Читать интересную книгу Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

Речь прокурора была убийственна.

— Этот сын бунтовщика, — сказал он, — позволяющий себе драться с полицейскими и не отвечать на вопросы суда, уже обладает дерзостью революционера! Этого нигилиста надо вовремя остановить, в противном случае он ни перед чем не остановится!

Игра слов, сопровождавшаяся улыбкой, имела успех среди той части публики, которая принадлежала к прекрасному полу. Все эти нарядные дамы хорошо знали, что им не придется больше чокаться бокалами со своими кавалерами, если мечты революционеров осуществятся… Сколько нужно золота и крови народов, чтобы наполнять эти бокалы вином!

Старый врач, до сих пор интересовавшийся только наукой, спрашивал себя: на что жить людям, лишенным возможности научиться какому-нибудь ремеслу, если наступили такие времена, когда даже опытные мастера умирают с голода?

— Я не собираюсь предопределять решение присяжных, — продолжал прокурор, — но считаю совершенно необходимым, чтобы этот молодчик был изолирован по крайней мере до его совершеннолетия, или на больший срок. Иначе поступить невозможно — в противном случае придется признать неправильными существующие законы!

Слова эти вызвали легкое движение среди присяжных. Требование прокурора показалось чрезмерным даже этим лавочникам, претендовавшим к тому же на свободу суждения.

— Обвиняемый, есть ли у вас родственник, который мог бы за вас поручиться? — спросил председатель.

Филипп улыбнулся, точно его спросили, может ли он достать с неба луну.

— Нет, — ответил он.

— Я ручаюсь за этого молодого человека! — раздался внезапно чей-то голос.

— Если лицо, желающее стать поручителем, не удовлетворяет всем требуемым условиям, — сказал председатель, — то суд может его отвергнуть. Пусть изъявивший такое желание подойдет сюда!

К всеобщему удивлению, поднялся высокий, хорошо одетый старик.

— Ваше имя? — спросил председатель. «Где-то я его уже видел!» — подумал он.

— Жорж Амбруаз, врач-психиатр.

— Как судьи-то глаза выпучили! — раздался громкий шепот в группе подростков. Там, как показалось Филиппу, был и его брат Андре. Послышался взрыв смеха.

Присяжные удалились на совещание, а в публике начались разговоры.

— К счастью, — заметил толстяк, похожий на надутый пузырь, — поручительство этого старика, вероятно, не будет принято. Мальца упрячут в исправительный дом.

— Вы обратили внимание? — подхватил его сосед, репортер из газеты, в которой никогда не писали о социальных вопросах. — У этого юного негодяя такой вид, будто он обвиняет все общество!

— Слышь, что говорят эти типы? — спросил один мальчуган другого. — Они хорохорятся, но на самом деле боятся тех, кто, не в пример им, туго затягивает пояс.

— В таком случае, — возразил другой, — им надо бояться очень и очень многих. Дай-ка мне сморкалку, Мишель!

— Она у Пополя.

— Нет, я отдал ее Эрнесту.

— Он ее потерял. Высморкайся в рукав!

— При всех? Что ты!

— Скажи, Андре, как по-твоему, Филиппа оправдают?

— Оставьте меня в покое, малыши! Разве это возможно?

Андре, как и толстяк, пришедший в зал суда развлечься, не сомневался в суровом приговоре: нельзя же было ожидать после грозной обвинительной речи, чтобы дюжина мелких буржуа взбунтовалась.

Совещание закончилось; подсудимого снова ввели в зал. К всеобщему изумлению, присяжные, вопреки настояниям прокурора, оправдали Филиппа и постановили отдать его на поруки врачу-психиатру. Иногда суд присяжных выносит неожиданные решения…

— Этот лекаришка, видать, сам спятил, заразившись от своих пациентов! — проговорил толстяк.

Филиппу не верилось, что его освободили; он не знал, как и благодарить врача.

— Не спеши выражать мне признательность, мой милый, — ответил тот. — Одни доктора вскрывают животных с целью выяснить, как проходят жизненные процессы, а другие изучают человеческий мозг, желая определить, насколько люди в состоянии отвечать за свои поступки. Ты послужишь мне материалом для такого изучения. Кроме того, я хочу кое-что у тебя узнать.

«Неужели и этот господин из полиции?» — подумал Филипп в испуге.

XXXIII. В убежище

— Эй, старина, — заметил Санблеру Обмани-Глаз, принеся ему на другое утро завтрак, — я вчера не слышал от тебя даже «спасибо»!

Санблер, казавшийся еще более уродливым, чем раньше, ответил нечленораздельным ворчаньем. Он снова находился в тюрьме, еще худшей, чем Мазас; ко всему прочему он боялся, что сообщники убьют его. Они его заперли, будто бы в целях безопасности, в этот склеп, где недолго и с ума сойти… Но когда Обмани-Глаз открыл дверь и впустил немного света и воздуха в помещение, где томился бандит, тот несколько успокоился.

