Читать интересную книгу Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Вернулся я сегодня совершенно измученный трудами, которые пришлось нести по поводу юбилейных концертов Рубинштейна. Были минуты, когда у меня появлялся такой упадок сил, что я боялся за жизнь свою. Особенно трудно было разучить “Вавилонское столпотворение” с хором в семьсот человек. На концерте, бывшем третьего дня, после первой части концерта, перед тем, как надо было начинать эту ораторию, у меня сделался сильный нервный припадок, и несколько минут опасались, что я не в состоянии буду выйти на эстраду, но, может быть, благодаря именно этому кризису я мог сделать над собой усилие, и всё кончилось вполне благополучно. Не буду Вам описывать подробности празднеств, ибо Вы, вероятно, уже знаете их из газет. Скажу только, что с 1 ноября по 19-е я был настоящим мучеником и теперь удивляюсь, что мог все это перенести. Нередко мучился я мыслью, что давно не писал Вам, но писать при двух ежедневных репетициях было невозможно. Как Вы добры, что не только не упрекаете меня за долгое молчание, но еще как бы извиняетесь, что сами давно не писали! Но, дорогая моя, несмотря на всё мое утомление, я всё-таки здоров, тогда как Вы дурно себя чувствуете, К я не знаю, как и благодарить Вас за дорогие письма Ваши!!!

Завтра начинаются репетиции концерта, коим я дирижирую 25-го числа (Девятая симфония), потом опять еду в Петербург на репетиции балета. Бог знает, когда удастся наконец настоящим образом отдохнуть.

Ради бога, не падайте духом, милый, добрый, дорогой друг!

Ваш П. Чайковский.

Всем Вашим шлю сердечные приветствия.

484. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

1889 г. декабря 17 - 26. Петербург - Москва.

17/29 декабря 1889 г.

Милый, дорогой, бесценный друг мой!

Где Вы теперь? Я слышал, что Belair Вы продали; по уехали ли Вы оттуда и куда именно, - не знаю, а между тем ощущаю такую неодолимую потребность хоть немножко побеседовать с Вами, что начинаю писать, имея в виду отослать письмо, когда в Москве узнаю Ваш адрес от Алекс[андра] Карловича.

Вот уже почти три недели, что я,бездельничаю в Петербурге. Говорю: бездельничаю, ибо своим настоящим делом я считаю сочинение, а все мои труды по части дирижирования в концертах, присутствования на репетициях балета и т. п. - чем-то случайным, бесцельным и только сокращающим мой век, ибо нужно страшное усилие воли, чтобы переносить тот образ жизни, который я должен вести в Петербурге. Самое ужасное то, что я никогда [не] бываю один и вечно нахожусь в каком-то ненормально возбужденном состоянии. Это, несомненно, должно отозваться рано или поздно на моем здоровье. В эти три недели я постоянно должен был посещать репетиции моего балета, да, кроме того, пришлось дирижировать на русском симфоническом концерте. Балет, ради которого я так долго остаюсь здесь, со дня на день откладывается вследствие неготовых декораций, и теперь он назначен на 3 января. Между тем, у меня в Москве много всякого дела, и я решился завтра, восемнадцатого, туда уехать; к первому же представлению балета снова вернусь сюда. 6 января я должен опять быть в Москве, чтобы дирижировать в концерте Муз[ыкального] общ[ества], где А. Г. Рубинштейн будет играть свое новое сочинение, а четырнадцатого снова в Петербурге дирижирую в общедоступном концерте. Но затем!.. больше сил нет, я решил отказаться от всех заграничных и здешних приглашений и уехать месяца на четыре куда-нибудь в Италию отдыхать и работать над будущей моей оперой. Я выбрал сюжет для этой оперы “Пиковую Даму” Пушкина. Случилось это таким образом. Брат мой Модест три года тому назад приступил к сочинению либретто на сюжет “Пиковой Дамы” по просьбе некоего Кленовского и в течение этих трех лет понемногу сделал очень удачное либретто.

Москва, 26 декабря.

Продолжаю письмо уже более чем через неделю, в Москве. Итак, либретто для “Пиковой Дамы” сделано братом Модестом для г. Кленовского, но сей последний от сочинения музыки в Конце концов отказался, почему-то не сладив с своей задачей. Между тем, директор театров Всеволожский увлекся мыслью, чтобы я написал на этот самый сюжет оперу, и притом непременно к будущему сезону. Он высказал мне это желание, и так как это совпало с моим решением бежать из России в январе и заняться сочинением, то я согласился. Было назначено заседание целой импровизированной комиссии, на которой брат мой прочел свое либретто, причем были обстоятельно обсужены сценические достоинства и недостатки его произведения, проектированы декорации, даже распределены роли и т. д. Таким образом, уже теперь в дирекции театров идут толки о постановке оперы, ни одной ноты из которой еще не написано. Мне очень хочется работать, и, если удастся хорошо устроиться где-нибудь в уютном уголке за границей, мне кажется, что я свою задачу осилю и к маю представлю в дирекцию клавираусцуг, а летом буду инструментовать его.

