Гулко хлопнуло, потом загудело. Из казана ударил метровый факел огня, почти невидимый в солнечном свете. Газ горел, разбрасывая хлопья жирной черной сажи.
Дрезина, подрагивая, стояла неподвижно.
– Приехали, вылезай, – буркнул Ашот. – Говорил – надо рычаги качать, а не дурью маяться…
– Подтолкнуть надо, – внезапно сказал Хмель. Спрыгнул и, упершись в раму дрезины, с натугой качнул ее вперед. Я хотел было спрыгнуть с другой стороны, но дрезина уже тронулась, покатилась, медленно, но явно набирая скорость. Хмель торопливо запрыгнул обратно.
– Гляди-ка, едет, – с грустью прокомментировал случившееся Ашот. – Помчался наш пепелац…
Я осторожно открыл вентиль еще на пол-оборота. В казане захлопало, пламя стало срываться. Я прикрутил вентиль обратно.
– Подожди, пока скорость наберете! – крикнул нам вслед Пагасо. – Сейчас воздуха не хватает, на ходу можно будет поднять факел!
Станционные здания уплывали вдаль, за ними темнел заполненный туманом Разлом. Поблескивали на солнце металлические скульптуры на задах полустанка. Машинист и странная семья смотрителя махали нам вслед.
– Мы ведь, скорее всего, никогда здесь больше не окажемся, – неожиданно грустно сказал Хмель. – И если бы не случайность, то не увидели бы этих скульптур, не познакомились с этими людьми…
Дрезина набирала ход. Я приоткрыл вентиль чуть сильнее, пламя осталось ровным. Мы, пожалуй, делали уже десять-двенадцать километров в час.
– Черт возьми, ведь получилось, – разглядывая наш затейливый движок, сказал Ашот. – Только мы, русские, можем сделать реактивный двигатель из казана и мангала!
– Какой ты русский? – ехидно спросил Хмель. – Ты армянин. В крайнем случае – грузин.
– Я русский, – не смутился Ашот. – Русский армянин. Чего тебе не нравится? «Русский» в данном случае – прилагательное. Жил бы в Армении, был бы армянский армянин. Жил бы во Франции – был бы французский.
– Может, ты и прав, что только русские могли такое придумать, – сказала Эйжел. – Только я обращаю ваше внимание, что собрали эту штуку в Сургане.
– Да здравствует дружба народов, – торжественно сказал Хмель. – Аминь.
Глава 15
Если бы в Центруме строили железные дороги так, как в двадцатом веке на Земле – огибая неровности рельефа, пренебрегая умеренными спусками-подъемами, – ничем бы наш реактивный двигатель не помог. Тяга у него, конечно же, была крошечная.
Но дороги Центрума напоминали скорее железки восемнадцатого века – когда слабые паровозы не способны были тянуть состав на мало-мальский подъем, да и каждый лишний изгиб дороги служил для машиниста источником головной боли. Их старались прокладывать по прямой, а полотно выравнивали, допуская лишь градус уклона. На самом деле история повторяется, для современных сверхскоростных поездов прокладывают такие же ровные и прямые трассы, но в Центруме, конечно, причиной было не совершенство технологий, а их отсталость.
Эта старая, ровная, прямая дорога, идущая в сухом климате Сургана, где песчаные бури несколько раз в год полировали рельсы до блеска, была идеальной трассой для нашей реактивной дрезины. Возможно – единственной, где она могла ехать.
И даже разогнаться до скорости автомобиля, едущего в городе. Километров пятьдесят-шестьдесят – ну, если на глаз. Ничего и близко напоминающего спидометр на дрезине не оказалось.
Мы сидели, пригнув головы, скорее чтобы спрятаться от ветра, чем для улучшения аэродинамики. Шипел ацетилен, клокотало пламя, со странным жужжащим звуком (с чего бы?) крутились колеса. Классического перестука на рельсах почти не было – ветер и песок действительно отшлифовали рельсы, стыки почти не чувствовались.
Первые полчаса мы разговаривали – о чем угодно, лишь бы сбросить напряжение. Потом замолчали, даже Ашот бросил попытки острить. Вокруг тянулась бесконечная холмистая степь – похожая на клондальскую, но более сухая и потому унылая. Редко-редко встречались зеленые пятна – маленькие оазисы. Один раз мы наткнулись на идущий нам навстречу караван – десяток лошадей и мулов, пять человек и груз. Один из караванщиков пальнул из ружья в воздух, то ли приветствуя нас, то ли предостерегая. Эйжел недовольно заворчала, потянулась за своим похожим на маузер пистолетом, но стрелять в ответ не стала.
Часа через два пламя в горелке стало хлопать и погасло – газ кончился. Что делать в такой ситуации мы обсудили заранее – перекинули шланг на второй баллон, пустили газ из него, зажгли заготовленным еще на станции факелом. Обошлось без взрывов и ожогов. Пустой баллон мы скинули с дрезины.
– Вот будет весело, если газ кончится посреди степи, – мрачно сказал Ашот. – Рычаги-то срезали, дрезина не поедет.
– Пешком пойдем, – сказал я.
Это тоже было обговорено, мы разговаривали просто, чтобы убить время. Нет ничего томительнее ожидания, даже когда ты в пути. А может быть, в пути оно и есть наиболее томительно.
Я сидел, опустив голову, и думал. Допустим, мы успеем опередить литерный поезд с пленниками. Готов ли я устроить перестрелку с нашими же ребятами, пограничниками? Пусть не служащими на заставе, а из спецотряда – но нашими! Быть может, немцами, французами, американцами – но пограничниками? Я готов стрелять и убивать?
Вслушавшись в себя, я понял, что ответа нет. Из всех обид пока можно было предъявить лишь бедного убитого пса. Вдруг среди наших друзей и впрямь есть вражеский агент, которого надо поймать любой ценой? Нет, это чушь и бред, они все – земляне, мы же встречались в Москве, а враг должен быть из другого мира! Но какие-то основания у Главного штаба были? Несомненно. Может, все-таки стоит не отбивать друзей, а добровольно сдаться – и вместе с ними отправиться в штаб, чтобы там доказать свою невиновность?
Тем более с чего я взял, что мы способны противостоять Службе собственной безопасности штаба? Нас трое… хорошо, четверо, включая Эйжел, – против пятерых (как минимум) профи. Они небось и на Земле не менеджерами-музыкантами работали, а в каких-нибудь силовых структурах. Таких вояк, как мы, – пачками на завтрак едят…
– Ударник… – тихо позвал Ашот. – Ударник, газ…
Я вскинул голову. Посмотрел на Ашота, потом прислушался к сипению газа в сопле. Заглянул туда – синий язычок пламени едва-едва трепетал. Я нащупал вентиль, попытался повернуть – открыто до упора. Будто испугавшись моего взгляда, огонь съежился – и пропал окончательно.
– Ничего, – сказал я с нарочитой бодростью. – Большую часть пути мы проехали. Осталось километров десять. Ну двадцать. Дошагаем!
Особого оптимизма мои слова не вызвали, но делать было нечего. Мы сидели и ждали, пока дрезина остановится.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});