Читать интересную книгу Вспомнить будущее - Анна и Сергей Литвиновы

– Но…

– Да, эвтаназия в нашей стране запрещена, что, безусловно, глупость, – оборвала старуха. – Но выпить большую дозу снотворного мне никто не может запретить. А ты обещай, что поможешь мне. Если я сама не смогу.

Я, конечно, могла поднять писк: «Да что ты, бабуля! Самоубийство – грех, а инсульты – лечатся!»

Но взглянула в решительное бабушкино лицо – и пробормотала:

– Хорошо. Обещаю.

А уж просить – кого угодно о чем угодно – старушенция моя не могла вообще. Вся ее факультетская верхушка давно справила себе хорошие, профессорские квартиры. Постоянно перемещалась с одного заграничного симпозиума на другой. Получала гранты. А бабка лишь саркастически комментировала назначение «очередной бездари» заведующим кафедрой русского языка в каком-нибудь американском университете: «Чему он может научить? Говорить «зво́нит» и «вклю́чит»?!

Даже за единственную внучку (а по-своему старуха меня любила) ходатайствовать отказывалась решительно. Хотя, конечно, могла: найти, по своим академическим каналам, мне хорошего пластического хирурга, помочь поступить не в заурядный финансовый, а в МГИМО.

И конечно, я никак не ожидала, что сейчас бабуля решится на столь отчаянный шаг.

Она рассказала мне – с трудом шевеля бледными, растрескавшимися губами. Коротко, емко, бесстрастно. Я будто видела ее: в единственном, совершенно немодном, пафосном университетском костюме. В офисе совершенно чужого ей человека. Отделенного от нее начальственным столом.

– Теперь-то я понимаю – задним числом! – что совершила большую глупость. Но что сделано, то сделано. Ты все равно должна знать, при каких обстоятельствах – и по чьей вине – погибли твои родители. Как ты знаешь, в 1988 году они отправились в поход, в горы. Их экспедицию возглавлял некто Юрий Степанович Нетребин. Я была с ним коротко знакома. Обаятельный, прекрасно образованный человек, в сорок лет – уже доктор наук, профессор. Я всегда поражалась – зачем ему, талантливому ученому, туповатая походная романтика, песни у костра, ненужный риск? Еще и сына моего в это дело втянул. Но люди они взрослые – как я могла спорить? Когда на их лагерь сошла та роковая лавина, шли разговоры: виноват в трагедии именно руководитель. Он выбирал место стоянки, он отвечал не только за себя, но и за остальных. За то, что вышли в горы, несмотря на плохой прогноз погоды. Что отказались – он отказался! – брать с собой проводника из местных. Что пошли – в лавиноопасное место! – столь малочисленной группой. К тому же группой совершенно неподготовленной. Сам Нетребин восхождения уже совершал, но твои мать с отцом отправились в горы впервые.

Впрочем, какие можно предъявить претензии покойному?

Все отношения с семьей Нетребина у меня оборвались, я только знала, что у него остались вдова и сын, твой ровесник. Я бы никогда больше не услышала о нем, но год назад случайно увидела по телевизору рекламный ролик. В нем Михаил Нетребин – я сразу поразилась, насколько он похож на своего отца! – рекламировал свою сеть ювелирных магазинов. Ты наверняка о ней знаешь. Называется «Бриллиантовый мир».

– Еще бы! – опешила я. – Это же чуть ли не самая большая в России ювелирная сеть! Но почему ты решила, что этот богач, сын Нетребина, будет мне помогать?

– Я не знаю. – Бабуля взглянула на меня жалобно. – Ты, наверное, надо мною смеяться будешь… Но… Понимаешь, тогда, в 1988-м, ходили упорные слухи, что руководитель той злосчастной экспедиции, Юрий Нетребин, инсценировал свою гибель. Тело его не нашли, хотя поисковые работы велись серьезные. К тому же поговаривали: с женой они живут очень плохо, собираются разводиться, и та якобы публично поклялась, что отомстит своему экс-супругу. И вроде она уже на развод подала, а тут, очень кстати, муж погиб. Но все деньги с его счетов оказались сняты. А потом – уже в двухтысячных – случилось еще кое-что. Наш общий знакомый – мой заведующий кафедрой – ездил в Швейцарию, на симпозиум. И в Лугано встретил Нетребина! Тот, правда, сделал вид, что его не признал, но коллега мой уверяет: на лица у него всегда была прекрасная память, и ошибиться он не мог. Вот я и построила – ложно, наверно – логическую цепочку, что Нетребин-старший действительно жив. Тогда, в 1988-м, сбежал за границу. Там преуспел. А когда его сын вырос, помог ему открыть собственное дело. Откуда иначе у парня деньги, чтоб создать, практически на пустом месте, мощную ювелирную сеть? Ну, и еще я подумала: они, их семья, должны чувствовать свою вину… за то, что лишили меня – сына, а тебя – родителей.

