Читать интересную книгу Виновник торжества - Фридрих Незнанский

— Нику Цуркану. Вообще-то я музыкант. Но умею копать колодцы и делать в квартирах косметический ремонт.

— А где вы всему этому научились? — вежливо поинтересовался Юра.

— Музыке — в Молдавии. Я закончил музучилище. Играю практически на всех инструментах.

— Меня интересует, где вы научились копать колодцы и делать ремонт.

— Конечно, в Петербурге! — удивился Юриному вопросу молдавский самородок. Но как честный человек, уточнил: — Колодцы, конечно, не в самом городе, а под Питером копал, на дачах, у нас бригада была колодцекопателей. А ремонт делал в том домике, где мы жили. С бригадой колодцекопателей. Так что вы не волнуйтесь, у меня опыт есть.

Деваться было некуда. Тем более что путешествие Нику из пригорода в Питер не обошлось без неприятных сюрпризов, и Нику был этим очень травмирован. На Финляндском вокзале его задержали милиционеры, так как у него не оказалось регистрации, и поскольку денег при нем тоже не оказалось, доблестные стражи порядка отняли у него мобильный телефон, на который он целый месяц копил, копая колодцы. Нику едва выпросил у них сим-карту и теперь бережно хранил ее в тощем бумажнике. Условия оплаты он оговорил сразу. Так как все деньги он потратил на телефон и остался без ничего, хозяева должны были его кормить или выплатить хоть какой-нибудь аванс на пропитание. Поскольку регистрации у него тоже нет, а милиция свирепствует, жить он будет у хозяев, а то на штрафы никаких денег не напасешься. А чтобы не очень их стеснять, он поселится в той же комнате, где будет делать ремонт. На следующий день выяснилось, что у Нику большие проблемы со здоровьем. Копая бесконечные колодцы на дачах, он кое-что застудил, и теперь постоянно мучился сильными болями. Поэтому каждый час он запирался в ванной и сидел в кипятке — прогревался. Любаша рассчитывала управиться с ремонтом за одну неделю, но вот уже вторая подходила к концу, а каких-либо заметных сдвигов не намечалось. Нику жил своей жизнью. Он поздно вставал, долго готовил себе завтрак, вдумчиво поглощал его, рассказывая Любаше бесконечные истории из своей прошлой, богатой приключениями жизни. Как он ездил на заработки в Грецию и собирал апельсины. Как он там же строил огромный трехэтажный дом. Из его рассказов получалось, что дом он строил один. Но если он строил этот дом в таком же темпе, как делал ремонт в квартире Салтыковых, ему должно было бы быть уже лет сто двадцать. Между тем вид у него был вполне молодой и цветущий, и если бы не гримасы боли, иногда искажавшие его правильные черты лица, он производил бы впечатление счастливого человека, нашедшего, наконец, спокойную гавань, где время течет медленно, спешить некуда, впереди долгая обеспеченная жизнь. Салтыков иногда заглядывал в комнату, где каждый раз заставал Нику в одной и той же позе. Он сидел посреди комнаты на старой табуретке, вокруг лежали расстеленные газеты, открытые ведра с краской, мешки с сухой смесью, известкой и еще бог знает с чем. И в этой разрухе, под неизменную жизнеутверждающую молдавскую музыку, которую Нику слушал из экспроприированной у хозяев магнитолы, он с вдохновенным лицом созерцал ободранные стены. Иногда он держал в руках мастерок. Привыкал. Когда он встречал укоряющий взгляд хозяина, озабоченно показывал на щели между полом и стеной:

— Какие же у вас гнилые стены, я все удивляюсь, как они еще не обвалились. — И ловко закидывал в щель порцию раствора, а потом долго и старательно разглаживал его сначала мастерком, а потом каким-то самодельным приспособлением из неструганой доски. Салтыков в шоке выходил и давал себе слово больше туда не заглядывать. Любаша кашу заварила, пусть сама и расхлебывает. Нику проел первый аванс и попросил второй. И сразу по его получении вспомнил, что давно не навещал сестру, которая живет в Питере с семьей.

И у нее сегодня день рождения. Так что он сейчас попарится и поедет ее поздравить. Вернется уже завтра, ну, и не с самого же утра. Ему тоже выходной полагается. Он и так работает не покладая рук уже две недели…

Когда Нику отбыл, на этот раз почему-то не боясь встречи с милиционерами, Любаша подошла к злющему Юре и, с нежностью прижавшись к нему, виноватым голосом проворковала:

— А давай, Юрочка, плюнем на этот ремонт, выкинем все эти мешки и банки с краской, мебель расставим и так будем жизнь доживать…

— В разрухе? — возмутился Юра. — Я не затем моих сынков на свет рожал, чтобы они как бомжи жили. Господи, — в отчаянье вскричал он, — да когда же эти мучения кончатся?! — И рванулся к ванной, которая наконец-то была свободна.

Нику действительно вернулся на следующий день. Настроение у него было приподнятое, он шутил и все порывался рассказать Любаше очередную занимательную историю из своей жизни. Но Любаша спешила на работу и сумела ловко его отшить. Тогда он посадил перед собой младшего Салтыкова, и тот, воспитанный родителями слушать взрослых и не перебивать их, не решился прервать рассказ о сборе винограда в Италии…

Когда вечером все сошлись на кухне, Нику преподнес хозяевам очередной сюрприз.

— Мне зять привез мой аккордеон, а то наша бригада уезжает на новое место и они побоялись, что инструмент пропадет. Можно, я по вечерам играть буду? У меня руки уже немного отвыкли от музыкального инструмента, а мне сестра сказала, что если я буду ежедневно репетировать, то меня румынское консульство станет приглашать на культурные мероприятия, потому что у нее там знакомый секретарь.

