
Л. Кэролл
— Мед жизни сладок и горек одновременно, в нем собраны ароматы всех цветов, морозный свет горных вершин и тьма морских провалов. Он холоден и горяч, в нем сошлись все противоположности…
Гоэн — седобородый рыцарь Опавшего Листа обвел взглядом слушателей. Никто не шевелился, все молча и торжественно внимали с детства знакомым словам. Слова были как песня, как причащение перед битвой.
— Бархатные шмели собирают сладкий оброк с садов и гречишных полей Резума. Лесные пчелы гудят в чащах непроходимого Думора. Хищные осы копят росистую свежесть ковылей Нагейи, острую и летучую, как они сами, — при этих словах Зеннах — Свистящий рыцарь, молча сверкнул черным глазом и приподнял бровь, изогнутую как сабля. — Ледяные шершни вьюгой облетают торосы безжизненного Норда в поисках снежного цветка. Мириады их истаивают в пути, но последний приносит каплю ледяного нектара. Так рождается мед жизни. Медленно созревает он, и никто не осмеливается приблизиться, боясь нарушить великое чародейство…
— Фартор! — слово это, не сказанное никем, прозвучало резко и грубо, прервав рассказчика. Оно словно пригнуло к земле засохшие деревья, песок перестал сыпаться с выщербленных скал, а сидящие рыцари сдвинулись теснее, ища друг в друге поддержки. Тяжеловесный Хум — рыцарь Соли прижался доспехом из задубевшей кожи к сверкающему плечу Турона, и рыцарь Ледяного Меча не заметил прикосновения своего извечного противника. Зентар — юный рыцарь Первой Травы тревожно оглянулся, но спесивый Бург — рыцарь Стен сдержал насмешку и сделал вид, что ничего не заметил. Недвижим и безучастен остался лишь рыцарь Солнечного Луча. Этот витязь был окружен глубокой тайной: никто не ведал, откуда он пришел, где живет, по праву ли носит свой девиз. Знали лишь его имя — Виктан. Рыцарь Солнечного Луча являлся и исчезал беспричинно, ни один человек не мог предугадать его поступков, не знал пределов его силы. Но то, что сегодня и он был здесь, внушало уверенность. И медлительный Гоэн продолжил рассказ, словно не принесло только что ветром имя врага.
— Мед жизни содержит все качества, известные и неведомые. Свойства соединяются в нем, не гася друг друга. И произойти это может лишь в местности, лишенной качеств. Только отсюда мед жизни не получает ни единой своей частицы. Это Блеклый Край, инертный и пустой. Он скучен, но все же жизнь зависит от него, поскольку здесь стоит чаша, в которой зреет наш мед. Раз в год, в день весеннего равноденствия, чаша переполняется, и мед проливается на землю. Суть жизни возвращается миру. Небо наливается синевой, леса наполняются живностью, люди — силой. Дружба укрепляется радостью, вражда — благородством. Жизнь оплодотворяет саму себя, и лишь Блеклый Край ничего не получает от праздника бытия. Здесь всегда пасмурно, но никогда не идет дождь. Бесплодная равнина тянется на много недель пути, на ней не растет трава, и никто не живет…
— Фар–р–ртор–р!.. — продребезжало среди камней.
— …и никто не живет, — упрямо повторил сказитель, — ибо даже единый испачканный взгляд может извратить чудесные свойства чистого меда. Рассказывают, что испробовавший меда постигает смысл бытия и видит суть вещей. Тайное становится отрытым для него, а в простом он видит неведомые другим бездны. Но за все прошедшие века ни один мудрец не посягнул на общее сокровище.
— Ф–ф–фартор!.. — прошипело за спиной, словно плеснули водой на раскаленную жаровню.
— Единая капля, текущая на землю из каменной чаши, возвращает силу и здоровье немощному и может, как говорят, оживить мертвого. И все же созревший мед свободно разливается по свету, поскольку ни один человек не осмелился продлить свои дни за счет всеобщей жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});