неизвестен чужакам, не относящимся к сему малому, но гордому народу, хотя иные ученые люди полагают, что землю басков, как и прочих, к тому региону относящихся, защищает единый артефакт – трость Минайрос…»
– Это не полная чушь, – отозвался профессор, и будто желая сгладить резкость слов, погладил её по голове, – но всё-таки не совсем правда.
– Вы же мне расскажете, как оно на самом деле?
Он чуть вздохнул.
– Будет день, моя девочка, когда тебе очень захочется брать такое – мысли, сведения – без спросу прямо из чужой головы против воли её владельца. Вспомни тогда меня и подумай, что я буду – нет, не разочарован, но огорчен.
Обычно такие его высказывания она оставляла без ответа, усваивая и запоминая, но тут ей отчего-то вздумалось поспорить.
– Знание не должно скрываться и зависеть от милости, – мягко, ему в тон, сказала она. – Разве не так? Оно должно принадлежать каждому, кто его ищет. А на просьбу может быть и отказ, разве нет?
Он ответил не сразу, распахивая свое хрустальное, в пол, окно и вытаскивая на пригретый осенним солнцем каменный дворик огромные резные пяльцы. Аккуратно отложив книгу, она стала ему помогать.
– Есть знание, к которому спрашивающий может быть просто не готов, – заметил он, но почти вопросительно – так, будто предлагал ей аргумент, им разделяемый только формально. – О, кстати – ваше яблоко упало.
Это «вы» у него всегда прорезалось в диспуте – иногда, забываясь, он даже звал её «коллега». Нагибаясь за яблоком, она внутренне возликовала: ничего она так не любила, как эти дуэли ума и слова.
– Так вот, – продолжил он, заботливо разглаживая отбеленный холст, – подумайте вот о чём: быть может, тот, кто владеет желанным вами знанием, осознает лучше, чем вы, что вам оно непригодно или преждевременно, и, смирившись с отказом, вы избегнете серьёзных ошибок, которые непременно совершили бы, случись по вашей воле.
К яблоку уже подбиралась обрадованная добычей мышь, и она не стала отнимать у зверька ужин – подошла вместо того к учителю, взявшемуся уже за пяльцы поменьше, с узором из изгибчатых, как волны, крестов.
– Но ведь это уже будет моя вина и моя ответственность, разве не так?
Будто не слыша её, он придирчиво оценил наилучшее место для вторых пялец, попробовал так и эдак, и наконец решительно поставил их на камень, из-под которого пробивалась уже суховатая желтеющая трава. Покончив с этим, он глянул на неё – искоса, будто видя впервые, проницательно и чуть недобро.
– Похоже, я задел струнку, андере? Может быть, даже тайную страсть? Осторожнее, дорогая, так можно многое выдать.
Она вспыхнула, прокляла себя за несдержанность – и вдруг увидела, как смягчилось изборожденное морщинами, как зимнее яблоко, лицо профессора.
– Занятно, – сказал он скорее даже не ей, а себе под нос, – ведь я хочу, чтобы вы стали сильной и взрослой, а радуюсь как идиот тому, что вы ещё такой ребенок. Но ведь вы так недолго ещё им будете… Простите меня за поддразнивание. Конечно, вы хотите знаний, поэтому вы и в школе, и к тому же вы из тех, кто всю жизнь учится. Но просто помните, что не все запреты глупы – некоторые, девочка, написаны кровью и горьким, очень горьким опытом.
Она почтительно промолчала, хотя была вовсе не согласна.
– Ладно, – решительно сказал он и указал ей на её пяльцы. – Займемся делом. Забудь об артефактах и прочей бессмыслице, пожалуйста. Не отвлекайся. Да, закрой глаза, так тебе будет проще…
– Я принесла с собой повязку, профессор.
– Действительно… Хотите так? Не сможете не подглядывать?
Она отрицательно качнула головой и увидела ожидаемое одобрение в непроницаемых глазах.
– Тогда вперед. Сконцентрируйтесь… Видите узор? Ну что же, начали.
Послушно она взяла иглу, послушно выбрала тот цвет, что ярче всех бился в открытом ей разуме другого человека, послушно воткнула пронизанную шелком сталь в податливый грубоватый лен и сделала первый стежок. Игла на этот раз исчезла из её расчетов спустя считанные минуты. Перед её ослепшими для мира глазами, но зорким зрением подлинной воли и разума стелились золотые листья под копыта яркой, как сплав золота и меди, лошади, на которой летела, безрассудно отдавшись азарту охоты, юная дама, в чём-то похожая на неё. И помимо иглы и рук, взятый в одном лишь воображении узор ложился на ткань.
Когда она снова открыла глаза, рука болела от усердия, но на льне вырисовывалась разве что всадница и первые наметки окружающего – изогнутая спина пса у стремени, тень всадника, мчащегося с ней плечо к плечу.
– Думаю, второй конь будет вороным, – сказала она, выскальзывая, как рука из руки, из чужого разума.
И профессор Мендиальдеа одобрительно улыбнулся.
***
Спор они не продолжили – просто, не сговариваясь, как всегда, убрали свое рукоделие, она почтительно его поблагодарила за урок и побрела к библиотеке, раскрыв почти сразу же томик хроники. Полезная вещь – Искусство разума, и упражнения – дело важное: по пути она ни с кем не столкнулась, хотя и споткнулась о первую ступеньку лестницы, ведшей к мрачному и монументальному как зиккурат, несмотря на все готические ухищрения, зданию с оскаленными химерами на каждом углу. Всё также не глядя, она поднялась по одной из мириад винтовых лестниц, идя на внутренние голоса своих, как на маяк, и в скором времени оказалась в выбранном ими на тот вечер кабинете.
Войдя, она оторвалась от книги на мгновение, чтобы оценить диспозицию. Белла пожирала глазами аннотированное изображение боя с болотной мантикорой, Ксандер отрешился от всего сущего, то вычитывая что-то в учебнике по истории будущего, то сверяясь с хрустальным шаром размером с половину его самого, а Адриано старательно изучал трактат об авзонийской школе фехтования. В своем трогательном единстве они проигнорировали её прибытие совершенно – разве что Адриано неопределённо махнул рукой, но было ли это приветствие или попытка изобразить парирование невидимой шпаги, осталось неясным.
Она поискала глазами ещё одно кресло, не нашла и устроилась на широком подоконнике, поудобнее примостив подушки. В замкнутом воздухе царил пьянящий аромат старых книг, скрипели, шелестели страницами и позвякивали цепями инкунабул библиотечные призраки в сокрытых хранилищах, ей на плечо присели несколько огоньков, подманенные щелчком её пальцев. Воцарился покой.
«… артефакт этот не видел никто уже несколько столетий, посему есть причины отнести его к утраченным или тем, о коих ничего не известно; и в этом он сродни иным утерянным сокровищам, подобно артефакту Нидерландов…»
Хрустальный шар вдруг полыхнул яростным пламенем, и в нём показалось вовсе несусветное – человек в неуклюжем, будто надутом