Салтыков махнул рукой:

— Пропадать — так с музыкой!

Жизнь в семье Салтыковых стала еще веселее. Любаша преодолела свою природную застенчивость и стала по нескольку раз в день заглядывать в комнату сыновей. Нику пришлось засучить рукава, и работа наконец сдвинулась с места. Вскоре все содержимое мешков навеки поглотили щели между полом и стенами. Салтыков даже удивился, куда поместилась эта пропасть цементной смеси, закупленной Нику в таком бешеном количестве, будто на месте комнаты он решил выстроить столь же солидный трехэтажный дом, как в прекрасной стране Греции. Наконец Нику приступил к отделке потолка. Несколько дней подряд он появлялся из комнаты как Белый человек из Сказки сновидений, пугая друзей мальчишек чернющими глазами, люто сверкающими из-под абсолютно белых бровей и ресниц. Видимо, припарки в ванной помогли, ему полегчало, и он рьяно принялся за ремонт. Его хватило на два дня. Он работал до десяти вечера, потом с час принимал душ, ел приготовленный Любашей ужин. Она решила не скупиться, надеясь, что у Нику освободится время и он скорее завершит ремонт. После сытного ужина он распахивал в своей комнате окна и садился за аккордеон. Играл он очень хорошо, порой просто виртуозно, хотя почти исключительно зажигательные молдавские мелодии. Они нравились не только Любаше, и под окнами их первого этажа нередко собиралось немало людей, которые наслаждались бесплатным концертом, невзирая на позднее время, и даже соседи не роптали. Вид комнаты Салтыковых, выставленной напоказ, поскольку шторы давно сняли, вызывал у народа сочувствие, а сидящий посреди этого бедлама Нику с аккордеоном в руках напоминал демобилизованного солдата, потерявшего на войне всех родственников и теперь странствующего по городам и весям, чтоб заработать себе на кусок хлеба. Через два дня примерной работы Нику заявил хозяевам, что должен немедленно ехать на вокзал встречать своего двоюродного брата Димитру. У того умер отец, и брат приезжает в Питер на заработки. А чтобы его не загребла милиция, его нужно привезти к Салтыковым и поселить здесь, пока Нику будет заканчивать ремонт. У Салтыкова отвисла челюсть. И чтобы ненароком не задушить Нику, он собрался за две минуты и молча отбыл на работу. Потрясенная Любаша тихо плакала на кухне. Семейная жизнь рушилась на глазах. Повеселевший Нику в своей вышитой сорочке и камуфляжных штанах поехал на вокзал и через час уже знакомил хозяйку с новым постояльцем. Мальчик оказался тихим, скромным и, вывалив сумку с роскошными молдавскими сливами на стол, робко пригласил: «Угощайтесь…» Любаша пожалела восемнадцатилетнего сироту и пошла к соседям за еще одной раскладушкой. Когда вечером братья-молдаване ужинали, Нику, с аппетитом поглощая жареную картошку, сообщил Любаше, что у Димитру есть брат-близнец. Любаша тяжело рухнула на стул и в ужасе уставилась на Нику, лихорадочно соображая, куда расселять прибывающее с завидной регулярностью семейство Цуркану. Заодно упрекнула себя за то, что не поинтересовалась, сколько же у него родственников и в каком количестве они собираются заселить ее квартиру. Но напрасно она так беспокоилась: брат-близнец без пересадки отправился в бригаду колодцекопателей, куда после окончания ремонта собирались присоединиться и подлечившийся Нику, и строитель-новобранец Димитру. Салтыков вечером домой не вернулся, предупредив звонком Любашу, что всю ночь они с опергруппой Турецкого будут отрабатывать основные направления, разрабатывать линии, подводить базу и вообще — дел невпроворот. Дома ночевать некогда. Язык у него заплетался, в трубке слышался хохот Турецкого и Гоголева, что-то весело щебетала Галя, какой-то незнакомый мужской голос приятным баритоном пел песню Пугачевой про паромщика. Там, где не было Любаши, народ веселился. Она проглотила обиду и подумала: «Сама виновата…» На этот раз она даже не стала плакать, решив стойко сносить все тяготы рачительной хозяйки, возжелавшей в кои веки сделать ремонт в одной-единственной комнате. В том, что эксперимент на этом закончится, сомнений у нее не вызывало. «Лучше вечный срач, чем ежедневный плач», — вспомнила она любимую поговорку Юльки, которая уже лет тридцать не решалась на ремонт в своей захламленной квартирке. Пришлось бы отказаться от множества дорогих ее сердцу вещиц, которыми ее обеспечивали друзья и подруги, освобождая свои квартиры от ненужного хлама в преддверии ремонтов. Юлька, добрая душа, никому не отказывала и принимала все — вплоть до старых выцветших занавесок, которые бывшим хозяевам были дороги как память и рука не поднималась выбросить их на помойку. На старых поломанных стульях, кое-как державшихся на дополнительно подставленных палках, восседало многочисленное котовье семейство. Юльке приносили и котов, подобранных на помойках или в подъездах. Она бы принимала и собак, но коты были не просто очень ревнивые, но и лютые, могли задрать собак до смерти. Одну несчастную собаку Жульку едва удалось спасти от разъяренных котов, и с тех пор Юля с сожалением отказывала всем собакам подряд. Когда Юля еще в «доремонтную» эпоху приходила в гости в чистенькую квартирку Любаши, она восхищенно оглядывалась и каждый раз поражалась: