Читать интересную книгу Вспомнить будущее - Анна и Сергей Литвиновы

И Заварзин поднял штанину, обнажая неестественно вывернутую, большую, чем обычно, и косолапую ногу, обутую в специальный ортопедический ботинок. Степан смотрел на него со смешанным чувством брезгливости, жалости и (все-таки, несмотря ни на что) злобы.

И тогда вдруг Сашка медленно опустился перед ним на колени и молча склонил голову.

Свой разговор они вели в комнате коммуналки на Нижней Масловке, в которой проживал Заварзин. Нетребин глубоко вздохнул, буркнул: «Живи!» Потом развернулся и вышел.

…Подходил к концу год тысяча девятьсот шестьдесят четвертый, очень неплохой в жизни советского народа. Один из немногих, о котором даже можно сказать: очень хороший. В шестьдесят четвертом страна не вела больших войн, не участвовала в боях за кордоном во славу народно-освободительной борьбы (как позже во Вьетнаме и Афганистане). Не знала держава голода, демонстраций и бунтов. И в космос тогда впервые в мире запустили целый экипаж – сразу трех космонавтов в одном корабле, и были они – ура, товарищи! – нашими, советскими. И двое советских физиков получили Нобелевскую премию. А в Москве открыли в честь покорителей высей титановый обелиск вышиной сто семь метров.

В тот год, впервые в истории страны, лидер ее сменился хоть и путем дворцового переворота – зато мирно. И после него руководителя державы не убили, не посадили и даже в ссылку на отправили, а просто выпроводили на пенсию.

В шестьдесят четвертом Лидия Скобликова завоевала четыре золота на Олимпиаде зимней, а Лариса Латынина – шесть медалей всех достоинств на Олимпиаде летней. Тогда же, среди прочих, сняли фильмы «Я шагаю по Москве» и «Живет такой парень» и открыли Театр на Таганке.

А еще в тот год Степан Нетребин должен был умереть. Он это ясно чувствовал, и знал, и не боялся. Он ехал с Нижней Масловки на автобусе до «Белорусской», потом в метро на Ярославский вокзал, а затем в электричке в Кошелково. И вспоминал, что ему предвозвестил в шарашке в конце сороковых Каревский – серьезные испытания в его жизни как раз в шестьдесят четвертом. И понимал, что Каревский его просто пожалел. Не сказал, что те испытания закончатся смертью.

Жизнь подходила к концу. Ну и ладно. Он устал жить. Устал бороться за жизнь. Эта его земная житуха пошла наперекосяк. Он вспомнил, о чем мечтал тогда, в Ленинграде, в сороковом. Работать в своей лаборатории и совершить если не великое открытие, то сделать для людей что-то полезное. А еще – быть вместе с Леной, и чтоб она родила ему как минимум троих детей: пару мальчишек и девочку. И еще он грезил, чтобы мама, отчим и братик Артемка как можно дольше были бы живы и здоровы. И чтобы не было войны.

Не свершилось ничего. Война отобрала у него маму и отчима. Советская система погубила брата. Она же лишила Степана работы и заставила его под страхом голодной смерти каторжно работать. И заниматься из-под палки не тем, что он умел и любил делать, а просто по-звериному выживать. Его работа над препаратом «икс», что вел он втайне последние два года, успехов никаких, видимо, ему не принесет. Что ж это за лекарство, которое, и правда, открывает невиданные горизонты (впрочем, не всем и не всегда), но неминуемо убивает своими побочными эффектами!

И только одно из его мечтаний исполнилось: у него вырос хороший сын. Правда, вырос он почти без участия Степана. Спасибо надо сказать скорее Лене и ее новому мужу. Но все-таки с четырнадцати его лет Нетребин старался по мере сил влиять на мальчика – юношу – молодого человека. И что-то ведь он ему дал? В него вложил? Хотя бы умение аккуратно вести и записывать результаты экспериментов. Кто-то все-таки продолжит меня на Земле, с затаенной гордостью думал он. Не совсем пустоцветом прожил я жизнь.

И зачем я сейчас, думал Нетребин, трачу последние силы (которых остается все меньше), чтобы пытаться свести счеты со своим прошлым? Зачем я искал Заварзина, говорил с ним? Жизнь сама ему отомстила и его покарала. Прошлое пройдено, и его уже не исправишь и не изменишь.

Может, лучше попробовать заглянуть в будущее? И пусть для него, Степы, будущего уже не существует, но у него остается сын. Надо дать ему если не карту его будущей судьбы, то хотя бы просто схему. Разве не благородная и благодарная задача? Почему бы мне не сосредоточиться на этом? А чтобы выполнить эту задачу, надо напоследок не жалеть самого себя – все равно помирать! Есть смысл принять двойную, тройную дозу препарата «икс» и постараться вызвать в себе видения не из прошлого. И не из настоящего, но потаенного, как он это делал, разыскивая Заварзина. Нет, надо увидеть будущее.

