Читать интересную книгу Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

Было уже около двух часов ночи, кругом все стихло. Полицейские остановили карету у знакомого им трактира и вошли, чтобы пропустить по стаканчику. Дверца кареты открылась, и Санблер соскочил на тротуар.

— Это я, — шепнул Жан-Этьен, поспешно передавая ему плащ и шляпу. — Идите за мной!

Не торопясь, словно двое запоздавших буржуа, которые, не найдя фиакра, решили вернуться домой пешочком, Жан-Этьен и Санблер направились окольным путем в Леваллуа. Урод уткнул лицо в шарф, низко надвинул шляпу, запахнулся в плащ и стал неузнаваем. Дорогой он размышлял о том, что все это не сулит ничего хорошего. Он видел, что они идут к Обмани-Глазу, но, так как его спутник не проронил ни слова, Санблер тоже молчал.

К половине четвертого утра они добрались до улицы Шанс-Миди. Обмани-Глаз не спал, и лишь только послышались их шаги, дверь приоткрылась. В освещенную щель выглянула его лисья физиономия.

— Войдите, — сказал он.

Тот же самый человек в маске ожидал их наверху. Он протянул Жан-Этьену пачку кредиток.

— Вот остальные деньги. Возьмите и не вздумайте болтать!

— Клянусь… — начал было Жан-Этьен, беря деньги.

— Не клянитесь, а лучше запомните, что молчание в ваших интересах, ибо дело идет о вашей жизни!

Жан-Этьен окончательно узнал голос Николя. Сунув полученное вознаграждение в карман, он убрался восвояси, словно зверь, уносящий добычу. Тогда Николя снял маску, открыл дверь во вторую комнату и сказал Санблеру:

— Живо сюда!

Но тот попятился, как бык на бойне. В этом чулане не было даже окна, хотя бы слухового: сущая одиночка, хуже, чем в тюрьме. Вот какая свобода уготована для него перепуганными сообщниками!

— Скорее! — сказал Николя.

— Я не хочу туда.

— Так вам угодно, чтобы вас снова арестовали и чтобы мы поплатились за то, что спасли вас?

— Вы меня убьете.

— Глупец! Разве я не мог сделать это раньше?

— Но там это будет еще легче.

— Итак, вы хотите погубить нас вместе с собой? Такова-то ваша благодарность за спасение?

— Я не верю вам.

— Вот и старайся после этого для людей! Послушай, Санблер, старина! В твоем положении нелепо выставлять себя напоказ: везде начнутся обыски. Не вынуждай меня применять силу.

И он пригрозил бандиту револьвером. Тот, дрожа от страха, вошел в чулан. Николя тщательно запер дверь, а затем спустился вниз, где его ожидал Обмани-Глаз, сидя у того самого столика, за которым он с Бродаром и Санблером как-то вечером пил ликер. Бывший сыщик уселся рядом.

— Ну что? — спросил старьевщик.

— Я его запер, хоть и не сразу уломал. Теперь сосчитаемся! Сколько нужно платить вам за то, чтобы он оставался здесь?

С тех пор как «виконт» обладал документами, удостоверяющими подлинность его титула, он уже не обращался к сообщникам на «ты».

— Я не стану злоупотреблять выгодной возможностью, — ответил Обмани-Глаз. — Достаточно двадцати франков в день. Это немного, если принять во внимание, какому риску я подвергаюсь.

— Вот двести франков за первую неделю.

— Вы отыскали пещеру Али-Бабы[37]? — спросил Обмани-Глаз.

— Платит граф де Мериа. Приданое жены к его услугам, и он может делать с ним все, что хочет.

— Это верно. Теперь дальше! Сколько вы дали человеку, который привел его сюда?

— Тысячу шестьсот франков, в два приема. Нужно было купить его молчание.

— Это тоже верно. За мое молчание — ведь я все знаю — надо заплатить в двадцать раз больше. — И Обмани-Глаз засмеялся, обнажив беззубые десны.

— Как, тридцать две тысячи франков? В уме ли вы?

— Полноте: ведь деньги-то не ваши. Положение обязывает!.. К тому же де Мериа от этого не обеднеет.

— Действительно… — буркнул Николя.

— Де Мериа должен радоваться, что дешево отделался. Ведь ему не поздоровилось бы, если б Санблер проболтался. Сколько бы ни заплатили людям, избавившим графа от опасности, — это не будет чересчур дорого. Ну, а Санблер должен быть доволен, что его до сих пор не укокошили. Он мог бы иметь дело с другими, которые не постеснялись бы…

Николя не отвечал на разглагольствования старика, его мысли витали далеко. Он хладнокровно размышлял, как отделаться от Санблера. Гораздо больше его тревожило то, что Валери испугалась его объяснения в любви. Образ прелестной молодой женщины волновал сердце сыщика. Обмани-Глаз вывел его из задумчивости.

