— Целуй!
Вини встал на колено и поцеловал знамя, пахнущее пылью, как будто его не разворачивали уже давно-давно.
— Распишись тут. А Теперь ты!
Андрей Ежов вышел из строя и тоже прочитал текст присяги вслух. На этот раз обошлось без швыркания носом и прочих Ежиных выходок. Осознал важность момента.
— Отлично, боец. А ты, старик, что стоишь?
Кирьян Васильевич аж оробел немного:
— Мне тоже можно?
— Нужно дед, нужно. Вся страна в строю, ты чем хуже?
Унтер кивнул как-то судорожно, а потом полез мелко дрожащими руками за пазуху. Вытащил оттуда тряпицу, развернул ее… И прицепил на грудь два Георгиевских креста.
— Ого! — с уважением сказа полковник. — Бывалый вояка?
— Так точно, ваше бла… товарищ полковник.
— Где? — кивнул тот на кресты:
— В великую войну немцев погонял маленько.
— Ну эта война тоже великая. И к тому, же отечественная. Звание-то какой имел?
— Унтер-офицер.
— Пока в рядовых походишь. А там видно будет. Принимай, унтер-офицер рабоче-крестьянскую присягу.
Когда дед читал текст и целовал знамя — в уголках глаз блестели слезинки. Но этого никто не заметил.
— А теперь, товарищи бойцы, поступаете в распоряжение командира второго батальона лейтенанта Костяева. — Полковник развернулся и пошел в избу.
— Подождите, товарищ полковник, а как же мы? — воскликнула Маринка — Мы-то куда?
Полковник развернулся, посмотрел на них:
— Куда, куда… В сарай обратно. Старший лейтенант приедет — разберется.
Рита подбежала к полковнику и вцепилась в рукав:
— Товарищ полковник, не оставляйте нас в сарае одних. Страшно же!
— Чего бояться, мышей что ли? Эвон, какой гигант мысли вас охраняет, — махнул он в сторону Сердюка.
А потом чуть подумал и сказал:
— В госпиталь шуруйте. Там лишние руки никогда не помешают.
Глава 13. Атака
На горе на горушке стоит колоколенка,
А с неё по полюшку лупит пулемёт,
И лежит на полюшке сапогами к солнышку
С растакой-то матерью наш геройский взвод.
Мы землицу хапаем скрючеными пальцами.
Пули как воробушки плещутся в пыли…
Митрия Горохова да сержанта Мохова
Эти вот воробушки взяли да нашли.
Л. Сергеев
Оружие им вернули. Выдали новое обмундирование. Новое, конечно, относительно — застиранное до белизны и штопанное не раз. Но, все же, лучше, чем те обноски, в которых были партизаны. Выдали еще и каски, лопатки, котелки, фляжки. Причем, Ежу досталась стеклянная фляжка, которую дед тут же отобрал, мотивируя, что Еж непременно ее сломает и отрежет себе, как минимум, палец.
Когда дошли до позиций роты стало уже смеркаться — солнце тихонечко садилось в мутную дымку.
Еж заметил, что дождь ночью будет.
— Оно и к лучшему, — кивнул дед.
— Почему?
— Похоже ночью в атаку пойдем. Сердцем чую.
Добравшись до второй линии окопов, нашли свою роту, где им тут же набили щедрой рукой повара полные котелки гречневой каши с мясом. И по буханке хлеба в руки.
Еж удивился:
— Куда мне столько, я ж маленький, много не ем.
— Сунь в мешок, пригодится. Да заверни во что-нибудь.
— Эй, боец, где газету можно взять? — дернул за штаны проходящего мимо бойца в телогрейке.
Тот остановился, внимательно посмотрел на Ежа и спросил:
— Кому боец, а кому сержант Прощин. Кто такой?
Еж вытер рот рукавом, встал и заорал во всю дурь:
— Боец Ежов по Вашему приказанию прибыл!
— Господи, ты чего орешь? Куда прибыл? По чьему приказанию? Я тебе ничего не приказывал!
— Сюда прибыл. Во второй батальон определили, первая рота.
— Взвод какой?
— Не знаем мы еще, товарищ сержант. Ротного вот ждем. Куда определит, — подал голос Кирьян Васильевич.
— Ко мне и определит. У меня от всего взвода двенадцать бойцов осталось. Ладно, кушайте.
— Погодите, товарищ сержант, а может быть будет газетка, а?
— Приспичило, что ли?
— Не… Хлеб завернуть.
— В тряпку заверни.
— Нету тряпки!
Сержант вздохнул и вытащил откуда-то из-за пазухи газету.
— На, старая уже. Пользуй, — и ушел по своим делам.
— Нам каждая газета сейчас свежая. Спасибо, товарищ сержант!
