Читать интересную книгу Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - Рауль Ванейгем

Из опасности, нависающей над детством, придёт, я верю в это, вспышка бунта против ужасающего старения к которому приговаривает насильственное потребление идеологий и удобств. Мне хотелось бы подчеркнуть аналогичность грёз и желаний, бесспорно представленных в воле феодалов и в субъективной воле детей. Реализуя детство, разве мы не реализуем проект старинных властителей, мы, взрослые технократического века, богатые тем, чего не хватает детям, сильные там, где были слабы самые великие завоеватели? Разве мы не отождествим историю с индивидуальной судьбой лучше, чем осмеливались мечтать в своих самых разнузданных фантазиях Тамерлан и Гелиогабал?

Примат жизни над выживанием — это историческое движение, которое уничтожит историю. Строить повседневную жизнь, реализовать историю, эти два ключевых лозунга отныне становятся одним. Каким будет объединённое построение жизни и нового общества, какой будет революция повседневной жизни? Ничем иным как преодолением, сменяющим собой разложение, в той мере в какой сознание текущего разложения подпитывает собой сознание необходимого преодоления.

Как бы далеко они ни заходили в историю, все попытки преодоления являются частью текущей поэзии обращения перспективы вспять. Они становятся её частью мгновенно, пересекая барьеры времени и пространства и разрушая их. Факт, что конец всего отчуждения начинается с конца отчуждения между временем и пространством. И отсюда становится очевидным, что воссоздание этого первобытного единства осуществляется через критический анализ детского хронотопа, хронотопа целостных обществ и хронотопа фрагментарных обществ, несущих в себе разложение и, наконец—то возможное преодоление.

2

Болезнь выживания быстро может превратить молодого человека, если он не будет осторожным, в старого фаустианца, отягощённого сожалениями, страстно желающего молодости, которую он переживает не замечая её. Тинэйджер уже обладает первыми морщинами потребителя. Мало, что отделяет его от шестидесятилетнего; он потребляет всё быстрее и быстрее, зарабатывая себе преждевременную старость под ритм своих компромиссов с фальшью. Если он опоздает с самоутверждением, прошлое закроется за ним; он больше не вернётся к тому, что совершил, даже для того, чтобы исправить это. Многое отделяет его от детей, с которыми он играл лишь вчера. Он присоединился к тривиальности рынка, принимая своё представительство в обществе зрелища в обмен на поэзию, свободу, субъективное богатство детства. И, тем не менее, если он вернётся к самому себе, очнётся от кошмара, каким же врагом сил порядка он станет? Его увидят защищающим права своего детства самым грозным оружием дряхлой технократии. Известно, какими поразительными достижениями охарактеризовало себя племя Симба в лумумбистской революции, несмотря на своё смехотворное снаряжение; насколько же большего можем мы ожидать от равно взбешённого поколения, вооружённого с большей последовательностью и вышедшего на театр действий, покрывающий собой все аспекты повседневной жизни?

Все аспекты повседневной жизни в своём роде проживаются в детстве в некоей зародышевой форме. Накопление событий, прожитых за несколько дней, несколько часов, не позволяет времени утекать. Два месяца каникул — это целая вечность. Два месяца для старика — горсть разрозненных минут. Дни ребёнка уходят от взрослого времени; это время, наполненное субъективностью, страстью, мечтой, заселяющей реальность. Вне его, за ним присматривают воспитатели, они ждут, с часами в руках, когда ребёнок войдёт в круг часов. Они обладают временем. И сначала, ребёнок воспринимает навязывание ему взрослого времени как вторжение; затем он в итоге поддаётся ему, соглашается на старение. Не зная обо всех методах обусловливания, он позволяет заманить себя в ловушку, подобно молодому животному. Когда он приобретает оружие критики, он хочет обратить его против времени, но годы уже увели его далеко от мишени. Детство остаётся в его сердце подобно открытой ране.

Нас тоже преследует детство, в то время как социальная организация, научным образом, уничтожает его. Психосоциологи следят за этим, а маркетологи уже восклицают: «Посмотрите на все эти маленькие милые доллары»[15]. Новая система исчисления.

