— Круто. Я тоже так хочу, — согласилась Лиза, а я молчала и смотрела на своих подружек.
— А ты как хочешь? — почти одновременно спросили меня девочки.
— Я?
Конечно, и я так хотела, но ни обалденной внешности, ни денег у меня не было. А значит претендовать на такое счастье, наверно, не стоило. Ну какое может быть счастье у серой мышки?
— А мне и без страховки пойдет, — улыбнулась я, — хоть бы кто-нибудь посмотрел.
Я раскачивалась из стороны в сторону, заглушая одеялом свои рыдания одеялом. Я упивалась своей никчемностью и разбитыми мечтами. Краем сознания понимала, что надо вести себя тихо, чтобы не напугать бабушку своими стенаниями. И я настолько была увлечена соей болью, что не сразу заметила, что-то не так. И только оглушительный выстрел, прозвучавший с улицы и заставивший меня вздрогнуть и отвлечься от своих страданий.
В моей комнате было светло. Свет исходил с улицы. От полыхающего огромным кострищем соседского дома. Дома, где сейчас был Никита.
С душераздирающим воплем, я выскочила на улицу, на ходу запрыгнув в валенки. Я бежала к дому, где уже столпились люди, не чуя ног.
— Ни- ки-тааааа! Ниии-киии-тааа!
Кто-то из соседей поймал меня и задержал в своих руках. Я готова была прыгнуть прям в огонь за своим малышом, поэтому начала брыкаться. Я даже не думала в тот момент ни о чем. Просто знала, что не могу потерять Никиту.
— Да, успокойся, малахольная! Вон твой Никита сидит в снегу!
Я даже ни сразу услышала говорившего. И продолжала рваться в сторону пожарища. До тех пор, пока меня не оттащили, и не усадили рядом с кричащим мальчиком, закутанным в чью-то огромную фуфайку.
— Мамааааа! Мамааааа! — кричал ребенок сквозь гул и треск пожара. — Машаааа!!! Там моя мамаааа!!!!
Я кинулась к Никите и прижав его груди, закричала вместе с ним.
Он бился в судорогах и звал свою маму, а я кричала, потому что больше не могла сдерживать свою боль. Потому что была благодарна небесам, что они не забрали у меня это маленького ангела. Потому что сейчас у нас с ним ни осталось никого, кроме друг друга, кто мог бы нас спасти. Потому что нам обоим было так больно, что если мы с ним переживем эту ночь, то наша жизнь больше не будет прежней. Никогда.
Мы сидели на холодной земле, и не чувствовали злого декабрьского мороза. У каждого из нас была своя боль, своя безысходность и свой маленький шанс на спасение. Никита звал маму, а я шептала что-то ему в ответ, понимая, что теперь у друг друга есть только мы.
Глаза выхватывали как как-то бегал с ведрами, лопатами, пытаясь унять огонь. Кто-то кричал на нас, но мы оба были в прострации. И я даже не помню, как мы оказались в нашем доме, лежа на кровати под тяжелым одеялом. Ночную тишину разрывали мои всхлипы и Никитины вскрики. Мы прижимались друг к друг, ища лекарство о той боли, что разъедала наши души до тех пор, пока оба не уснули в бессилии.
А утром, когда я открыла глаза, Никиты не было рядом. Ледяная дрожь прошлась по моему телу, заставляя стынуть кровь в жилах. Я кинулась на его поиски и нашла на улице. Он стояла во дворе и внимательно разглядывал то, что осталось от их дома. А там практически ничего не осталось. Даже стен. Просто черное выжженное пепелище посреди девственно белого снега.
— Маш, она умерла, да? — пропищал Никита, сдерживая слезы.
А я не знала, что ему сказать. Смотрела на этого маленького мужчину, который держался, чтобы не заплакать и просто удивлялась его силе воли. Ему было в тысячи раз больнее, чем мне, ведь я даже понятия не имела, что такое потерять маму. Мои родители, слава богу, были живы и здоровы, но, случись что-то с ними, вряд ли я бы смогла вот так стойко перенести их смерть. А я ведь намного старше и вроде должна быть сильнее морально.
— Никит, пойдем домой, тут очень холодно.
