Снова усаживаюсь на обогреваемое сиденье и наблюдаю за тем, как Линден закрывает окна. За тонированными стеклами лимузина мелькает город. Все пока складывается неплохо. Линден наливает мне бокал шампанского. Мы чокаемся. Я уже пробовала алкоголь до этого. Пару лет назад в доме начала подтекать крыша. Мы с Роуэном решили заделать протечку. В итоге я упала с крыши и вывихнула себе плечо. Роуэн вручил мне пыльную бутылку водки, которую нашел в подвале. Она должна была помочь мне справиться с болью, пока он вправляет плечо.
Но шампанское – совсем другое дело. Водка обожгла мне желудок, а этот легкий игристый напиток его согревает.
Я не отстраняюсь, когда Линден обнимает меня за плечи. Веду себя, как и полагается первой жене. Его тело, сперва натянутое как струна, потихоньку расслабляется. Потом он берет в руки упругий локон моих волос – целый арсенал парикмахерских средств позаботился о том, чтобы мои кудри не потеряли за вечер форму, – и накручивает себе на палец. Интересно, какую прическу делала на выход Роуз.
Мы допиваем шампанское. Забирая из моих рук пустой бокал, Линден сообщает мне, что на выставке нам предложат еще. Говорит, что мы услышим миллиарды тостов и официанты будут разносить гостям напитки на подносах.
– В конце вечера Роуз только делала вид, что пьет. По-моему, официанты специально подносили ей пустые бокалы, чтобы подкрепить обман.
Он отводит глаза в сторону, словно сожалея о сказанном, и принимается рассматривать машины за окном.
Кладу руку ему на колено.
– Здорово, – ободряюще говорю я. – А что еще она делала?
Поджав губы, он бросает на меня быстрый взгляд.
– Она смеялась над всеми шутками и обязательно смотрела в глаза тому, с кем беседовала. И еще все время улыбалась. Когда вечер подходил к концу и мы оставались наедине, она говорила, что у нее от этих бесконечных улыбок сводит скулы.
Улыбайся. Делай вид, что тебе интересно. Притворяйся, что пьешь. И «сияй, как звезда», добавляю я еще один пункт к списку. Думаю, этого же принципа придерживалась и Роуз. Чем ближе конечная цель нашей поездки, тем явственнее мне кажется, что я попала в мир покойной жены Линдена, где играю теперь ее роль. Сбывается пророчество, что она дала мне в день нашей первой встречи. А я так не хотела в него верить! Но в эту минуту, убаюканная теплом сиденья и запахом лосьона после бритья, исходящим от Линдена, я вовсе не уверена, что сама идея была так уж плоха. В конечном счете, это же не навсегда.
Мне требуется несколько секунд, чтобы напомнить себе, что за окном бурлит чужой город, а среди прохожих не найдется ни одного знакомого лица. И брата моего здесь нет. Он где-то далеко, совсем один, ждет меня. Рядом никого, и некому дежурить, пока он спит. При этой мысли меня накрывает ледяная волна тревоги, зародившаяся где-то в районе желудка. Шампанское грозит отправиться в обратное путешествие по пищеводу, но я усилием воли заставляю себя успокоиться, пока меня не стошнило. Единственная возможность к нему вернуться – правильно разыграть свои карты, неважно, сколько может продлиться вся партия.
Подъезжаем к высокому белому зданию, над двустворчатыми дверями которого висит большой бархатный бант. Выйдя из лимузина, видим, что уличные фонари и фасады магазинов украшены такими же бантами. Мужчина в костюме Санта-Клауса звонит в колокольчик, и прохожие бросают деньги в стоящее у его ног красное ведерко.
– Рановато они что-то в этом году к зимнему солнцестоянию готовятся, – небрежно роняет Линден.
Я не отмечала праздник солнцестояния с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Роуэн считал покупку подарков и праздничное оформление дома пустой тратой времени и денег. Когда мы были совсем маленькими, родители украшали дом красными бантами и снеговиками, вырезанными из картона. Весь декабрь на кухне царил восхитительный аромат сладкой выпечки. Отец играл с листа. Перед ним стоял открытый нотный сборник, озаглавленный «Классические рождественские песни». Книге было около ста лет, хотя Рождеством главный зимний праздник перестали называть задолго до того, как она вышла в свет. В день зимнего солнцестояния, самый короткий в году, родители дарили нам подарки, сделанные, как правило, своими руками. Мама потрясающе шила, а отец мастерски работал по дереву.
Когда родителей не стало, умерла и заведенная ими традиция. По вине нью-йоркских попрошаек зимние месяцы оказывались для нас с братом самым трудным временем в году. К наступлению холодов мы обычно наглухо заколачивали окна, чтобы сиротам, ищущим укрытие от стужи, было не пробраться в дом. Зимы у нас и вправду лютые: морозы стояли трескучие, а снега за ночь выпадало по пояс. Иногда нам приходилось вставать ни свет ни заря и идти расчищать дорожку, ведущую к дому, чтобы, выбравшись из снежного плена, успеть на работу. Мы подтаскивали раскладушку к печке так близко, как только было можно, но даже в этом относительном тепле воздух, который мы выдыхали, превращался в белый пар.
– Не пугайся, если они все захотят поцеловать твою руку, – шепчет мне на ухо Линден, беря меня под руку, и мы поднимаемся по лестнице.
После того как Линден назвал эти выставки скучными и неинтересными, мои ожидания более чем скромны. Но внутри нас встречает целая толпа разряженных людей. В воздухе висят дома-голограммы. Вращаясь, они поворачиваются к зрителям то одним, то другим боком. Благодаря их настежь распахнутым окнам осмотр всех комнат занимает считаные секунды. Рядом с каждой из голограмм стоит архитектор, готовый рассказать о своем проекте любому желающему. На стены и потолок выставочного зала проецируется изображение голубого неба с плывущими по нему белыми облаками. Под ногами раскинулся великолепный травяной ковер с частыми вкраплениями полевых цветов. Траву ни за что не отличить от настоящей, она даже слегка колышется от ветра. Не могу удержаться и, наклонившись, касаюсь рукой пола. Пальцы натыкаются на холодную плитку, хотя со стороны кажется, будто я набрала полную пригоршню земли. Выпрямившись, занимаю место рядом с Линденом.
– Организаторы вечно пытаются воссоздать иллюзию места, куда бы могли вписаться представляемые проекты, – хмыкнув, говорит он. – Сегодня у них неплохо получилось. Гораздо лучше, чем на последней выставке, где я был, там ты оказывался посреди пустыни. В итоге всех присутствующих одолела жажда, вот и все. В другой раз они использовали изображение пустого тротуара. Это было задумано для привлечения корпоративных клиентов, но получилось все ужасно тоскливо, прямо постапокалиптический пейзаж какой-то.
Столик с десертами вызывает в памяти городской ландшафт. Кто-то уже разрезал торт, похожий на церковь с двумя куполами. Подрагивающее желе напоминает плавательный бассейн с шоколадным дном. Рядом шоколадный же фонтан. От лужайки сахарных цветов почти ничего не осталось. Наверное, так же выглядел бы Изумрудный город после нападения на редкость прожорливого чудовища.