Еж снова уселся и, жуя кашу, принялся читать газету вслух:
— Девятое мая тысяча девятьсот сорок второго года… Сейчас посмотри, чего у нас тут новенького… В смысле старенького…
— Еж, прожуй сначала, а то подавишься. Я тебя спасать не буду! — сказал дед.
— Да ладно… — отмахнулся Андрей. — О! Макаки янкам наваляли! «Последний оплот американского сопротивления на Филиппинах — крепость Коррехидор капитулировала перед японцами. В плен попало 12 тысяч солдат». А бритты в Мадагаскаре высадились. Ну, блин. А чего им там надо?
— Там безопасно и не стреляют, — ответил Вини. — Про Киров есть что-нибудь?
— Неа. Список награжденных… Стихи… Сводка…
— Чего пишут?
— В течение восьмого мая на фронте ничего существенного не произошло. А почему восьмого? Газета же от девятого?
— Еж, тут технологии немного другие. Чего еще?
— Да ничего, сотни уничтоженных гитлеровцев, десятки танков, тридцать шесть немецких самолетов. Наши потери — шестнадцать самолетов. Вот это прикольно: «Пленный солдат второй роты одиннадцатого мотополка Гейнц Ветер сообщил: «Во Франции я служил в составе восемьдесят первой дивизии, которая сейчас находится на центральном участке советско-германского фронта. Незадолго до отправки в Россию в частях дивизии вспыхнули волнения. Солдаты потребовали, чтобы их отпустили домой. Командование жестоко расправилось с зачинщиками волнений и расстреляло сто двадцать пять человек. Среди расстрелянных — двадцать пять человек из моей роты». Правда, что ли?
— Вряд ли, — подал голос дед. — Это тебе не семнадцатый год, когда братания были.
— И я не слышал, чтобы в вермахте бунты были, — сказал Вини.
— Прибыли? — внезапно раздался голос сверху. Вини поднял голову.
Наверху стоял лейтенант Костяев:
— Богатырев! За мной. Вы оба — в расположение первого взвода. Там вас уже знакомец дожидается…
— Какой еще знакомец? — удивились в один голос Еж и Вини.
— Скоро узнаете…
Знакомцем оказался… младший политрук Долгих.
— Эй, Долгих! Чего такой унылый? — крикнул ему Еж.
— Под трибунал отдали, — мрачно сказал тот.
— О как… За что?
— За то, что без документов и знаков различия.
— А тут тогда, что делаешь?
— Полковник выпустил. Сказал, что ему каждый штык нужен. После боя, мол, разберемся.
— Ну… Повезло тебе, брат, — похлопал его по плечу Вини.
— Эй, махновцы! — раздался голос взводного. — Ну-ка, геть в землянку. Посмотрю, оружие в каком состоянии…
А дед скромненько сидел у самого выхода из блиндажа комбата. Лейтенант Костяев объяснял командирам рот боевую задачу:
— Итак… Задача батальона — с наступлением темноты обойти высоту с левого фланга. Там, где в наше расположение вышел партизанский отряд — пятьсот метров по полю до леса. Там по краю нужно выйти за высотку. Дождаться атаки полка в лоб. Через пять минут после начала атаки полком — бьем их с тыла. Партизаны утверждают, что немцы лес не прикрыли. А вот разведка утверждала, что немцы там есть. Разведка, так?
— Лейтенант, да пробовали мы там ползать! — воскликнул здоровый как медведь старлей с медалью «За отвагу» и орденом «Боевого красного знамени» на широченной груди. — Немец на немце — дозоры сплошные.
— Не горячись, Семен. Сейчас мы у командира партизанского и спросим как там дела. Кирьян… эээ… Васильевич?
Дед кивнул.
— Расскажите товарищу Гырдымову и нам, в том числе, — как вы там прошли и почему на немцев не наткнулись?
— Так это, товарищи командиры. Мы же перед этим у них шорох в тылу не маленький устроили. Командира ихнего в плен взяли. Правда, шлепнуло его…
— А мины, заграждения?
— Специально не искали, но вроде как нету.
— Вроде как… Вы десятком человек прошли, а у нас тут двести пятьдесят душ. Если лес заминирован — хана батальону. Гырдымов, что скажешь? Ты — разведка, хитромудрым должен быть.
— На мины тоже не натыкались. Завалов тоже нет. Лес, конечно, исковеркан — то там, то тут деревья побиты. Но пройти по-тихому можно. Правда, малыми группами. Если весь батальон пойдет — шум обязательно будет.
— Думаем, мужики, думаем…
— Чего тут думать… Надо приказ выполнять! — воскликнул комиссар батальона Рафаевич.
— Оно понятно, товарищ комиссар. Как?
— Как сказано в уставе, товарищ лейтенант. А в уставе сказано, что никаких сложных маневров в ночной атаке оборонительной полосы не допускается. Войска наступают прямо перед собой.