На улицах играют дети. Один из них внезапно выходит из группы, подходит ко мне, неся в себе самые красивые грёзы моей памяти. Он учит меня — поскольку моя безграмотность по данному вопросу была единственной причиной моего падения — тому, что уничтожает концепцию возраста: возможности переживать много событий; не просто видеть, как они уходят, но жить ими, воссоздавать их без конца. И теперь, на этом этапе, когда всё ускользает от меня и всё становится ясным для меня, как не возникнуть из—под множества ложных желаний дикому инстинкту к целостности, детскости, ставшей опасной благодаря урокам истории и классовой борьбы? Реализация детства во взрослом мире — как не быть новому пролетариату её самым чистым носителем?

Мы — открыватели нового и всё же знакомого мира, которому не хватает единства времени и пространства; насыщенного отчуждением, всё ещё фрагментированного мира. Полу—варварство наших тел, наших потребностей, нашей спонтанности (этого детства, обогащённого сознательностью) обеспечивает нас секретными доступами, которые всегда игнорировали аристократические века, и о которых буржуазия даже не подозревала. Они позволяют нам войти в лабиринт незаконченных цивилизаций и всех зародышевых преодолений, зачатых и спрятанных историей. Наши вновь обретённые желания детства вновь обнаруживают детство наших желаний. Из диких глубин прошлого, которое всегда так близко к нам и так незавершённо, появляется новая география страстей.

3

Будучи подвижным в неподвижности, время целостных обществ является цикличным. Живые существа и вещи следуют своим ходом, передвигаясь по окружности с Богом в центре. Это Божеское ядро, неизменное нигде и везде, измеряет длительность вечной власти. Оно является своей собственной нормой и нормой всего того, что, с одинаковым тяготением на равном расстоянии от него, развивается и возвращается, никогда не утекая совсем, фактически никогда не отвязываясь от него. «Тринадцатый возвращается и вновь становится первым».

Пространство единых обществ организуется в функции времени. Так же как не существует иного времени, кроме времени Бога, кажется, что не существует иного пространства, кроме пространства, контролируемого Богом. Это пространство распространяется от центра к периферии, от небес к земле, от Одного к множеству. На первый взгляд, время не имеет никакого существенного значения, не отдаляя и не приближая Бога. Напротив, пространство — это путь к Богу: восходящая тропа к духовной возвышенности и иерархической карьере. Время, по сути, принадлежит Богу, но пространство, данное людям, сохраняет специфически человеческий, несократимый характер. Фактически, человек может карабкаться вверх или падать, подниматься или опускаться социально, гарантировать себе спасение или рисковать проклятием. Пространство, это человеческое присутствие, место его относительной свободы, когда время заключает его в свою окружность. И что такое Страшный Суд, если не Бог, возвращающий себе время, центр, засасывающий периферию и нагромождающий на своей нематериальной точке тотальность пространства, поделенного между его созданиями? Уничтожение человеческой материи (заполненности ею пространства), таков проект повелителя, неспособного полностью овладеть своим рабом, и следовательно не способного помешать последнему владеть им частично.

Длительность удерживает пространство; она тащит нас к смерти, она пожирает пространство нашей жизни. Тем не менее, это различие не проявляется так уж ярко в ходе истории. Точно так же, как и буржуазные общества, общества феодальные были обществами отчуждения, потому что отчуждение основывается на частной собственности, но всё же они обладали над первыми преимуществом обладания потрясающей силой симуляции. 

Сила мифа объединяет разъединённые элементы, она заставляет жить в единстве, фальшивыми способами, конечно, но в мире, где фальшь является Одним и единодушно признаётся последовательной общиной (племенем, кланом, королевством). Бог — это образ, символ преодоления разъединённых времени и пространства. Всё то, что «живёт» в Боге, участвует в этом преодолении. Большая часть участвует в нём опосредованно, т. е. соответствует, в пространстве и времени своей повседневной жизни, организаторам иерархизированного надлежащим образом пространства, простым смертным Божьим, попам, шефам. В награду за свою покорность, им поступает предложение вечной длительности, гарантия чистой временности в Боге.