игры, наконец-то!
Нет, лукавлю, один закон непреложен — не болтать о прошлом.
Я нащупала в кармане зажигалку, ту самую, оставшуюся от той жизни, когда курила. Сейчас снова потянуло, да так остро, что вот готова на край света босая идти по битому стеклу за пачкой сигарет.
И пошла до ближайшего супермаркета. Невежливо оставлять Алю надолго, но мне снова захотелось пройтись на свежем воздухе, покурить и подумать. будто лет десять в тюрьме просидела.
Не заметила, как прошагала две станции, нырнула в переулок и купила то, что хотела. Почти не выбирала, забыла вкус разных марок сигарет, да это было и неважно. Хотелось почувствовать удовольствие, острый привкус триумфа, а его не было. Вот я всё закончила, а чувствую на языке лишь вкус горькой мяты.
Нет, рада, что ухожу, но остаётся ощущение, что всё это не взаправду.
Стоило такое подумать, как зазвонил телефон. Надя сухо и деловито объяснила, что на моё имя забронировали билет до Питера на завтра на девять утра и отключилась, не дав мне расспросить подробности.
Может, и к лучшему всё. Телефон снова пикнул: пополнился баланс карты. Шелестин точен в расчётах: отступные выплатил сполна.
— Ты далеко зашла, — машина Немова остановилась напротив. — Я сегодня тебе надоедаю, но есть дело.
— Ты меня преследуешь? — спросила я, не замедляя ходу. — Я свободна и в новой работе пока не нуждаюсь.
— Садись, поговорим.
— Нет, спасибо. С меня сегодня хватило и разговоров, и дел, — быстро ответила я, почувствовав, как снег попадает за шиворот куртки.
Неприятно было вспоминать об отчиме Али, а тем более говорить, даже думать о том, что я делала с другим мужчиной, в присутствии Филиппа. Не знаю, почему меня тянуло к нему, не могу сказать, что он нравился мне сам, скорее в моём желании было что-то инстинктивное.
Страсть человека, ищущего средство забыться. Сыграть жизнь там, где обычно играют ложь.
Потребность в игре в открытую: пусть мужчина знает с кем имеет дело, а я знаю, что за козыри у него в рукаве. И в штанах.
— Говорю, садись! Дело есть срочное, дура!
Машина встала на ручник, Немов распахнул дверцу и выскочил на дорогу. Хорошо, что дело было во дворе, и сзади не было машин.
— Раз я дура, так и отстань, умник!
— Не дури, Лара, я за тебя тут жилы рву, а ты ершишься!
Он стал передо мной, загораживая путь и держа руки в карманах. Я попыталась обойти, да не тут-то дело!
— Он тебя убьёт, Лара! Ты должна это знать, — Немов не пытался хватать меня за руки или остановить другим способом, он произнёс фразу тихо, но она остановила меня не хуже бетонной стены.
— Врёшь! — так же тихо ответила я и оглянулась по сторонам, не смотрит ли кто лишний. Не следят ли?
— Сядешь — расскажу.
— Украдёшь меня опять?
— «Опять» ты мне не нужна, — он сделал акцент на первом слове, и я снова посмотрела ему в лицо. Во время разговора старалась разглядывать молнию на его куртке, застёгнутые наглухо карманы, даже руки без перчаток, только не лицо. Боялась, что растеряюсь, поверю его словам только чтобы продлить встречу.
Что скажу невообразимые пошлые глупости, о которых пишут в маленьких книжках в мягкой упаковке. И хотела их сказать. Например:
«Зачем-то ты мне нужен. Не знаю, на день, час или неделю. Должно быть, через месяц я в тебе разочаруюсь, а ты оттолкнёшь меня раньше. Между нами никогда ничего не было. Ничего серьёзного, а я хочу попытаться. Вдруг оно возникнет?»
— Поговорим, и всё, — попытался достучаться до меня Филипп, но делал это с таким выражением лица, словно не очень-то и старался добиться цели. А от звуков его голоса по спине бегали мурашки.
Я всё стояла и думала, зачем всё это слушаю. Ответ очевиден: чтобы не уходить и не отпустить его. Доказать Филиппу, что не стремилась использовать Риту, чтобы подобраться поближе к её отцу. Что мы с ней нашли общий язык, и если бы я могла, то осталась бы её нянькой и дальше.
Много чего хотела объяснить, и про свои чувства тоже. Хотя кому они нужны, мои странные чувства, которым я сама не могла дать определения?
— Обещай, что не увезёшь меня за тридевять земель. И вообще, не увезёшь подальше, — сдалась я. Бросила сигарету, затушив ногой окурок, и, не смотря на Филиппа, направилась к его машине.
— Обещаю, принцесса, — громко крикнул он вослед и неестественно засмеялся.
13.1
— Так о чём ты хотел со мной поговорить? — спросила я, удобно устроившись на заднем сиденье. Нет, я специально не стала садиться рядом, ни к чему всё это.
Держать дистанцию — безопасно, даже при заблокированных дверях у меня будет шанс сообразить, что к чему, если Немов решит оглушить чем-нибудь.
Впрочем, до этого не дойдёт, я была уверена. Не в духе это Филиппа, он скорее согласится.
— Я не сделала ничего такого, что могло бы вызвать гнев моего босса или твоего, — произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Ты врёшь, что меня хотят убить. Не за что убивать меня, не думай, что я совсем не разбираюсь в нашем деле!
— Ну, тут я малость преувеличил, это верно. А как ещё мне было заполучить твоё внимание?
Машина медленно двигалась по дворам.
— Тебе предложат новое дело, посулят хорошие деньги, и мы подумали, почему бы нам не сделать то же самое?
— Потому что я не соглашусь работать с вами, — тут я отвернулась к стеклу, желая скрыть разочарование и особо подчёркивая слово «вами». С ним согласилась бы. возможно.
Но в одном Немов прав. Шелестин захочет оставить меня в работе, обещая гонорары, размахивая перед лицом дизайнерскими драгоценностями, как особой премией. Соблазняя «всего лишь одним делом, и точка».
Я дотронулась золотого браслета, который надевала по завершении дела. Суеверия, и только, а как помогает обрести уверенность в завтрашнем дне!
— Согласишься, Лара. Тебя будут уговаривать.
— Я не поняла, зачем в таком случае мне соглашаться на твои условия? Лучше работать с тем, кого знаешь, верно?
Наши взгляды встретились, и в груди вспыхнул огонь. Я не могла оторвать взгляда от его глаз цвета глубокого серого неба, отражающихся в зеркале заднего вида. И улыбалась пресыщенной улыбкой. Мол, знаю себе цену, и на твои посулы не куплюсь.
— Смотри лучше на дорогу, — наконец, произнесла я, чувствуя, как язык прилипает к нёбу. Моя неуклюжесть в разговоре снова выплывала на поверхность, отодвигая собой все слои выученных манер. А улыбка становилась жалкой,