один, Таганаем его звали. Троих сыновей имел: Ишимбая, Сарбая да Салямбая.
А было у старика Таганая богатства видимо-невидимо. Но больше всего дорожил Таганай саблей своей. Не простая была сабля — из металла волшебного, булата. Ах и сабля! То молнией сверкнёт, то птицей взлетит, то голубым огнём вспыхнет.
Взмахнёт Таганай саблей — ковыль голову седую к земле клонит, у недоброго человека душа от страха захолонет. И ещё говорили: кто булат имеет — секретом долгой жизни владеет.
Вот и позавидовал этому старый леший Шурале.
Жил он возле поганого болотца, часами слушал комариное пение, до которого охотником великим был, да всё прикидывал, как бы Таганаевым булатом завладеть. Думал, думал и придумал: старший сын Таганая жадноват, спит и видит добро отцовское за собой.
Вот и подговорил его Шурале:
— Старый стал ваш отец. Зачем ему такие сокровища? Поделите с братьями поровну. Я вам место покажу, где сундуки Таганаевы схоронены, а вы мне сабельку его отдадите. Железку простую — за такое-то богатство!
Ишимбай и согласился. Украл у отца саблю булатную, отдал лешему. Пошли они за богатством. А Сарбай за ними следит.
Открыл Ишимбай сундук отцовский — глаза разбежались. Рубины вишнёвые, бирюза голубая, яхонты солнечные, изумруды зелёные, жемчуга прозрачные — горят-переливаются!
Ишимбай горстями гребёт, халат скинул — камешки дорогие в узел насыпает.
Тут и Сарбай подскочил:
— Мне половину! — кричит.
Шурале радуется. И саблю булатную получил, и пакость учинил: сыновей с отцом поссорил.
Да радость недолгой была. Таганай как раз с охоты возвращался, сердцем чует — неладно. Огрел коня нагайкой, налетел степным беркутом на Шурале. Леший от страха в землю зарываться стал, притворился горой каменной. Да так и остался навечно.
И вот что дивно — крикнет кто-нибудь, а гора откликается, да не эхом. Это Шурале до сих пор добрых людей с толку сбивает. Кто про эту историю не слышал — Откликным Гребнем ту гору называет.
Погнался Таганай за сыновьями. А Ишимбаю с узлом бежать трудно: пот градом льёт, камешки дорогие нет-нет да и выпадают. Где изумруд падёт — лес зелёный поднимается, где бирюза — озеро голубое засверкает.
Слышит Ишимбай горячий топот коня отцовского. Куда деваться? Бросил узел — и на том месте горы выросли. А Ишимбай от стыда сквозь землю провалился. Рассказывают люди — по сей день находят в земле чёрную кровь Ишимбаеву. Нефтью зовут.
А Сарбай тоже жадности непомерной был. Бежит — задыхается, а добро из рук не выпускает. Известно, глупость да жадность — сёстры родные. Так в степях зауральских и дух испустил.
Взмахнул Таганай булатом, голубым огнём вспыхнула сабля и пропала. От стыда за неблагодарных сыновей окаменел Таганай, в гору превратился. Да такую высокую, что по ночам луна у него на каменном плече отдыхает. Так и говорят все: Таганай — подставка луны.
Остался Селямбай, младший сын Таганая, один-одинёшенек. Пошёл он куда глаза глядят. День шёл, ночь шёл. Остановился на берегу глубокой реки Миасс. Жильё себе построил, стал зверя бить, хлеб растить.
Место это бойким оказалось. Хозяин, Селямбай, приветлив. Потянулись к нему люди. А мастеровые люди где прошли — навечно след свой оставили.
Заводами, домнами, шахтами славится с тех пор наш край.
Живут в народе предания о железных кладах Сарбая и горы Магнитной, голубые легенды озёр, узорные чугунные сказки Каслей, сказы о нефтяных фонтанах Ишимбая. Селямбая тоже не забыли — он ведь ту землю обживать первым стал.
Старики говорят: оттого, мол, это место Селябой прозвали, Челябой по-нашему. А кто и по-другому толкует — сказки ведь всяк по-своему сказывает.
Вопросы и задания:
1. Опиши братьев. Какие они: добрые, злые, щедрые, жадные, завистливые?
2. Как легенда объясняет происхождение слова «Челябинск»?
Сергей Черепанов
(1908-1993) ГОРНОВУХИНА КРЕСТНИЦА
Прежде в семействе Филатовых не бывало умельца, который мог бы своим мастерством людей удивить.
Кузенка была у них старая. Ещё прадед Захар её ставил. На угорке у озера вырыл яму, плетнём огородил, дерновой крышей накрыл — вот и всё заведенье.
Наторели они коней ковать, сабаны[14] и бороны чинить, ну и в междуделье занимались разными поделушками для домашнего обихода, без коих печь не истопить, щей не сварить, дров не нарубить.
От ночи до ночи, бывало, по наковальне молотами стучат, в дыму, в гари возле горна, но придёт светлый праздник — у них нет ничего: ни на себя надеть, ни на стол подать.
А у брательников жёны, как сговорились, начали только девок рожать.
Антоха, старшой-то брат, с досады свою бабу даже поколотил. Она в рёв: «Ой, да то ли я виновата!» Погоревал он — бабу-то жалко, но и без наследника худо. Отдал кузню меньшому брату Макару, сам к мельнику нанялся в работники.
Остался Макар один. Сам горно разжигал, сам железо калил, сам молотом бил. На ходу ел, одним глазом спал, белого свету не видел.
Родовое ремесло, однако, не бросил.
В скором времени Агафья опять ему девчонку родила, третью по счёту.
— Ладно уж! — согласился он.— Пусть растёт. Девка не парень, отцу не помощница, но, может, и она хлеб-соль оправдает.
Ремесло давало мало доходу, зато деревня не могла без кузнеца обойтись. Перед каждой вешной[15] мужики обступали: «Уж ты, Макарушко, помоги-пособи, надобно ведь пахать-боронить, хлебушко сеять!» У одного сабан затупился, у другого прицеп развалился, у третьего ободья с колёс телеги слетают. Работёшка мелочная, кропотливая, но ведь и её приходилось делать по совести, с пониманием чужой нужды.
В ту вешну, когда родилась девчонка, набралось такой работы невпроворот. Не удавалось к озеру выйти и там раздышаться. Только одна услада была у Макара — в бане попариться, отмыться от копоти, всласть квасу напиться да без заботы на полатях поспать.
А один раз сосед Аникей упросил