Читать интересную книгу Май без императора - Николай Буянов

Он был мертв или серьезно ранен — это Егор определил влет, слишком богатый опыт он приобрел в прежней, еще не забытой жизни. Безвольно свешенная голова, согнутая спина, пугающая неподвижность — человек не реагировал ни на холод, ни на отвратительно тощую крысу, похожую на таксу — та прыгнула ему на рукав, вскарабкалась вверх и плотоядно понюхала открытую шею… Егор рванулся вперед, разбрызгивая воду. Крыса лениво канула в темноту, Егор подскочил к человеку, схватил за плечо, развернул к свету…

И человек неожиданно открыл глаза.

Эти глаза, выражение, застывшее в бездонных зрачках — смесь ярости, решимости и какой-то черной, запредельной тоски — было последним, что Егор успел заметить. Мрак взорвался белой вспышкой, мир мягко перевернулся вверх ногами, и все погасло.

Правая руки затекла — это ощущение толкнулось в мозг первым, на целый круг опередив звуки падающих капель и лениво плетущийся в арьергарде свет фонаря — оказывается, фонарик цел, вот чудо-то…

Егор попробовал опустить руку, потерпел фиаско и посмотрел вверх. Над головой смутно виднелась облезлая труба, тянущаяся, должно быть, вдоль всей стены, и правое запястье было приковано к этой трубе хромированными наручниками.

— Очнулся? — беззлобно спросил кто-то за тусклым световым кругом. — Я знал, что ты быстро примчишься. Прочитал записочку? Классно сварганено, правда? «Самое надежное место…», этакая дудочка крысолова… Как же ты купился, друг детства? Знал наверняка, что нет тут никаких сокровищ, как можно сокровища спрятать в воде, если Юлий их хранил в условиях покруче, чем в Эрмитаже? Знал ведь?

— Знал, — отпираться смысла не было.

— Зачем же пришел?

— Сам же сказал: друг детства…

Ромка высунулся из-за фонаря, и Егор разглядел в его правой руке пистолет. Совсем плохо дело.

— Да… Видишь, я тоже… даже убить тебя не сумел. Ты лежал передо мной в отключке, а я смотрел и не мог решиться… Заранее знал, что не решусь, поэтому и наручники прихватил.

Он помолчал.

— Как же вы меня достали с вашей взаимной любовью. Нашли место — чуть ли не у законного супруга на глазах… Я столько усилий приложил, чтобы попасть в особняк, примелькаться там, пролезть в кабинет, отыскать потайную комнату, а ты… Мать твою, меня ведь могли вытолкать за ворота заодно с тобой, и что тогда?

— В первый раз, полтора года назад, тебя тоже выперли? — спросил Егор.

— Никто меня не выпирал. Просто я не сумел найти предлог, чтобы остаться подольше… Кстати, просто ради интереса… Как ты меня вычислил? Где я прокололся?

— Шрам, — бессвязно ответил Егор. — Несколько месяцев назад Аника Блонтэ со своей племянницей попали в аварию. Племянница погибла, а Аника порезалась лобовым стеклом, и у нее на щеке остался след. О нем нельзя было не упомянуть, но ты не упомянул, потому что полтора года назад, когда она приезжала в особняк (а не три недели назад, как ты утверждал), шрама еще не было. Я был уверен, что она скрыла свой визит к Юлию незадолго до его смерти — а никакого визита не было. И отметки в загранпаспорте тоже. А потом я пошел к Элеоноре Львовне и спросил, как звали кота — предшественника Кессона, который утонул в аквариуме…

— Маркиз, — Роман зло сплюнул. — Всегда ненавидел эту тварь. Такой же ворюга, как и хозяин. Его кормили деревенской сметаной и баварскими сосисками, а он спер у меня копеечную котлету, мразь… Я поймал его и утопил в аквариуме с рыбками.

— Что же ты делал у Юлия? Строил забор?

— И забор, и подъездные ворота… Я же мастер на все руки. И никто не обратил на меня внимания, когда я заявился в особняк во второй раз, вместе с тобой.

Ромка сделал паузу, будто прислушиваясь.

— А вода-то прибывает… Мы как раз поставили ворота, и Юлий пригласил нашего бригадира к себе в кабинет за расчетом. А я топтался в коридоре — ну и заглянул в хозяйскую спальню (она приоткрыта была). Просто так, полюбоваться на буржуйскую роскошь. И увидел гобелен на стене.

— Тот, что со сценой охоты?

— Этот гобелен когда-то принадлежал моему прадеду.

— Значит, ты правнук академика Добеля?