К сгоревшим остаткам дома подъехал полицейский уазик, пожарные, скорая и представители администрации. И теперь все внимательно смотрели на нас поверх невысокого забора сочувствующими взглядами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Маш? Где теперь моя мама?
Я взяла его маленькую холодную ладонь в свою руку и потащила в дом. Никита не сопротивлялся.
— Маленький мой, твоя мама теперь вот здесь, — я сняла с него курточку и положила ладонь на его грудь в районе сердца, — она теперь будет всегда рядом с тобой.
Мои глаза пекло от слез, но я сдерживала себя.
— Она меня больше не любит?
— Ну, что ты, малыш! Она тебя очень любит.
— Почему она меня выгнала из дома?
Мне так трудно было подбирать слова. Я забыла обо всем, что беспокоило меня. Сейчас мне хотелось успокоить Никиту, дать ему надежду. Я не могла позволить ему сломаться. А любое неверно сказанное слово сейчас могло оставить в его сердце глубокий неизгладимый след.
— Потому что очень любила. Потому что хотела спасти своего ангелочка.
— Я хотел прибежать к тебе ночью, — Никита все же всхлипнул, — но у меня не было обуви. Я не нашел свои валенки. И пошел в сарай. А потом стало много дыма. И очень жарко. И я очень хотел к маме, а не мог зайти.
— Маленький мой, — я даже представить не могла, что пережил этот ребенок. — Мама тебя не бросила. Просто сейчас так лучше для тебя.
— Я ее забуду?
— Никогда! Маму не забывают. И ты свою не забудешь. Мы с тобой нарисуем ее. И всегда будем помнить.
Никита заплакал и прижался ко мне.
— Маш, ты меня не бросишь?
Господи, как же ему было тяжело и страшно. Никите в январе должно исполниться шесть, но он был слишком сообразительный для своего возраста. Он понимал все, что произошло. Я видела это в его в один миг повзрослевших глазах. И очень хотела помочь его.
— Нет, солнце мое, не брошу. Мы теперь будем жить с тобой вместе.
И речи не могло, чтобы Никиту забрали. Я ради него была готова на все.
— Маш, я так тебя люблю.
— И я тебя люблю, очень-очень.
Нам было тяжело. Но мы выкарабкивались вместе. Мы тянули друг друга своей любовью и верой в счастливое будущее.
Наверное, Никита в силу возраста, смирился с потерей довольно быстро. Наша любовь с бабушкой и внимание сделали свое дело. Никита очень быстро перестал задавать вопросы о маме. Может только иногда, перед сном.
Мне было сложнее. Апокалипсиса из-за того, что Торопов женился, и скоро станет папой не случилось, но я ничего не забыла. Я помнила все. Даже в мельчайших подробностях восстановила черты лица неизвестного мне Антона. Я помнила все свои чувства, когда очнулась рядом с ним. Помнила взгляд Торопова. Его последние слова. И мне было жутко больно. Но больше упиваться своей слабостью я не собиралась. Я заперла всех, кто был тогда рядом со мной глубоко внутри. Я больше не хотела быть слабой. У меня теперь был Никита, который нуждался во мне. В моей любви к нему. И я заставила себя быть сильной.
Я понимала, что все это действует, пока я в деревне и окажись я, например, в городе, и встреть кого-то из старых знакомых, возможно, я снова поддамся слабости, но теперь была точно уверена, что это будет только внутри меня. Никто никогда не узнает, что я пережила и как мне сложно было вернуться к нормальной жизни.
В свободное время я изучила весь интернет и прошла кучу психологических тренингов. Может быть, делала неправильно, но так я чувствовала себя увереннее.
Однажды даже зашла на сайт с отзывами жертв, переживших изнасилование. Но там было столько боли и жестокости, что я даже боялась задумываться об этом. Я просто радовалась, что я ничего не помнила. Так легче все это пережить. Может неправильно, но я больше не хотела окунать себя в эту пропасть. Я хотела жить и радоваться. Но как бы я не старалась, та ночь оставила свой отпечаток. Я больше не хотела отношений ни с кем. Нет, я не боялась парней, но оставаться с ними один на один не было желания. А уж кому-то довериться — об этом не могло быть и речи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Все это было сложно. Но время и Никита заставили меня перешагнуть через свои страдания и посмотреть вперед. Да, слишком долго, слишком мучительно, но я справилась.