Читать интересную книгу Поп - Александр Сегень

– Батюшка! Бесполезно, мы не выдержим!

– Я никого за собой не прошу, – отвечал священник крайне сердито.

– Он идёт наобум, – сказал Комаринскому Торопцев. – Он выбьется из сил и поймёт, что надо возвращаться. Или мы найдём её. Я почему-то верю, что найдём.

И случилось чудо, пурга стала стихать и стихать. Они шли уже больше часа, когда снег полностью прекратился. Утих и ветер. А ещё через час тёмный лес озарила луна. Собаки взбодрились, вновь бежали впереди людей, лишь время от времени весело оглядываясь.

– Как же ты далеко зашла, моя девочка, как далеко! – бормотал себе под нос священник. Он уже выбился из сил, но продолжал идти туда, куда его вело нечто необъяснимое.

Внезапно он остановился. Это были те самые деревья, которые он отчётливо видел над матушкой, когда она ложилась в сугроб.

– Нельсон! Ночка! Ищите! Ищите матушку Алевтину!

Собаки постояли, некоторое время внимательно глядя на отца Александра, чтобы как можно точнее понять задачу. Вдруг поняли и стали пружинисто рыскать, вальсируя кругами по сугробам. Люди в надежде смотрели на их озадаченное кружение, тяжело дыша после столь трудного, изнурительного пробега. И тут Нельсон стал хрюкать, внюхиваясь в один из сугробов, чихать и рыть, рыть. Ночка тотчас присоединилась к нему.

– Что там, Николай Николаевич, подойдите вы! – затаив дыхание, попросил отец Александр.

Торопцев и Комаринский бросились туда, где рыли собаки, тоже стали рыть снег.

– Нашли! – крикнул Торопцев.

– Здесь она! – крикнул Комаринский.

– Живая?

Молчание.

– Живая?

– Увы!

Отец Александр встал в снег на колени и посмотрел в чёрное, полное звёзд и лунного света небо. «Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас» – почему-то вспомнилось ему. И показалось каким-то отчуждённо нелепым. И всё вдруг стало отчуждённым и нелепым вокруг отца Александра. Он смотрел, как его самые близкие друзья укладывают окоченевшую его жену Алюшку на салазки, и в голове у него было пусто и звонко, как в ледяном шаре.

– Постойте! – Он встал с колен, подъехал на лыжах. Наклонился над спящим лицом покойницы. Осторожно произнёс: – Талифа куми![7]

Ничего не произошло. Господь дал только одно чудо, состоявшее в том, что они её нашли.

105

На рассвете трое изнурённых лыжников со скорбной поклажей добрались до своего села. Два гроба были ещё в сорок первом заготовлены отцом Александром для себя и любимой жены. Они хранились на колокольне под лестницей, и теперь настал черёд одного из них. Пока ещё было утро и все малые дети спали, Васса Петровна, Надя, Катя и Ева с трудом раздели Алевтину Андреевну, обмыли её ледяной водой, обтёрли спиртом. Сами растёрлись этим простейшим дезинфицирующим средством. Обрядили покойницу в лучшее платье, надели белые носки и летние туфли. Вчетвером уложили полнотелую попадью в гроб. Отец Александр наблюдал за этим со стороны. И казался безучастным ко всему происходящему.

– Батюшка, вы бы легли спать-то! – сказала Васса Петровна. – Мой-то силач и то уже спит. Удивительно, как наш учитель выдержал такое путешествие.

– Осталась единица, – печально сказал отец Александр.

Гроб поставили в холодные сени. Теперь отец Александр мог дочитать матушкино письмо:

«…Полагаю, что это не самоубийство, ибо никаких действий над собой я не предпринимаю, а просто ухожу, отводя беду от многодетной семьи. Возможно, и приду куда-нибудь, где отлежусь и выздоровею. Было бы гораздо большим грехом подвергать вас всех заразе. Тебе же хочу сказать, что никого я так не любила в своей жизни и не встречала лучшего человека, чем ты. Многажды я гневала тебя различными поступками и противостоянием. Прошу простить меня. Я всего лишь старалась удержать тебя в рамках, дабы ты не растворил себя в мире, который ты так смертельно любишь. Теперь тебе надо будет ещё больше остерегаться от дерзких и необдуманных поступков, потому что меня нет, на тебе одном лежит вся ответственность. Всем детям нашим – Васе, Мите, Андрюше, Данилушке, Еве, Саше, Мише, Вите, Людмиле, Колюшке, Виталию и Леночке – передай моё последнее благословение. Пусть помнят обо мне только хорошее. Сил больше нет писать. Надеюсь, ты, Сашенька, выпросишь для меня у Господа Бога прощения всех грехов и упокоения в месте злачнем, месте тихом, месте чистом. Там мы и встретимся вновь. Люблю тебя!

Твой точильный камень».

Слёзы, наконец, брызнули из глаз отца Александра во все стороны, когда он прочитал последние два слова. Ведь он наивно полагал, что матушка ничего не знает про это сравнение с точильным камнем, а теперь выходило, что она знала.

– Боже, Боже! – всхлипывал он. – Если ей не будет райского наслаждения, то и мне пусть не будет. Хочу быть только с нею!

106

Сразу после похорон матушки наступила сильная оттепель. Словно снег для того только и приходил, чтобы она ушла в него. Заладили противные сырые дожди. Батюшка представлял себе, как он, свежий вдовец, подолгу простаивает над могилкой безвременно ушедшей супруги, а погода не давала ему такой возможности. Стоять часами под дождём было бы очень картинно. К тому же и сказано: «Что меня тут ищете?» Она была теперь не в земле, а иных землях незнаемых.

Каждое матушкино слово то и дело всплывало в памяти отца Александра. Казалось бы, он все слёзы выплакал, а они вновь наполняли его очеса, едва только воскреснет «зайчик подседелый» или то, как он сам любил в последнее время называть её «фрауляйтером». И если то, как она коверкала «Херувимскую», до бешенства раздражало его некогда, теперь казалось милым и незабвенным. Навсегда утраченные матушкины недостатки выглядели теперь столь же драгоценными, как её неоспоримые достоинства.

Кто же теперь будет ему точильным камнем! Осознание этого особенно изъедало душу отца Александра. Некому было отныне его ни приласкать, ни приголубить, ни отругать, ни поспорить с ним.

Он слышал рядом её дыхание, оглядывался в надежде увидеть хотя бы мельком, где она. Дни без неё отваливались один от другого издевательски долго, мучительно, тяжко. В доме дежурили по очереди то Васса Петровна, то её дочери, то жены Чехова и Комаринского – Ира и Валя. Хорошо всё делали по дому. Можно бы даже сказать, что и лучше, чем матушка Алевтина. А всё равно – не так!

За всю свою жизнь отец Александр ни разу не оскорбил жену, не назвал обидным словом. Ни разу. Лишь однажды она так разозлила его настырным словопрением, что он не выдержал и крикнул ей:

– Анд-ррревна ты!

И это «Анд-ррревна» прозвучало как ругательство. Теперь отец Александр вспоминал тот случай и краснел от стыда.

Ира Чехова просила отдать им в дом кого-нибудь из детей. После внезапной той кончины Павлика она не могла найти себе утешения. Но отец Александр решительно отказывал:

– Нет уж, они уже в моём доме пустили корни. Негоже по нескольку раз туда-сюда пересаживать. Это вам не берёзки, а люди. Мало ли по земле брошенных да беспризорников ходит. Если захотите, найдёте себе ещё.

Но брать со стороны Чеховы не спешили. Из батюшкиных-то рук лучше. Хотя вот и из батюшкиных не прижился росток.

107

Дожди не прекращались. Лишь в праздник погребения Александра Невского с утра засияло солнце. В этот день впервые сердце батюшки отпустила боль тяжелейшей потери. Впервые с похорон жены когтистая лапа, сжимавшая душу, немного расслабила, смягчила пытку. Радость свершения церковной службы вновь вернулась. Чинно и размеренно, а не так рассеянно, как все эти дни после гибели матушки Алевтины, он ступал по всем ступеням праздничной литургии. А когда дошло до главного таинства, произошло невероятное. Отец Александр отчётливо услышал с клироса, как она поёт в хоре «Херувимскую». Именно так, неправильно, как она всегда и пела. Он даже прервался и выглянул, чтобы увидеть хор на клиросе. В неправильной матушкиной тональности пела Ева. Заплакала и немного отступила назад от хора, стала утираться платочком. Священник вернулся к своим обязанностям, и лишь когда выходил с чашей на солею, стал размышлять о том, зачем это Муха вздумала петь под матушку.

Этот Евин поступок взволновал отца Александра. Значит, все, когда поют «Херувимскую», вспоминают матушку Алевтину и горюют о ней. Когда окончилась служба, он отправился на могилу и сказал:

– Ну вот, Алюшка, мы тебя все ругали за «Херувимскую», а теперь каждый был бы рад услышать, как ты её поёшь. Хотя пела ты неправильно. Даже и не спорь, Аля. А за то, что я тебя тогда Анд-ррревной назвал, прости меня. Не скрою, хотел обидеть. А теперь до того стыдно! Ведь я муж, должен был терпеть твоё точило. И я так редко говорил тебе, что люблю. А я так люблю тебя, Алюшка моя, что хочется уж поскорее к тебе. Да на кого я детей брошу? И этих попят приёмных, и наших соколиков. Попроси там у Пресвятой Богородицы, пусть обережёт их от смерти или ущерба. Ты смотри, Аля, солнышко-то сегодня какое!..