Читать интересную книгу Все люди смертны - Симона Бовуар

— Люблю этот час! — воскликнул Карлье.

— Ты говоришь так про любое время суток.

Он улыбнулся.

— Мне нравится это время года, — признался он. — И этот край.

Карлье вновь взялся за перо; он описывал деревья, птиц, рыб, цвет неба. Для него было важно все. В его журнале каждый день получался особенным; а он с интересом ждал приключений, который поджидали его в устье реки; для меня каждая река уже имела устье, как вообще все реки, и за этим устьем простиралось море, за морем — другие земли, другие моря, и мир был круглым. Некогда я считал его бесконечным; покидая Флессингу, я еще надеялся, что, открывая мир, я убью целую вечность; мне нравилось, поднявшись на вершину горы, над ковром облаков, обнаружить в просвете позолоченную солнцем равнину; нравилось, стоя на холме, открывать новую долину, углубляться в ущелье между высоких склонов, высаживаться на неисследованных островах; но ныне я знал, что за каждой горой находится долина, из любого ущелья есть выход, а в пещерах каменные своды; мир был замкнутым и однообразным: четыре времени года, семь цветов радуги, небо, вода, растения, плоская или судорожно вздыбленная земля; всюду все та же скука.

— С северо-востока на юго-запад, — сказал Карлье. — Направление не меняется.

Он закрыл свои записи.

— Это прогулка.

В Монреале мы набрали надежных людей, погрузили в шесть шлюпок провизию, одежду, снаряжение; месяц назад мы миновали место нашей встречи, и путешествие пока проходило гладко. В саванне не было недостатка в бизонах, оленях, косулях, индейках и перепелах.

— Когда мы доберемся до устья, я поднимусь к истокам, — сказал Карлье. — Река должна сообщаться с озерами. — Он с тревогой посмотрел на меня. — Ты не веришь, что водный проход из озер в реку существует?

Каждый вечер он произносил одни и те же слова, причем с одинаковым пылом.

— Отчего бы и нет?! — отвечал я.

— Тогда мы снарядим корабль, ведь правда? И отправимся в Китай. — Лицо его сделалось серьезным. — Мне бы не хотелось, чтобы кто-то опередил меня, добравшись в Китай по этому пути.

Я потягивал трубку, выпуская дым через нос. Напрасно я пытался разделить его жизнь, присвоить его будущее; я не мог сделаться им. Его надежды, неотвязные тревоги были мне столь же чужды, как и удивительная нега этого часа. Он положил руку мне на плечо:

— О чем ты думаешь? — Вопрос прозвучал нежно.

За три последних столетия никто из людей не клал мне руку на плечо, а после смерти Катерины никто не спрашивал меня: о чем ты думаешь? Он говорил со мной так, будто я был таким, как он; и этим был дорог мне.

— Хотел бы я быть на твоем месте, — признался я.

— Ты? На моем месте?! — воскликнул он.

Он со смехом протянул мне руку:

— Меняемся!

— Увы! — вздохнул я.

— Ах, как бы я хотел быть бессмертным! — пылко воскликнул он.

— Когда-то и я хотел, — признался я.

— Тогда я мог бы быть уверен, что найду путь в Китай; я бы исследовал все реки на земле, составил бы карты всех континентов.

— Нет, — сказал я. — Вскоре ты утратил бы интерес к Китаю и вообще ко всему, потому что ты был бы один на всем белом свете.

— А разве ты один на всем белом свете? — укоризненно спросил он.

Его лицо, его движения были мужественными, но порой в голосе и во взгляде сквозила женственная мягкость.

— Нет, — сказал я, — теперь нет.

Вдалеке, в саванне, дикий зверь испустил хриплый зов.

— У меня никогда не было друга, — признался я. — Люди всегда воспринимали меня как чужака или как покойника.

— Я твой друг, — заявил Карлье.

Мы долго молча вслушивались в легкий плеск весел, погружаемых в воду; река была столь извилистой, что с утра мы мало продвинулись. Карлье резко встал.

— Деревня! — крикнул он.

В небо поднимались дымы, и вскоре мы обнаружили под сенью деревьев крытые тростником сводчатые хижины. На берегу индейцы пронзительно кричали и потрясали луками.

— Тихо! — скомандовал Карлье.

Мы молча продолжали грести. Карлье открыл мешок с товарами, предназначенными для обмена с индейцами: ткани, бусы из перламутра, иголки и ножницы. Пироги уже преградили нам путь. Встряхивая разноцветную шаль, Карлье тихо заговорил с индейцами на их наречии. Я не понимал, что они говорят; уже давно всякое усилие казалось мне лишенным смысла, и я пренебрегал изучением диалектов диких племен. Вскоре крики индейцев смолкли, они знаком велели нам пристать к берегу и приблизились к шлюпкам, не выказывая враждебности. Они были одеты в разноцветные оленьи шкуры, отороченные иглами дикобраза. Пока мы высаживались и пришвартовывали шлюпки, они совещались между собой. Наконец один из них подошел к Карлье и что-то затараторил.

