пнул второкурсника по колену. И снова раздался неприятный щелчок.
— Чёрт! — мальчишка со сдавленным стоном повалился на землю, рядом с противником.
Папа уже успел приподняться, глаза у него поблёскивали от навернувшихся от боли слёз. Здоровой рукой он с размаху, заехал Эдмунду по носу. Треск раздался в третий раз, брызнула кровь.
Взрослый Эдмунд непроизвольно потёр переносицу, припоминая ощущения:
— До первой крови.
Зазвенел колокол, объявляя конец боя. Папа победил.
— Сено, — предупредил меня учитель и в лицо полетели высохшие травы.
Стихли звуки, появился запах лекарств.
— Знаешь, Крапивник, — папа сидел на кровати в лазарете. Больную руку он держал в тазике с холодной водой. — Подводя итоги дуэли, я согласен признать, что был частично не прав.
— В таком случае, я готов признать, что слишком остро реагировал. Но за свои слова извиняться не буду, — Эд на соседней кровати попивал какой-то оранжевый сок. Нос у него был заткнут ватой, поэтому ему приходилось чередовать глотание сока и вдохи.
— Больно надо, — папа вынул опухшие пальцы из воды и осмотрел. — Раз уж ты целитель, напомни: когда подействует плетение для сращивания костей?
— К вечеру будет меньше больно, а отпустят нас дня через три, — Эд сделал глоток сока. — Извини за руку. Не думал, что так выйдет. Это же у тебя не перелом?
— Одна фаланга из сустава вылетела и есть ещё пару трещин. А ты как?
— Нос раздроблен, вывих колена.
На время установилась тишина. Папа макал руку в воду, Эд, прикрыв глаза, отчего воспоминание смазалось, пил сок.
Вдруг папа спросил:
— Можно я у тебя сок хлебну? А то во рту вкус песка с арены.
— Да, конечно.
Папа протянул через проход между кроватями здоровую руку. Эдмунд свесился с постели, чтобы отдать стакан. Из-за повреждённого колена это далось ему нелегко.
— Но он вкусы плохо забивает. По крайней мере, кровь.
Папа сделал несколько глотков:
— Я тебе зуб выбил?
— Не, это через носоглотку течёт.
Папа ещё немного попил и вернул стакан.
— Спасибо, — вернувшись в изначальное положение, он вдруг засмеялся. — А вообще, я постараюсь больше не попадать в лазарет одновременно с тобой.
— Почему?
— Потому, что твоя девушка уж очень громко реагирует на твои травмы. Чё она так разоралась?
— Сам же слышал — я — создание, не обременённое даже зачатками инстинкта самосохранения и бытового интеллекта, — пожал плечами подросток. — Но она, вообще-то милая. Поорать поорёт, но потом позаботится. Сок вот принесла.
Папа сунул руку в карман и, пошарив, выругался.
— Что случилось?
— Ни одной запоминали в карманах.
— А ты их с собой носишь?
— Да. А почему нет?
— Зачем?
— Да просто так. У меня дома полно бесполезных записей.
— А, — Эд потёр было нос, но тут же скривился от боли. — Так и говори — вредная привычка. Кто-то курит, кто-то пьёт, а кто-то записывает.
— Ну, можешь и так считать, — немного обиженно ответил папа. — Лучше скажи, у тебя есть кристалл?
Эдмунд сунул руку в карман и вытащил оттуда обломок хрусталя, пробку, покорёженную при извлечении из бутылки и горку прочего хлама.
— А ты, я гляжу, избрал другую пагубную привычку — алкоголизм.
— Не, это… долго рассказывать откуда.
— Ладно, обойдусь без истории. Тебе проба нужна?
— Нет.
— Тогда в эту дыру, которая от штопора осталась, всунь кристалл.
Эдмунд выполнил просьбу. В это время папа отделил от забытых на тумбочке шприцов две иголки.
— Воткни в пробку крес-накрест, чтобы камень не выпал.
— А сам? — Эдмунд тем не менее взялся за иглы.
— Рука, — напомнил папа, вынимая из воды повреждённую конечность.
— Ну да, точно, — кивнул Эд и через минуту вручил папе болванку под артефакт. — На.
Лиловое плетение и несколько закрепителей вошли в кристалл. Выдержав период стабилизации, папа проверил качество артефакта и активировал запись.
— Улыбнись. Ты добавишься в мою коллекцию бесполезных артефактов.
Я молча наблюдала, как парни записывают изображение.
— Нам пора, — Эдмунд тронул меня за плечо.
Это конец. Придётся возвращаться в реальность. Туда, где папы уже нет.
— Может, посмотрим ещё что-нибудь?
— Ты устала сильнее, чем думаешь. Пойдём.
Последний раз глянув на парней и на то, как Эд втихую перекладывает артефакт в свою тумбочку, когда папа отвернулся я разорвала связь с плетением.
Снова сено, краткая вспышка заходящего солнца, лиловый туман… и темнота.
Главы 48–50. Пацифика
…
48. Пацифика.
…
Я просыпалась несколько раз, но быстро засыпала снова. Кажется, пару раз я даже с кем-то говорила, но ничего не помню.
Наконец сознание вернулось окончательно. Голова трещала, отзываясь болью даже на тихие, едва слышимые звуки, доносящиеся из других помещений больницы. В груди всё горело, было холодно. Видимо, у меня температура.
Я попыталась оглядеться. В руку была воткнута толстая игла, подсоединённая к пустой бутылочке от какого-то зелья. На тумбе у кровати лежал колокольчик. Перед операцией мне велели позвонить в него, когда проснусь.
Я с трудом поднесла к нему руку и позвонила. Не прошло и минуты, как ко мне заглянула молоденькая медсестра.
— Здравствуйте. Лежите, я сейчас завяжу Вам руку и позову доктора.
Девица убежала и вернулась с перевязочным материалом. Она убрала из моей руки иглу и быстро замотала кровоточащую вену. Справлялась она не профессионально, но ничего критично неправильного не делала, да и говорить ей что-либо мне совершенно не хотелось.
Закончив, девица убежала.
Погрузившись в тишину, я прикрыла глаза. Сознание опять начало утекать в темноту и тишину, но кто-то щёлкнул дверной ручкой. Мой врач.
— Здравствуйте, мадам Солена. Как Вы себя чувствуете?
— Отвратительно. Не могли бы Вы говорить чуть тише?
— Конечно, — врач сбавил тон до шёпота. — Операция прошла без затруднений. Возможно, Вы даже окажетесь дома через пару недель.
Я прикрыла глаза, чувствуя, что они пересохли, и задала единственный вопрос, ответ на который сейчас могла осмыслить:
— Когда будет ужин?
— Уже вот-вот.
— Отлично. Ужасно хочу есть.
— Это не удивительно — Вы проспали два дня. Уведомить Ваших родных, что Вы пришли в себя?
— Да.
— Хорошо. Отдыхайте.
Я слышала, как доктор вышел из палаты и зашагал по коридору. Я открыла глаза, но разум опять поплыл.
На границе сна и бодрствования я уставилась в стену, ничего не видя и не слыша, не чувствуя времени.
Из транса меня вывела всё та же проклятущая дверь с омерзительно громким замком.
Пожилая разговорчивая медсестра, к которой я с самого первого дня в больнице питала симпатию, принесла мне ужин.
— Вы так хорошо выглядите! — заметила она, ставя мне на постель низенький столик с едой. — Покушаете сам или Вас покормить?
— Сама, — я заставила себя сеть на постели. Все кости, даже