Единственная опасность – ему все время нужен человек, чтоб страховал, чтобы записывал, что он видит «там», в тех странных видениях, куда он переносится, принимая средство (сам Нетребин по возвращении «оттуда» ничего не помнил). И на роль этого человека он мог пригласить только сына. Кого ж еще! Не Виталину же, ограниченную и бесконечно добрую бабенку, просить ему ассистировать! Она ж с ума сойдет в первую же минуту его «ухода» и растолкает, нашатырным спиртом удушит, «Скорую» вызовет!

Все другие не в курсе его опытов, и упаси бог быть им в курсе. Значит, остается только Юрочка. И сын, таким образом, первым узнает о своем будущем все. А вдруг это будущее окажется для него непроглядным? Тяжелым? Как он станет жить?

И все-таки он, Степан, должен рискнуть. Завтра же, подумал, надо под контролем Юры принять сто миллиграммов и настроиться на будущие годы моего уже двадцатичетырехлетнего сыночка.

Так думал, покачиваясь на деревянной лавке электрички, Нетребин, а Москва его провожала новостройками Алексеевского и недостроенной бетонной телевышкой в Останкино.

…Он скончался через неделю прямо в своей лаборатории, на руках у сына. Заключение врачей о причине смерти было острый инфаркт миокарда на фоне прогрессирующего рака легких.

На комбинате к тому моменту уже поползли глухие слухи об экспериментах, что будто бы вели в лаборатории ее начальник при помощи родного сына. Директор комбината распорядился провести негласно проверку – только, ради бога, не выносить сор из избы, за пределы предприятия. Однако ровным счетом ничего не обнаружилось: ни лабораторных журналов, ни препаратов неположенных, ни левого оборудования. А сыночек покойного на следующий день после похорон подал заявление об увольнении, которое было с удовольствием подписано.

Никто не знал, что все документы, реактивы и отчеты, включая несколько магнитофонных пленок и сам магнитофон «Днепр», поспешно изъял и вывез из лаборатории сам Юрий. Он был спокоен. Свое будущее он знал, был в нем уверен. И знал, что ему не судьба попасться на нелегальных экспериментах в отцовой лаборатории. Он мог спокойно грустить по старику.

И впрямь отца было жалко. Да и на похороны пришло неожиданно много людей: вся лаборатория, где покойный заведовал, да и чуть ли не весь химкомбинат и половина остального Кошелково. Из Москвы приехала бывшая, как говорили, жена покойного по имени Елена и даже ее нынешний муж пожаловал, отчим Юры. А еще явился из Москвы, с букетом гвоздик, пожилой человечек, которого никто не знал. Интересовались, кто он. Тот любезно отвечал: «Друг юности умершего, зовут Александром Заварзиным». Его оставляли посидеть за поминальным столом, но тот вежливо, но решительно отказался.

Да, на похоронах оказалось много людей, венков и речей. Говорят, так всегда бывает, когда уходит хороший человек. Впрочем, этого Степан уже не видел.

Маша Дорохова, Ныне – Мика (Микаэла) Сулимова 2009

Бабуля в мою жизнь особо не совалась, но иногда на нее находило: порыться в моих вещах, выяснить, «чем внучка дышит».

Вот и сегодня: взяла с моего письменного стола листок, с выражением зачитала:

– «Вашей кошечке здесь будет лучше, чем дома. Всем хвостатым постояльцам предоставляется комната (девять квадратных метров) с окном, выходящим в сад, и удобным широким подоконником, на котором так приятно понежиться на солнышке…» Господи, что это?

Я пожала плечами:

– Реклама. Для моей кошачьей гостиницы.

– Прямо швейцарский курорт, – фыркнула старуха. Поинтересовалась: – А душ, туалет в твоем отеле имеются?

Я не приняла ее иронии:

– Мыться котам необязательно. И к туалету в чужом месте их приучить сложно – я требую от хозяев, чтобы привозили зверей вместе с их привычными лотками.

– «Даже самые взыскательные гости останутся довольны, – продолжила чтение бабушка, – у нас собственная программа пребывания для животных в возрасте, котят и диковатых кошек, которые не терпят ограничения их свободы. Домашнее питание, интересная спортивная программа, а главное – всегда рядом будет человек, который погладит и почешет за ушком. Все усилия нашего персонала сводятся не к пассивной передержке, а к насыщенному, активному, комфортному отдыху наших пушистых гостей. В таких условиях у Вашего любимца не будет стресса, и адаптация к новой обстановке пройдет быстро и безболезненно».