— Он хочет отвести нас к вождю, — сказал Карлье. — Последуем за ним. Ни в коем случае не выпускайте ружья.

Вождь восседал в центре селения на тростниковой циновке. В ушах у него было по шестнадцать красивых жемчужин, на крыльях носа также красовались жемчужины. Перед ним стояли две выдолбленные из камня чаши, полные табака, и он курил калюмет, украшенный перьями. Вынув трубку изо рта, он жестом пригласил нас садиться. Карлье выложил перед ним приготовленные дары, вождь благожелательно улыбнулся. Они начали беседу. Один из наших людей приглушенным голосом переводил мне их слова. Карлье сообщил, что хочет спуститься по реке к морю. Вождь выказал сильное недовольство этим планом; он объяснил Карлье, что тот вскоре подойдет к другой реке, спуститься по течению которой невозможно: путь преграждают водопады, торчащие из воды скалы, в реке полно деревьев, застрявших в водовороте; на берегах обитают дикие племена, готовые с томагавками напасть на путников. Карлье решительно ответил, что ничто не помешает ему продолжить путь. Вождь вновь произнес длинную речь, но ему не удалось поколебать решимость Карлье. Под конец вождь с хитрой усмешкой сказал:

— Возобновим разговор завтра. Ночь подскажет правильное решение.

Он хлопнул в ладоши. Индейцы принесли блюда с рисом, отварным мясом и маисом и поставили перед нами на землю. Мы молча ели из глиняных чаш, покрытых глазурью; по кругу пускали калебасы с хмельным питьем, но я отметил, что вождь не предложил нам свою трубку.

В конце пира индейцы принялись стучать в барабаны и трясти полые тыквы с насыпанными внутрь мелкими камешками. Вскоре они пустились в пляс, потрясая томагавками. Вождь что-то выкрикнул, и из хижины вышли двое мужчин, неся на плечах живого крокодила, от пасти до хвоста опутанного тонкими веревками. Музыка и пляски возобновились с удвоенным ожесточением. Я с изумлением смотрел, как индейцы привязывают животное к стоящему на краю площади громадному столбу, окрашенному в красный цвет. Вождь поднялся, торжественно прошествовал к столбу, вынул из-за пояса нож и пронзил глаза крокодила, после чего вернулся на место. С жуткими криками воины принялись снимать шкуру с живого крокодила, срезая длинные полосы кожи. Затем они утыкали его стрелами. Карлье и наши спутники сидели с побелевшими лицами. Вождь племени невозмутимо потягивал трубку.

Я поднял кверху калебас, услужливо протянутый мне индейцем, и отхлебнул изрядный глоток. «Не пейте», — услышал я предостережение Карлье. Но этот напиток пили все. Сам он едва смочил губы. Вождь что-то повелительным голосом сказал ему, Карлье в ответ лишь улыбнулся. Когда калебас по кругу вновь дошел до меня, я сделал несколько жадных глотков. Бой барабана, выкрики индейцев, их необузданные танцы, странный спектакль, который разворачивался передо мной, и эта огненная вода воспламенили мою кровь. Мне казалось, что я превращаюсь в индейца. Пляски продолжались, время от времени один из индейцев метал томагавк в красный столб, к которому был пригвожден крокодил, и издавал громкие возгласы в честь совершенных им подвигов. Я вновь хлебнул индейского зелья. Голова моя напоминала наполненный мелкими камешками калебас, в крови разгорался пожар. Я был индейцем, с самого рождения жил на берегах этой реки, в моем небе царили жуткие татуированные боги, ритм барабанов и крики собратьев волновали мое сердце; когда-нибудь я отправлюсь в рай, где пляшут и празднуют кровавые победы…

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу, завернувшись в одеяло, у индейского селения, там, где мы привязали лодки. Голова раскалывалась. Я смотрел на мутные воды реки. Воздух казался мне привычно пресным. Я думал: мне не суждено стать индейцем. Вкус моей жизни никогда не изменится. Вечно то же прошлое, тот же опыт, тот же логичный вывод и та же скука. Тысяча лет, десять тысяч лет. Мне никогда не избавиться от себя. Я смотрел на мутные воды реки; внезапно меня как ужалило: лодок не было на месте.

Я кинулся к Карлье. Он спал, остальные тоже, ружья лежали рядом с ними. Наверное, индейцы побоялись нас прикончить, опасаясь войны с белолицыми, и ночью попросту отвязали наши шлюпки. Я дотронулся до плеча Карлье. Он открыл глаза, и я указал ему на пустой берег.