— Так мы поладили на тридцати двух тысячах?

— Да.

— Тем лучше для графа: ведь иначе я выставил бы Санблера за дверь. Нельзя же ни за что ни про что идти на такой риск! Пойду, отнесу ему чего-нибудь пожевать.

Вскоре Обмани-Глаз вернулся, очень расстроенный.

— Я с вас слишком дешево запросил: Санблер воображает, что его хотят убить, он может сойти с ума. Я страшно рискую и, меньше чем за тридцать четыре тысячи, не согласен оставить его у себя.

— Это все?

— Да, и я ни сантима не уступлю.

Ударили, по рукам. Странное дело: договорившись, бандиты верят друг другу…

— Ну, — сказал старьевщик, — выпьем по рюмочке за упокой души бедняги Лезорна! Я питал к нему слабость, хотя в последнее время у него появились странности.

— Знаете ли вы его двойника?

— Какого еще двойника?

— Бродара. Это коммунар, недавно амнистированный, как и Лезорн, за услуги, оказанные тюремному начальству. Говорят, он образумился на каторге, но мне что-то не верится. Когда-то он покушался на мою жизнь.

— Да, припоминаю, эта история наделала шума.

Они умолкли, погрузившись в мечты: Обмани-Глаз — о тридцати четырех тысячах франков, Николя — о прелестях Валери.

На другой день граф отсчитал «виконту» не только тридцать четыре тысячи для Обмани-Глаза, но вдобавок и кругленькую сумму в шестьдесят тысяч на всякие расходы. Приданое Валери таяло, но зато была предотвращена опасность того, что Санблер разоблачит злодейства, в которых участвовал ее муж.

XXXI. Свидетели Огюста

У тетушки Грегуар и Клары состоялось многолюдное совещание. Присутствовали все: чудак Жеан Трусбан, рыжий Лаперсон, негр Мозамбик и Жан, слуга из гостиницы на улице Глясьер, отлучившийся с разрешения хозяина на весь день. Каждый, зная, как скудны заработки обеих женщин, принес с собой чего нибудь поесть. К тому же совещание могло затянуться на целый день: предстояло решить серьезный вопрос. Заняв немало места, на полу растянулся благодушно настроенный Тото.

— Пора начать действовать, — сказал Жеан. — Надо составить прошение и сообщить, что мы хотим выступить свидетелями.

— Впервые слышу от господина Трусбана столь разумные речи! — заметила тетушка Грегуар. — Но сейчас он вполне наверстал упущенное.

— Действительно, — подтвердил Жан, — это прекрасная мысль. Давайте составим такое прошение!

Лаперсону, чье перо считалось наиболее бойким, была поручена роль редактора. Клара принесла целую кипу школьных тетрадок, так как предстояло, очевидно, испортить немало бумаги на черновики, и работа началась. Каждая фраза обсуждалась всеми присутствующими, а затем принималась или же отвергалась. Окончательный текст гласил:

«Я, нижеподписавшийся, Жан Любен, слуга в гостинице на улице Глясьер, дом № 50, настоящим подтверждаю, что накануне убийства г-на Руссерана Огюст Бродар ночевал в вышеупомянутой гостинице и никуда не отлучался с восьми часов вечера до восьми утра, как я видел сам.

Мы, нижеподписавшиеся, вдова Грегуар, художники Жеан Трусбан и Лаперсон, удостоверяем безукоризненную честность означенного Огюста Бродара».

Заявление предложили подписать и Кларе Буссони.

— Нет, — возразила та, — моя подпись может повредить Огюсту.

Хотя голос девушки был тверд, на глаза ее навернулись слезы.

— Моя тоже не подписать, — сказал Мозамбик. — Негр не человек; люди смеяться.

Решили только добавить:

«В случае надобности изложенное может быть подтверждено еще двумя свидетелями».

Важный вопрос: кому адресовать прошение? Кто может принять участие в судьбе вышедшего из тюрьмы сына каторжника? Воцарилось молчание: бедняги не знали даже, кто ведет следствие по делу Огюста.

— Может быть, послать это письмо министру юстиции? — робко предложила Клара, мало что смыслившая в таких делах.

Мозамбик расхохотался.

— Эге! — заметил Жеан. — Этот дикарь проницательнее, чем мы думали.

— Отправим прошение судебному следователю! — предложил Жан.

На этот раз Лаперсон и Трусбан пожали плечами.

— Куда же, по-вашему, следует обратиться? — спросила тетушка Грегуар, не более склонная к самообману, чем они.

— В тюрьму Клерво, где он, рискуя жизнью, спас товарищей.

— Да, это, пожалуй, лучше всего. Никто не сможет отрицать этот самоотверженный поступок.