Бабка тяжело вздохнула:

– Но мальчику… Мише, Михаилу Юрьевичу… я о своих домыслах рассказать не успела. Он – едва я заикнулась о твоей сложной ситуации – сразу стал на меня кричать. Что не имеет ровным счетом никаких обязательств по отношению к нашей семье. Что с моей стороны, – рот бабушки судорожно дернулся, – это неслыханная наглость: являться к нему и требовать подачки. И что в следующий раз, если я посмею его побеспокоить, он прикажет охране спустить меня с лестницы.

Она виновато взглянула на меня:

– А потом… я вышла из офиса, сама не своя… и упала. Очнулась уже здесь, в больнице.

Бабка, с видимым усилием, приподняла руку, слабенько, будто голубок, сжала мою ладонь. Пробормотала:

– Прости, внученька… Что я, когда тебе плохо, тебя бросаю.

– Бабуля, не смей! – взорвалась я. – Все с тобой будет хорошо! Ты поправишься, я восстановлю свой бизнес. Мы еще покажем! Им всем!

– Правильно, моя хорошая. Не опускай руки, – слабо улыбнулась она. И пообещала: – Я изо всех сил буду стараться тебя не подвести. Иди домой. Отдыхай.

А утром мне сказали, что бабушка умерла.

Острое чувство невосполнимой потери. Тоска, горе, слезы. Ничего этого, каюсь, не было. Нет, на похоронах я, конечно, изображала отчаяние и скорбь. Но сама жалела – не бабушку, а себя. Меня затопило, накрыло с головой острое, до сердечной боли, одиночество. Всегда я была сама по себе. Но хотя бы бабуля, живая душа, присутствовала в квартире. А сейчас уже совсем без вариантов: я осталась совершенно одна в целом свете. Никому не нужная и неприкаянная.

– Вам бы ребеночка завести, – робко посоветовала мне на поминках одна из бабулиных коллег.

Но мне решительно не был нужен: кто-то беспомощный и зависимый. Справиться бы с самою собой. С собственным отчаянием.

Я пыталась храбриться. Даже написала своему давнему поклоннику – бывшему однокурснику Степашке:

«Есть своя прелесть в том, когда надеешься только на себя. Пусть обидно и тяжело – зато нет возможности нюнить и расслабляться. А будь у меня жилетка, куда поплакаться, я б и ревела целыми днями».

Степашка, мой однокурсник, мимолетный любовник и подельник, уже который год жил в Индии – куда я его отправила после первой нашей (и успешной!) аферы. Как я и предполагала, страна вечных улыбок, медитаций и пофигизма пришлась Степану по душе. Ипостасей когда-то подающий надежды компьютерщик уже сменил бессчетно: то он делал фотоальбом «365 закатов» и колесил по всем штатам с фотокамерой, то пребывал в поиске энергии кундалини вместе с какими-то сомнительными йогами, то снимался в массовках и – совершенно серьезно! – надеялся выстроить кинокарьеру в Болливуде.

Свою долю денег он, конечно, давно профукал и уже пару раз забрасывал удочки: не придумаю ли я что-нибудь еще? «Безжалостная женщина и йог-компьютерщик – неплохой альянс, согласись!»

И сейчас я задумалась: может, действительно с помощью Степки раздобыть еще шальных денег – и назло всем восстановить мой звериный отель?

Даже начала между делом прокручивать в голове возможные способы быстрого и максимально безопасного обогащения… но только нечто странное случилось со мной.

Некогда верные и преданные мои друзья, коты, перестали радовать. Совсем.

Казалось бы, именно сейчас, в пустой и зловещей, после похорон, квартире: обними хвостатых. Заройся носом в шерсть, позволь пушистикам вылизать свои слезы. Усни под их умиротворяющее урчание. Но только тщетно Тигрик и Пантер ждали, что я их приласкаю и позову. Не хотелось. Начали раздражать: их продажные, за еду, ласки и преданный (вдруг чего-нибудь вкусненького даст?) взгляд мне в глаза. Я вдруг осознала: не утешители коты – суррогаты. Любят они и жалеют лишь самих себя, а мне преданно тыкаются в руку только в обмен на еду и питье.

Я не стала вышвыривать Пантера и Тигрика на улицу. Но из своей комнаты их безжалостно выселила, вести беседы с ними перестала, корм теперь покупала самый простецкий, а то и вовсе дешевейшую мясную обрезь.

К животным всегда надо испытывать жалость. А у меня ее больше не осталось – ни к кому. Одна лишь злость. На тех, кто уничтожил мой выпестованный бизнес. На бабку – мало ничем не помогла, еще и бросила меня в сложной жизненной ситуации, одну-одинешеньку. На жизнь в целом несправедливую, в черных красках, без малейших отрадных перспектив.