— Послушай, не могу же я все время торчать взаперти! — сказал он. — Достань мне какой-нибудь костюм, чтобы я мог переодеться и выйти погулять.

Старьевщик расхохотался.

— Например, подвенечное платье с вуалью, чтобы прикрывать твою морду? Или черный фрак оркестранта? Но тогда придется снабдить тебя не только футляром для скрипки, но и футляром для носа!

Санблер подавил дурное настроение и собрался с мыслями.

— Ты прав, не будем больше говорить об этом.

— Наконец-то ты образумился! Ну, покалякаем.

— Между прочим, сколько ты мне дашь за те вещицы, что я принес? — спросил Санблер.

— Ого, у тебя губа не дура! — возразил Обмани-Глаз. — Наоборот, это ты должен платить мне за хранение безделушек. Как, по-твоему, разве я не рискую, пряча часы, украшенные бриллиантами и забрызганные кровью, которую не отчистишь, и кольца, и все драгоценности, похищенные тобою в такой спешке, что ты не заметил инициалов на них? Ведь эта скотина Руссеран позаботился, чтобы везде была выгравирована его монограмма.

— Ты сам советовал мне брать драгоценности. Откуда я знал, что ты с ними засыплешься?

— Милейший, мне вовсе не такая уж охота идти вместо тебя на каторгу. Ты теперь только жрешь да дрыхнешь, а я ежедневно подвергаюсь опасности. Представь себе, вдруг сделают обыск и найдут тебя или вещи Руссерана?

— Куда же ты их запрятал?

— В тайник под полом того чулана, где ты спишь. Пол там двойной. Если бы часы были заведены, их тиканье донеслось бы к тебе, словно из-под земли.

Санблер вздрогнул.

— Тебе не до смеха, — заметил Обмани-Глаз. — Ты не так храбр, как Лезорн — до Тулона, впрочем. Почему же ты не ешь?

— Что-то неохота.

— Вернее, ты боишься, как бы тебя не отравили… Ты не прочь был бы иметь собаку или кошку, чтобы давать им пробовать пищу. Но с ними много возни; постарайся завести мышь. Что ж ты не спросишь, наделал ли твой побег шума? Ты прославился, мой милый, два дня только о тебе и говорили. Следователя N. чуть не уволили, но ограничились тем, что выгнали полицейских, сопровождавших твою карету. Кстати, откуда ты знал, что они пойдут в трактир?

— Оставшись со мною наедине, они обыскали мои карманы, где случайно завалялись две пятифранковые монетки. Как же, имея денежки, не пойти выпить? Я только этого и ждал.

— Ну, старина, — сказал Обмани-Глаз, — ты уже нагулялся, хватит!

Он хотел было запереть чулан, но бандит, объятый страхом, схватил своего тюремщика за руку.

— Пусти! Будь же рассудителен! — повторял старик, пытаясь освободиться. Он боялся урода не меньше, чем тот боялся его.

Сыщики, раньше разыскивающие Клару, теперь метались в поисках Санблера. Они, по сообщениям газет, уже напали на след, и можно было ожидать, что преступник вот-вот будет передан в руки правосудия. Санблер становился все молчаливее: по ночам его мучили кошмары. Некоторое облегчение доставлял ему дважды в день приход Обмани-Глаза. Правда, бандит едва прикасался к пище, вообразив, что в маленьких дозах яд не подействует. Чем больше Санблер мучился, тем больше ему хотелось жить…

— Он опасен, как бешеная собака, — жаловался Обмани-Глаз. — Но все-таки это свой брат, он немало с нами промышлял, придется терпеть.

И старьевщик терпел, тем более что Санблер стал, по-видимому, несколько спокойнее.

Де Мериа, встревоженный тем впечатлением, которое произвело на г-жу Руссеран письмо убийцы, явился однажды на улицу Шанс-Миди, старательно переодевшись, чтобы его не узнали. Там он встретил Николя.

— Санблер кроток, как ягненок, — сообщил сыщик. — Мы можем держать его здесь, сколько понадобится. Давайте обдумаем, что делать с ним дальше. Если б не отсутствие у него носа, можно было бы сплавить его за границу.

— Нельзя ли сделать ему операцию, чтобы его физиономия стала неузнаваемой? — спросил старьевщик.

— Ну, не продувная ли бестия этот Обмани-Глаз? — заметил сыщик.

Вдруг дверь лавки распахнулась, и перед сообщниками появился слегка пошатывающийся старик. Нос его был красен, как помидор, глаза походили на чернослив, а рот напоминал щель копилки. Желая показать, что он знает приличия, вошедший оставил за дверью корзинку и крюк, каким пользуются тряпичники.