Почему?
В умывальной не нашлось ничего необычного. В отчаянии Йонто обыскал карманы грязной одежды, сложенной в углу в ожидании стирки, и вздрогнул, коснувшись хрусткой бумаги.
Сложенный вчетверо лист он разворачивал с замиранием сердца. Долго вглядывался в мягкие коричневые линии, складывающиеся в изображение чудного, похожего на чентоля существа. Медленно провел кончиками пальцев по контуру рисунка…
И словно наяву увидел другие пальцы. Тонкие и бледные, сжимающие деревянную палочку с красящим стержнем. Палочка порхает по листу бумаги, сплетая линии в уже знакомую картинку… Воспоминание, болезненно-острое, плавно сменилось: те же пальцы неловко держат кисть, выводя кривоватые символы эйры. Кляксы на бумаге. Кляксы на столе. Некоторые, с пририсованными ушками и завитками-хвостиками, чрезвычайно забавны.
Чернильное пятнышко на бледно-розовой коже…
Серые глаза, сияющие ярче лунного камня.
Глаза, в которых отражается он.
И улыбка искусанных от старательности губ — для него.
Взгляд, улыбка. Имя…
Листок выпал из вмиг ослабших пальцев.
Воспоминания обрушились лавиной, и под их натиском Йонто осел на пол, обхватив руками словно разрывающуюся изнутри голову.
Анна. Ана. Сероглазое улыбчивое солнце.
Как он мог ее забыть?
У нее маленькие ладони. И тонкие пальцы. Теплые и нежные. И при каждом прикосновении, случайном или намеренном, хотелось поймать их, удержать в своей руке, кажущейся слишком большой и неловкой, осторожно сжать, чтобы поверить: она рядом. И никуда не денется.
Оттого Йонто всячески избегал этих касаний. Ана смешно морщила нос и бросала на него обиженные взгляды, думая, что он ничего не замечает. Если бы. Последнее время он замечал гораздо больше, чем хотел.
Пораненные колкими стебельками руки. Выбившиеся из пучка завитки волос. Ямочки на щеках. Беспомощно прикушенные губы. Блестящие глаза и неумело скрытую за улыбкой тоску по тем, кто остался за границами миров.
А то, как слепо она ему доверяла, злило — и вместе с тем грело.
Рядом с ней он чувствовал себя сильным и одновременно слабым. И главной его слабостью был страх, что он не сумеет ее уберечь.
Страх, ставший реальностью.
Паллир. Старик, безвольное орудие шэт-шана. Маг, способный красть чужие воспоминания — и внушать другие, ложные, лживые, но так похожие на настоящие. Мастер, допустивший ошибку: его бывший подопечный отличается от тех, с кем он привык работать.
«Это дело шэт-шана».
Да как бы не так!
Йонто поднялся. Вышел из умывальни, остановился посреди комнаты, огляделся, словно впервые видя собственный дом.
Пусто. Как же здесь пусто.
Раньше его никогда не заботила эта пустота, он даже не замечал ее, но сейчас она давила, изматывала, пугала неестественной тишиной. Настолько он привык к шелесту юбок, едва слышному дыханию, звонкому смеху.
Вот чего ему не хватало эти дни.
Вот что он собирался вернуть.
Дело шэт-шана. Наверное, слишком наивно было полагать, что их дела никогда не пересекутся.
«Будь благоразумен!» — вспомнились слова старика.
— Да идите вы все… чентолю под хвост, — с мрачным удовольствием выдохнул Йонто, прикрыл глаза, сделал шаг…
И остался в комнате.
От злости совсем позабыл, что этот… благодетель его не только усыпил и памяти лишил, но и, обладая тем же даром, от трон отрезал! Не навсегда, конечно, но когда он вновь сможет ими пользоваться? Через день? Неделю? Месяц? У него нет этого времени!
Ну и ладно. Кроме трои есть еще и собственные ноги. Их старик отрезать почему-то не додумался.
А думать, оно вообще полезно. Ана не раз об этом говорила, но по-настоящему смысл ее слов дошел до него, похоже, только сейчас.
Йонто разжал пальцы, стиснутые на ручке входной двери. Плотно закрыл створку, отсекая ароматы и звуки сгустившейся ночи.
Нельзя просто заявиться во дворец и потребовать у Канро отдать ее. В лучшем случае его высмеют. В худшем — все же уберут, как «посмевшего перейти дорогу». И что тогда будет с ней?
Нельзя подставляться под удар. Нужно убрать из-под удара Ану.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Утро было свежим и нежным. Звенящим, прозрачным и хрупким, как хрусталь. Оно сияло вокруг меня. Оно сияло во мне.
Я шла по омытому росой саду и улыбалась неведомо чему. Выспавшаяся, наконец-то спокойная, уверенная, что еще не все потеряно. Мне ли принадлежали те чувства? Или же чентоль, всю ночь хранивший мой сон, щедро поделился своими? Не важно. В любом случае я искренне радовалась этой передышке.
По пути я не встретила ни единой живой души, если не считать стражей, которые меня не замечали. Или же делали вид, что не замечают. Главное, задержать не пытались, что уже было хорошо.
А может, и не очень. Все-таки дорогу я знала плохо, и провожатый пригодился бы. Осознала я это, поднявшись по одной из лесенок и попав в утопающий в цветах коридор. Застыла в растерянности, не зная, вернуться ли назад или пойти дальше, услышала за поворотом приглушенный смех и решила-таки попросить о помощи…
Подобрав юбки, я поспешно завернула за угол — и замерла. Раздвижные двери, светлые и ажурные, увитые ярко-голубым плющом с мелкими резными листиками, были наполовину открыты. И этого хватило, чтобы разглядеть просторную, залитую рассветными лучами комнату с пушистым бежевым ковром, оплавленными свечами в фантазийных подсвечниках, низким овальным столиком, уставленным блюдами со сладостями, и подушками, на которых расположились прехорошенькие девицы в разноцветных платьях и сияющих украшениях.
Судя по некоторой потрепанности, девицы еще не ложились.
Неужели это и есть тот самый гарем?
Так или иначе, но здесь мне точно не место. И лучше уж я поплутаю, чем привлеку внимание этих красавиц…
Я осторожно попятилась, неловко оступилась и, пытаясь удержать равновесие, схватилась за стену. Вернее, за круглый светильник на ней. Хлипкий такой светильник, да…
По полу он покатился с неожиданным грохотом. Остаться незамеченной после эдаких звуковых эффектов нечего было и надеяться.
Девушки легко подхватились с подушек и стайкой ярких бабочек подлетели к дверям. Столпились у порога, не решаясь его переступить, и во все глаза, блестящие от любопытства, уставились на меня.
Сердце кольнуло неприятным предчувствием, что добром это не кончится. Вот где оно было пять минут назад?!
— Ты еще кто такая? — выступила вперед эффектная блондинка с толстенной, замысловато заплетенной косой, спускающейся почти до пола. Светло-карие, смело подведенные черным глаза недобро щурились, полные ярко-алые губы презрительно кривились, а розовые ноготки на сложенных на груди руках вполне могли заменить кинжалы.
Божечки-кошечки… Да она одна страшнее банды гопников в темном переулке!
А таких, как она, здесь добрый — вернее, очень даже злой — десяток.
— Не та, за кого вы меня приняли, — отступила я, прикидывая, сумею ли в случае чего сбежать.
Моя одежда явно удобнее. Туфли — тоже. О мотивации и говорить не стоит…
— Дар Сверкающей, — процедила стоявшая ближе всех к порогу девица с забранными в высокую прическу темными волосами. Смотрела она столь же презрительно, как и ее блондинистая подружка, и коготками обладала отнюдь не меньшими. — Тот самый подарочек, из-за которого господин и думать о нас забыл!
«Цветник» возмущенно загудел. Сдается, что в этой ситуации глас разума будет гласом вопиющего в пустыне. С таким настроем, подогретым чем-то покрепче сладостей и сока, не аргументы слушают, а бьют оппонента. Ногами.
Я сглотнула, попятилась… И, резко выдохнув, остановилась.
Да какого черта, в конце-то концов?!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Побегу один раз — буду бегать всегда. И от кого? От девиц, которые дальше собственного носа не видят либо же видеть не желают!
Уже явно предвкушавшая веселую погоню блондинка смешалась и едва не запнулась о собственные юбки. Зыркнула исподлобья, нахмурилась…
— Не кривись, морщины появятся, — от души посоветовала я. — Тогда ваш господин и вовсе к тебе дорогу забудет. Зачем ему глупая и некрасивая, верно?