Здесь я провел неделю в очень скверном состоянии духа. У меня была большая неприятность, и виновница этой неприятности - госпожа, которую в переписке с Вами я называл когда-то известной особой. Не буду об этом распространяться, ибо слишком отвратительно всё это. Уезжать, поскорее уезжать куда-нибудь! Никого не видеть, ничего не знать, работать, работать и работать... вот чего теперь жаждет душа моя. Между тем, до отъезда еще много предстоит хлопот и утомлений! Послезавтра еду в Петербург, где, наконец, балет мой пойдет 3 января; 5-го буду опять здесь, 7-го опять еду в Петербург и 15-го уезжаю за границу.

Был я на днях на концерте Г. Пахульского. Он играл очень мило, музыкально и безупречно в техническом отношении. Но ему недостает силы и огня.

Посылал Алексея к Ивану Васильеву, чтобы узнать Ваш адрес. Слышал я, что Вы Веlair продали, но не знал, где теперь находитесь.

Желаю Вам, дорогой, милый друг, всякого благополучия и спокойствия на наступающий год. Будьте, главное, здоровы!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Юлии Карловне и Влад[иславу] Альберт[овичу] шлю приветствия и пожелания.

1890

485. Чайковский - Мекк

Рим,

27 марта/8 апреля 1890 г.

Hotel Molaro, via Gregoriana.

Милый, дорогой друг мой!

Третьего дня я неожиданно решился переехать в Рим. В последнее время во Флоренции мне постоянно нездоровилось, и, может быть, от этого обстоятельства я стал очень враждебно относиться к городу, ни в чем не повинному. Как бы то ни было, но мне захотелось переменить местопребывание, и вот я приехал в Рим, где когда-то живал зимой при самых приятных условиях. Не знаю, что будет дальше, а покамест чувствую себя здесь гораздо лучше, и состояние духа отличное. Рим очень изменился в те восемь лет, которые прошли с тех пор, как я был здесь в последний раз. Иные улицы совсем неузнаваемы и из узких, грязных сделались широкими и роскошными, например Via del Tritone. Corso тоже очень изменился, особенно та часть, которая ближе к Piazza Venezia. Конечно, все эти перемены к лучшему, но мне жаль немножко прежнего тихого и скромного Рима.

Дорогая моя! Хоть я положил себе не писать Вам вовсе до тех пор, пока Вы совсем не оправитесь от выдержанной болезни, но уж очень захотелось по-старому непосредственно к Вам отнестись.

Скажу Вам, что я во Флоренции сочинил целую большую оперу и уже сделал полное фортепианное переложение. Завтра принимаюсь за инструментовку и надеюсь около трех недель посвятить первому действию. Затем я намерен отправиться, в Петербург, где обещал родным своим отпраздновать в среде их свое 50-летие. 25 апреля мне минет полвека. После же сего семейного празднества отправлюсь опять в с. Фроловское, которое я снова нанял, навсегда отказавшись от попыток прочно устраиваться в каком-нибудь городе. Опыт нынешней зимы доказал мне мою решительную неспособность жить в большом городе иначе, как временным гостем. Не могу без ужаса вспомнить, как мне тяжело было в Москве. Кстати, сообщу Вам, что я вышел из дирекции Муз[ыкального] общ[ества]. Причина следующая. По случаю смерти Фитценгагена вакансия профессора виолончели сделалась вакантна. Я высказал желание, чтобы ее занял Брандуков, наш ученик, прекрасный виолончелист, притом давно мечтавший навсегда пристроиться к консерватории. Нынешний директор Сафонов решительно отказался взять Брандукова (по причинам, мне непонятным) и объявил, что ничто не заставит его согласиться на мое предложение. После этого мне пришлось выбрать одно из двух: или 1) ехать в Москву, удалить Сафонова и самому сделаться директором, ибо больше некому занять теперь эту должность, или же, 2) весьма дорожа Сафоновым как очень деятельным и умным директором, самому выйти из состава дирекции и дать ему полную свободу действий. Я выбрал последнее, ибо, во-первых, не могу по характеру быть хорошим директором; во-вторых, потому, что, в таком случае, пришлось бы вовсе отказаться от композиторства и посвятить всё свое время консерватории. Такую жертву я принести не могу, ибо для меня бросить сочинение равносильно лишению себя жизни. Очень жаль, что Сафонов оказался так упорен в своем враждебном отношении к Брандукову. Это большая несправедливость. Но, в конце концов, хороший, энергический, полный амбиции директор консерватории важнее для ее благополучия, чем тот или другой виолончельный профессор. Сафонов же, не будучи мне лично особенно симпатичен, выказал превосходнейшие административные способности и большое рвение к делу. Простите, что я так распространился об этом деле, но оно в последнее время очень занимало и немного мучило меня, и я не мог умолчать о нем в беседе с Вами.