— Я просто хотел тебя поцеловать, — выдыхаю я, и на этот раз это не ложь. — Так целуй же меня.
И Рейн целует. Так требовательно и долго, что, как только мы достигаем вершины подъемника и готовимся спешиться для первого спуска за день, мое возбуждение достигает опасного уровня. Мы слезаем с подъемника и направляемся к одной из самых легких трасс на курорте. Рейн, упрямый осел, оказался непреклонен насчет того, чтобы учиться на детском склоне. Так что это будет… интересно.
Вставляя левую ногу в крепление, я перевожу взгляд на Кирана, как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот падает после попытки, стоя, закрепить правую ногу. Я кашляю, чтобы скрыть смех, но Рейн определенно улавливает мое веселье, если взгляд, который он бросает в мою сторону, прежде чем на этот раз сесть, является каким-то признаком.
Его менее чем изящные попытки встать на ноги смотрятся ужасно забавно. Наблюдая, как Киран теряет равновесие, в буквальном и переносном смысле, по моему телу растекается тепло.
Сжалившись над ним, я подпрыгиваю и протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться.
— Что, уже смеешься надо мной? — рычит он, хватая меня за предплечье.
— Так точно, детка. Это моя прерогатива как твоего учителя. Сегодня я могу смеяться над тобой сколько угодно.
Рейн ухмыляется и сжимает мою руку покрепче, но только для того, чтобы рвануть меня к себе, а не подняться на ноги. Я приземляюсь на него сверху, и наши ноги, а, следовательно, и доски, путаются вместе.
— Ну, и посмотри, что ты натворил. Ты этого хотел?
— Нет, — стонет Киран, ерзая под моим весом, пока я пытаюсь высвободить свои ноги. — Я просто хотел, чтобы ты замолчал.
Думаю, у тебя есть… больше чем один способ заставить меня это сделать.
— Что ж, осел, миссия выполнена, — смеюсь я, выпрямляясь, прежде чем протянуть ему руку, которую он с благодарностью принимает и, на этот раз, использует по назначению.
Как только мы оба встаем, я смотрю на Рейна и замечаю самую яркую улыбку на его лице. Ярче, чем солнце.
Отчего мое сердце замирает.
— Что такое? — спрашиваю я, уверенный, что мой голос не больше, чем шепот, который теряется на холодном ветру.
— Ничего. Я просто счастлив.
И он не лжет. Истина читается по блеску в его глазах и улыбке на лице. Я никогда не видел Кирана таким.
Свободным.
Мне отчаянно хочется запечатлеть этот момент — разлить его по бутылкам, загрузить в «облако». В общем, найти любой способ сохранить воспоминание на всю оставшуюся жизнь. Помнить, каково это, когда Рейн смотрит на меня вот так. Знать, хотя бы на мгновение, что я являлся источником его радости. И это самое сильное чувство на свете.
Я сжимаю руку Кирана в своей, наклоняясь вперед, чтобы коснуться губами его рта:
— Я тоже.
Рейн обвивает рукой мою талию и притягивает меня к себе, насколько это возможно со сноубордом на ногах. Его губы мягкие, но все же настойчивые и требовательные.
Когда дело касается Рейна, мне подходит любой вариант.
Честно говоря, я до сих пор не могу поверить, что все происходит на самом деле. Что я целуюсь с ним вот так, не обращая внимания на окружающий мир, что Киран принадлежит мне, пусть даже и на короткое время.
Я скольжу пальцами сзади, под его шлемом, и наклоняю голову, чтобы проникнуть языком еще глубже. Наш поцелуй становится слишком страстным для публичного места. Не то чтобы меня это волновало. Но, зная Рейна, он чувствовал бы себя неуютно, если бы осознавал, что за нами наблюдают.
Именно это и происходит, потому что поблизости раздаётся громкое «гребаные пидоры».
Рейн мгновенно застывает, и его тело становится жестким, как доска. Он отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза, а затем пытается вырваться, но я не позволяю.
Черт.
Вглядываясь в янтарные глаза, я замечаю, как в них растет ярость.
