– Интересно… Чтобы доставить вам удовольствие, мой друг Джотто, я мог бы взять его к себе на пробу.
– Какая честь! Какая бесконечная честь! Какая благожелательность, какая честность… Я даже не надеялся…
– Это потому что я дорожу нашими сердечными и плодотворными отношениями, Джотто.
Леоне притворился, будто он тоже бесконечно признателен Ногаре, преклонил колено, опустил голову и положил руку на сердце…
– Ну будет… Завтра я жду тебя к первому часу*, мы вместе помолимся. Я не знаю лучшего средства стать ближе друг другу, чем молитва.
Наконец Ногаре перешел к тому, что его больше всего волновало. Новый заем, тридцать тысяч ливров, целое состояние! Плезиан сделал как можно более точные расчеты. Именно в эту сумму им обойдутся многочисленные сделки с французскими кардиналами, услуги различных посредников, которые придется оплачивать, не говоря уже о «подарках» прелатам, чтобы те отказались от своих притязаний на верховную власть в пользу единственного кандидата – кандидата Филиппа. Что касается короля, он еще не сделал своего выбора. Происхождение нового избранника не имело значения, главное, чтобы он перестал совать нос в дела Франции. Монарх был готов оказать помощь и предоставить свою казну тому, кто это ему гарантирует.
Ни Джотто, ни Леоне не обмануло объяснение, предоставленное советником: подготовка нового крестового похода для отвоевания Святой земли. Филипп был слишком озабочен обстановкой во Фландрии и Лангедоке и не мог себе позволить распылять силы. Тем не менее приветствовать любой новый проект подобного рода считалось хорошим тоном, и Джотто не был исключением из правил.
– А какие условия, мессир, вы ставите нам, поскольку речь идет о сумме, конечно, не астрономической, но довольно внушительной?
– Проценты, установленные Людовиком Святым.
Джотто был готов к такому ответу.
– А срок уплаты по векселю?
– Два года.
– Что? Но это так не скоро, я не знаю, будут ли мои заимодавцы…
– Восемнадцать месяцев, и это мое последнее слово.
– Очень хорошо, мессир, очень хорошо.
Немного погодя они вышли из толстой башни Лувра. Джотто довольно потирал руки.
– Вы удовлетворены, рыцарь? Вот вы и пристроены.
– Не жди от меня благодарности, банкир. Что касается моего настроения, это не твое дело. Я буду по-прежнему жить у тебя.
Джотто поджал губы. А он-то думал, что наконец избавился от рыцаря. Конечно, он с ним редко сталкивался, но все же ощущал присутствие Леоне в своем доме так явственно, что мороз пробирал его до самых костей. Несмотря на плохое настроение, он придал своему лицу приветливый вид и спросил:
– Что вы думаете об этом займе? Крестовый поход, которым нам так усердно заговаривали зубы, – это очень удобный предлог. Он годится во всех отношениях. Тридцать тысяч ливров – большая сумма, но все же ее недостаточно, чтобы снарядить армию крестоносцев и отправить их на другой конец света. Наш друг Ногаре одержим другими идеями.
– Какое тебе до этого дело? Тебе ведь платят, разве нет?
– Напротив, мне есть до этого дело. Знать, о чем думают сильные мира сего, – значит предупреждать их потребности и отражать их подлые удары. А нам, бедным беззащитным заимодавцам, всегда достаются колотушки вместо благодарности. Так устроен мир.
– Я задыхаюсь от слез.
Злобный скряга не обратил внимания на грубое одергивание и продолжал:
– А вы что об этом думаете?
– Одну очень интересную вещь, важность которой ты еще, вероятно, не осознал.
– Какую? – спросил Капелла.
– Ты только что предал мсье де Ногаре. Ты ему поставил ловушку, и если он узнает… выкручивайся, если хочешь легкой и быстрой смерти.
Это было настолько очевидно, что Джотто даже не подумал о таком повороте событий. Он бросился головой в омут, чтобы избежать опасности, но его хитрость, умение все просчитывать даже не подсказали ему, что он создавал новую опасность, гораздо более серьезную, чем предыдущая.
Через десять минут после их ухода привратник впустил в кабинет Ногаре человека, закутанного в плотный плащ.
– Ну?
– Мы приближаемся к цели, монсеньор. Все идет так, как вы этого хотели.
– Хорошо. Продолжай работать. Твой труд будет вознагражден, как мы и договорились. Надо действовать как можно более скрытно.
– Скрытность – это моя профессия и мой талант.
В душу Ногаре закралось сомнение, и он спросил:
– Что ты думаешь о нашем деле?
– Я думаю так, как вы мне платите. Значит, ваше дело – благородное.
Замок Ларне, Перш, июль 1304 года
Заканчивался шестой час*, когда граф Артюс д'Отон спешился во внутреннем дворе замка Ларне. Он тут же подумал об Аньес, о детстве незаконнорожденной девочки, прошедшем в этих стенах.
При других обстоятельствах суматоха, вызванная его приездом, безусловно, развлекла бы графа. Однако несколько дней, незаметно пролетевших после встречи с дамой де Суарси, держали графа в таком напряжении, что его настроение постоянно менялось. Полчаса вынужденного ожидания, разумеется, не улучшили его настроение.
К нему устремилась какая-то матрона, обмахивавшая себя фартуком, что выдавало ее растерянность.
– Монсеньор… монсеньор… – бормотала она, бросаясь на колени прямо перед ним. – Моего хозяина нет дома… Боже мой… – причитала она, словно наступил конец света.
Артюс знал об этом. В конце каждого месяца торговые дела Эда призывали его в Париж. Впрочем, именно это обстоятельство и подтолкнуло графа преодолеть пятнадцать лье, отделявших Отон от замка барона.
– Мадам его супруга больна?
Женщина почувствовала упрек и пустилась в объяснения.
– Нет, нет уж, никак нет, она в добром здравии, хотя срок родов приближается, слава богу. Ей сообщили о вашем приезде, и она готовится достойно принять вас… Она дремала… Но я старая дура, трещу без умолку… Следуйте за мной, монсеньор, прошу вас. Моя дама скоро к вам выйдет.
Артюс подумал, что очаровательная гусыня, обычное молчание которой скрывало полное отсутствие ума, вероятно, рвет на себе волосы в своей спальне, проклиная отсутствие мужа, спрашивая себя, что она должна делать – говорить, молчать, уклоняться, предлагать, чтобы не навлечь на себя гнев Эда после его возвращения?
Наконец появилась Аполлина де Ларне, окруженная тяжелым облаком чесночного запаха. Увидев Аполлину, Артюс растерялся, ведь он ничего не знал о ее беременности. Она принадлежала к числу тех женщин, которых ожидание появления на свет ребенка не красило. Ее обычно смазливое лицо подурнело, превратившись в сероватую маску, а под глазами образовались огромные синяки. Он протянул руку, чтобы избавить ее от необходимости делать реверанс, и сказал как настоящий лжец: