Читать интересную книгу Поп - Александр Сегень

Увидев отца Александра, он остановил его и тоже похвастался:

– Papascha – gut! Du bist Papascha, und er ist Papascha euch![8] – Он ласково похлопал ППШ, затем вытащил из-за пазухи и сунул отцу Александру рождественскую открытку: – Weihnacht![9] – тыкал он пальцем в изображение Марии, Иосифа и младенца Христа. – Es ist Maria mit Joseph. Klar dir? Also, kreuze weiter eben durch, bis ganz ist![10]

Отец Александр побрёл дальше и вдруг увидел, как Костик Торопцев и приёмный Торопцева Дима из Саласпилса залпом двумя огромными снежками влепили в рожу фашисту. Да ещё крикнули:

– За Родину!

Немец погнался за ними, передёргивая затвор автомата «Эрма»:

– Halt! Halt, kleinen Schweinen! Nicht von der Stelle![11]

Он даже успел пустить несколько выстрелов, прежде чем между ним и ребятами вырос отец Александр, загородил их собой. Немец и на него направил дуло, но опомнился.

– Дас ист майне, майне! – громко стал объяснять отец Александр, показывая на себя и на детей.

– Himmelherrgott! Deine Rauberbande mit Kerl buseriere! – выругался немец и пошёл к своим продолжать пьянство.

Отец Александр сердито повёл Костика и Диму в дом Торопцевых, впихнул их за шкирку в тёплое жилище:

– Извольте получить безрассудных героев. Устроили артобстрел. Одному немцу снежками прямо в харю. С трудом спас от расправы. Он чуть не убил их.

– Он не убил, так от меня ремня получат! – пообещал Торопцев.

– Чаем угостите, Николай Николаевич?

И отец Александр загостил у Торопцева. За окнами немцы стреляли в воздух и горлопанили.

– Удивительно и показательно то, что они так пышно празднуют Рождество и почти совсем не замечают Пасху, – говорил Торопцев.

– Я тоже всегда этому поражаюсь, – согласился отец Александр. – То есть получается, что в Европах признают бесспорным факт появления на свет младенца Иисуса, но к факту его беспримерного воскресения относятся скептически. Мол, это уже миф. А ведь и у них когда-то были художники, которые с восторгом и пронзительно рисовали Христово воскресение. Тот же Рафаэль, или немец Грюневальд. Но в последнее время, видать, у них материализм крепко пустил корни в душах. Перестали верить в то, что Христос воскрес и вознесся на небеса.

– А оттого они, возможно, и постепенно утрачивают облик человеческий, эти европейцы, – сказал Торопцев.

Он немного помолчал и вдруг решился признаться:

– Отец Александр! Грех на мне!

– Грех?

– Страшный грех. Я от вас скрывал одну вещь.

– Какую?

– Мой дед тяжело заболел, мучился и наложил на себя руки. Я его в детстве сильно любил. Хороший был человек. Лучший печник во всей округе. А я его всегда вписываю вам в поминание.

– Это, конечно, нехорошо, – нахмурился отец Александр. – Самоубийц не поминают. Вы больше так не делайте, не пишите его. А точно ли он наложил на себя-то?

– Упал с обрыва вниз головой. Не пьяный был.

– Может, оступился?

– Да нет, видели, как сиганул. Утверждают, что нарочно.

– Мало ли, что утверждают. Давайте так порешим. Вы его не поминайте сами. А я буду сам отдельно его поминать. Потому что вы такой хороший человек, а он вам дал производство!

– Спасибо вам, отец Александр! Я для вас раздобыл медицинский справочник. Вот, почитайте здесь.

Батюшка стал читать про тиф. Прежде всего, он узнал, что скрытый период этой болезни протекает не менее десяти суток, а с того дня, как они ходили в Сырую низину до исчезновения матушки, прошло не больше недели. Сильнейшая головная боль, высокая температура и состояние сильного внутреннего беспокойства – возможно, Алевтина Андреевна знала об этих первых проявлениях тифа и, почувствовав всё это, испугалась, что заразилась. Может, у неё сыпь на теле вдобавок образовалась. Но всё это никак не могло быть тифом, потому что и после инкубационного периода первые признаки проявляются не сразу, а постепенно. К тому же для сыпного тифа, который скосил узников и коменданта лагеря в Сырой низине, нужны были переносчики – вши. А их ни батюшка, ни матушка не имели. Витя и Людочка пришли к ним вшивые, но с той поры сколько уж воды утекло. Тогда же с этими насекомыми захребетниками враз было покончено.

Итак, получалось, что матушка ошиблась. У неё не было тифа. А если бы и был, то её можно было изолировать, и никому бы ничего не передалось. Бежавшего от смерти Ивана отец Александр вымыл в бане, переодел, обрил наголо, и у того тоже теперь не должны были водиться вши. Бедная матушка! Зачем она не посоветовалась с мужем, зачем не уточнила о том, как протекает тиф! Могла бы и точно так же раздобыть медицинский справочник!

Придя домой, отец Александр устало разговаривал с фотографией, на которой была изображена молоденькая Алевтина Андреевна, розовощёкая, с толстой русой косою, в тёмно-синем платье, усыпанном белыми цветочками:

– А всё потому, Аля, что тебе всегда хотелось поступить по-своему. Вот и навредила! Что же ты наделала, ласточка моя!

Она улыбалась ему с этого снимка с таким видом, будто говорила: «Да ладно тебе, Сашенька! Не всё ли равно?.. А там – так хорошо!..»

114

К вечеру немцы совсем ошалели, все они перепились, тарахтели мотоциклами, палили из пистолетов, ружей и автоматов в воздух, а то и не в воздух, и по улицам села летели дурные пули. Спилили в лесу самую высокую ёлку, установили её на том месте, где когда-то стоял Ленин, а потом вешали партизан. Жители думали, они её наряжать станут, а они облили ель бензином и сожгли. При этом распевали:

– Stille Nacht! Heilige Nacht!..[12]

Хорошо, что день был холодный и промозглый, все сидели дома, никто не гулял. Отец Александр строго-настрого запретил своим попятам высовываться из дому. Так же поступил с домашними и Торопцев, но в первом часу ночи к нему громко и нагло постучали в двери. Открыв, он увидел на пороге двух подвыпивших офицеров СС и нового полицая Приставкина. Сверкая глазами, немцы что-то заговорили, а полицай перевёл:

– Господа офицеры хотят оказать вам честь и приглашают ваших двух девушек на вечеринку по случаю праздника Рождества Христова.

– Скажите им, что мы люди православные и празднуем Христово Рождество через две недели. Если хотят, пусть приходят к нам в гости тогда, – ответил Торопцев, понимая, что просто так эти не отвяжутся.

– На-на-на-на-на! – глумливо заблеял один из офицеров, когда Приставкин перевёл им слова хозяина дома. Перед носом у Торопцева замаячил длинный указательный палец.

– Так не годится, – стал переводить Приставкин дальнейшие слова немцев. – Вам оказывают честь, и вы должны это понимать. У вас очень красивые девушки. Отдайте их, пусть повеселятся с офицерами великой Германии. А сами можете спать хоть до самого своего Рождества.

– Я ещё раз прошу извинения, но дочери останутся дома, – твёрдо объявил Торопцев.

Тут лица фашистов из весёлых и наглых стали обиженно-злыми. Один из них произнёс весьма гневную тираду, пытаясь запугать неуступчивого отца двух красавиц.

– Можете не переводить, – сказал Николай Николаевич полицаю. – Вероятно, меня осыпали угрозами. Скажите им, что, если надо, я буду обороняться. Но детей своих не отдам.

Один эсэсовец шагнул было в дом, но Торопцев успел захлопнуть дверь перед самым его носом. Почти тотчас за дверью загремели выстрелы, две пули пробили дверь и прожужжали в сенях, вошли в стены. После третьего выстрела за дверью раздался обиженный громкий возглас:

– Аh! Scheise!

После этого всё стихло, Торопцев осторожно выглянул в окно и увидел, как одного из офицеров, явно раненного, уводят Приставкин и другой эсэсовец. Вероятно, третья пуля срикошетила и нанесла рану самому стрелявшему.

– Васса! Надя! Катя! Костя! Дима! Оля! – закричал Торопцев. – Быстро одеваемся и уходим!

Оля сразу заплакала. Остальные без слов кинулись одеваться.

– Куда же мы пойдём, Коленька? – в ужасе вскрикнула Васса Петровна.

– В храме спрячемся. Я знаю, где там можно, чтоб не нашли.

В несколько минут они все собрались и готовы были бежать из дома, но оказалось, что уже поздно. Слишком быстро фашисты организовали своих людей, которые со всех сторон окружали дом. С улицы грянула пальба из ружей, пистолетов и автоматов, и дом мгновенно превратился в кромешный ад – всюду жужжали пули, летели осколки стёкол, посуды, вещей. Все попaдали на пол, крича от ужаса. Упавший рядом с Торопцевым приёмыш Дима страшно застонал, кровь брызнула из него во все стороны. Пули рикошетили и впивались в лежащих на полу. Следом за Димой погибла Васса Петровна. Потом пуля размозжила голову Кате.

Вдруг стрельба затихла. Раненный в плечо Николай Николаевич пополз в сторону погреба, простонав:

– Кто цел, за мной!

За ним поползли Надя, раненная в ногу, и Костик, которого пули не коснулись. Оля забилась в угол и там плакала. Торопцев дополз до погреба и, преодолевая боль, открыл люк.

– Лезьте! – приказал он, а сам пополз к Оле. – Оленька! Не бойся, мы сейчас спрячемся в погребе, и ничего не будет!