— Что?! — фонарик качнулся, и сбоку, на периферии светового пятна, возникло искаженное Ромкино лицо. — Черта с два, друг мой. Черта с два я имею какое-то отношение к этому ублюдку, запомни. Знаешь, чем он занимался в Ленинграде во время блокады? Выменивал ценности у стариков. Приходил к тем, кто уже не мог встать от голода, и предлагал осьмушку хлеба или стакан отрубей — за подлинник Андрея Рублева, золотое яйцо Фаберже, собрание старинных книг… О, это было очень выгодный бизнес. Доходяги ему руки целовали. Но больше всего ему хотелось заполучить коллекцию раритетов времен Наполеона — он ведь был помешан на Наполеоне… Он пришел к моему прадеду, профессору Садовникову, и предложил сказочное богатство: буханку хлеба. Только представь себе: не осьмушку, не четвертинку — целую буханку. И прадед согласился. Может быть, благодаря той буханке он и выжил в блокаду. Потом они с Добелем много лет дружили семьями — вплоть до ареста в пятьдесят первом. Познакомили жен — и те стали подругами. Познакомили детей и внуков — мой отец в детстве дружил с внучкой академика, она звала его Каем, как в сказке о Снежной королеве, а он ее — Гердой, надо же, хрень какая…

— Откуда ты знаешь?

— А она нашла меня несколько дней назад.

— Кто?

— Герда. Екатерина Николаевна, чертова горничная. Пригласила к себе — причем довольно оригинальным способом: подбросила блокнот в мой почтовый ящик. Я этот блокнот забыл в особняке, в гостевом домике, а она подобрала. Я еще спросил, как она узнала, что блокнот мой — я ведь его не подписывал. А она показала рисунок на последней странице: герольд в буденовке. Понятия не имею, почему я его нарисовал: просто сидел на крыльце, размышлял о чем-то, чертил что-то автоматически… Оказывается, точно такого же мой папаша, Кай то есть, нарисовал в книге Андерсена, представляешь? Чертовщина какая-то.

Егор слабо улыбнулся.

— Ты же сам говорил: в этом доме полно чертовщины.

— Да уж, — Ромка хмыкнул в бороду. — Усадила меня за стол, тараторила, что мне не о чем волноваться: Милушевич свое получил (пусть сынок, не папаша, который служил в НКВД), что она подтасовала улики против Марии, а в мою сторону никто и не чихнет… Я поинтересовался, почему она меня выгораживает, она ответила: «Старые долги надо отдавать». Оказывается, она всю жизнь мучилась оттого, что ее дед обокрал моего прадеда. Комплекс вины, видишь ли…

— Зачем ты ее убил? — спросил Егор. — Она все равно тебя бы не выдала. Умерла бы, а не выдала.

— Вот и я подумал о том же, — равнодушно отозвался Ромка. — Посмотрел на нее, восторженную, помолодевшую и счастливую, и решил: пусть такой и умрет. Иначе начнет таскаться за мной по пятам, объясняться в любви… Яд у меня все время был с собой. Ну, и подсыпал… Она, когда поняла, что выпила мышьяк, даже улыбнулась, честное слово. Радостная такая вышла улыбочка…

Ромка сделал паузу.

— А знаешь, Садовников все-таки отомстил Добелю. Когда его взяли, он на первом же допросе показал на Добеля как на своего сообщника.

— Сообщника в чем? — не понял Егор.

— В чем тогда в основном обвиняли. Сотрудничество с западной разведкой, саботаж, подготовка покушения на товарища Сталина… Их обоих расстреляли в пятьдесят первом: Добеля и Садовникова. А коллекция попала к Валентину Милушевичу, папаше Юлия. Так что усвой, друг детства: я не вор. Я взял то, что принадлежит мне по праву. И никто, ни одна сволочь меня не заподозрит: Герда постаралась.

— А как же Элеонора Львовна?

— А что Элеонора Львовна? Ну, предположим, видела она в особняке какого-то мужчину, похожего на меня. Ну назвал я по ошибке Кессона Маркизом — что это доказывает?

— Ничего, ты прав… Ты проверил на Кессоне действие яда?

— Ничего я не проверял.

— Ромка, он умер от того же яда, что и Юлий с Лялей Верховцевой. Это не может быть совпадением.

— Я кота не травил, — отрезал Роман. — Может, он сам что-нибудь сожрал по ошибке…

— А Лялю за что? Ты ревновал ее к Юлию?

— Ревновал? Шлюху?! — Ромка расхохотался. — Как только тебе могло такое в голову прийти… Нет, друг мой, это у тебя с Машей были высокие чувства-с, ахи-вздохи, лютики-цветочки, а у меня с Лялей было банальное деловое соглашение. Я знакомлю ее с бизнесменом (она спала и видела, как прыгнуть к нему в койку… Ну, и под венец, конечно), она устраивает так, чтобы я подольше задержался в особняке.

— А когда она перестала быть нужной, ты подсыпал ей яд…

— Я ее не убивал! — рявкнул Ромка. — Понял, ты?.. Мне чужого не надо!

— Темнишь, друг детства, — укоризненно проговорил Егор.

— А смысл? — усмехнулся тот. — Ты все равно уже никому ничего не расскажешь. Еще сутки — и весь этот гребаный подвал окажется под водой. И ты вместе с ним… Знаешь, я поначалу не хотел убивать Юлия. Только украсть коллекцию. Но потом… Понимаешь, это превратилось в манию какую-то. Я должен был его убить — и точка. Иначе сам бы подох. Или спрыгнул с катушек.