— Эй. Эй. Все нормально, — успокаиваю я, как только могу. Потому что это, должно быть, первый раз, когда Киран ощутил гомофобию на себе. Независимо от того, насколько ты непробиваемый, каждый первый раз ужасен. — Не слушай их, детка, — бормочу я, потирая большим пальцем точку на его шее. Она заметно пульсирует, являясь проявлением гнева Кирана. — Тебе нечего стыдиться. Совершенно. Так к черту их. К черту всех этих невеж. — Я вижу, как Рейн впивается зубами в нижнюю губу, пытаясь успокоиться. — Просто дыши. У них нет никакого права голоса в том, кто мы есть. На дворе двадцать первый век, так что они могут успокоиться по поводу двух парней, которые целуют друг друга на публике. Любовь — это просто любовь. — От моих последних слов Киран замирает. Черт, я не хотел привносить это слово в нашу ситуацию. — Ты понимаешь, о чем я, — быстро добавляю я, моля Бога, чтобы мой маленький промах не испугал Рейна еще больше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Потому что… я не люблю его.
Нет, это просто секс. Конечно, мы постепенно становимся больше похожими на друзей, чем на приятелей по траху.
Но я его не люблю…
Так ведь?
— Не позволяй их высказываниям испортить наш день, ладно? — умоляю я, нуждаясь в том взгляде, которым Киран смотрел на меня всего несколько минут назад. — Я знаю, что, когда в первый раз слышишь такое… это как удар под дых. Но не позволяй словам до себя добраться.
Рейн качает головой, выходя из озлобленного транса. Когда его взгляд встречается с моим, в нем проявляется печаль, отчего мне хочется найти того ублюдка и оторвать ему яйца. За то, что он все усложняет; за то, что настолько узколобый, что вынуждает людей сомневаться в себе — в своей идентичности. За то, что отклонение от социальных норм, по его мнению, является неполноценностью.
К черту их страх и ненависть ко всему, чего им не дано понять.
К черту мышление прошлого века, из-за которого мы до сих пор движемся как улитки. Люди должны сиять в своей подлинной форме.
Шлем Рейна сталкивается с моим, когда тот наклоняется ближе:
— Вот ведь мудак, — бормочет он, крепко сжимая меня в объятиях, его хватка чувствуется даже через слои одежды.
— Точно, — вздыхаю я. — Прости. Я не имел в виду…
— Не надо, — обрывает меня Киран и отстраняется, чтобы снова на меня посмотреть: — Не извиняйся передо мной за ту чушь, которую сказал кто-то другой. Это не твоя вина.
— Да, но…
— Заткнись, — рычит Рейн и грубо целует меня, не давая продолжить. Его следующие слова вырываются с резким вздохом: — Если кто и должен извиниться, так это я. Мне плевать, что они говорят. Меня волнует лишь то, что я называл тебя точно так же.
От его слов в груди начинает ныть.
Значит, Киран замер не из-за слов того придурка. Получается, он до сих пор испытывает вину за то, что мы наговорили друг другу в прошлом.
— Рейн, слова не могут причинить боль, если ты не позволишь им это сделать.
— Дай-ка угадаю, — говорит он, облизывая губы и отстраняясь от меня. Его глаза горят жидким огнем. — Ты собираешься солгать мне во второй раз за сегодняшний день и сказать, что мои слова никогда тебя не обижали… — Киран не дает мне ни секунды на ответ, потому что отталкивает меня, направляя свою доску вниз по склону. И могу с уверенностью сказать, что он снова от меня закрывается. — Поехали, детка. Нет смысла зацикливаться на том, что нам не изменить.
С этими словами Рейн начинает спускаться с горы, оставляя меня гадать, сумел ли я испортить наш день одним-единственным предложением.
Глава двадцать третья
Ривер
День семнадцатый
Рождество
Слава Богу, я ничего не испортил.
После первого спуска стало ясно, что у Рейна на удивление хорошо получается, поэтому мы встали в очередь на подъемник. Казалось, произошедшего на склоне никогда и не было.
Киран улыбался все чаще, то и дело поглядывая на меня, когда думал, что я не вижу. Флиртовал со мной, держал за руку. Целовал в губы, когда был особенно счастлив, без стыда и колебаний.