пытавшийся, было, спорить, видимо, понял целесообразность распоряжения Прокофьевой и, махнув рукой, поддерживаемый высокой, белокурой и сильной девушкой — медсестрой Мариной, вышел из палатки. Зинаида Николаевна обернулась к Борису:
— Не пойму, зачем таких больных людей посылают в армию! У него тяжелейшее сердечное заболевание, да ещё плюс к этому ожирение, а у нас в батальоне ведь надо всё бегом бегать, да и физического труда немало. Вот товарищ Кузьмин с передислокацией-то совсем и расклеился. А вы, Борис Яковлевич, тоже хороши! Не посмотрев на человека, давай его таскать за собой! Я ведь знаю, в каком вы темпе ходите, вот и доконали своего комиссара, а он человек и знающий, и хороший, и организатор толковый.
Алёшкин смутился, он привык всерьёз воспринимать слова и замечания Прокофьевой. Впрочем, многие в батальоне считались с её мнением больше, чем с чьим-либо. Она действительно была высокоэрудированным врачом и собственными силами, знаниями и какой-то особой чуткостью спасала жизни многим оперированным. Все врачи это понимали. В спокойных мирных условиях или в условиях госпиталей хирурги, прооперировав больных или раненых, в дальнейшем постоянно их наблюдали, здесь же это сделать было невозможно. Все хирургические пациенты после операции выхаживались медперсоналом, которым руководила Прокофьева.
— Так ведь он сам за мной пошёл!
— Сам-сам… А что же ему было ещё делать? Вы новый командир, идёте принятое хозяйство осматривать, а он вам скажет, я, мол, пойду полежу, так что ли? Так ведь врач-то вы, а не он! Видели, в каком он состоянии, сами предложили бы ему отдохнуть.
— А я и не заметил, — простодушно сказал Борис.
— Вот в этом-то и беда, что мы людей около себя не замечаем! Ну, будете ещё что-нибудь осматривать в госпитальном взводе? Если нет, то отпустите меня. У меня там один тяжёлый лейтенантик есть. Такой молоденький, совсем мальчишка! Его часа полтора тому назад Картавцев оперировал.
— Конечно, идите, идите, — ещё более смущаясь, сказал Алёшкин.
Выйдя из госпитальной палатки, он нос к носу столкнулся с Сангородским. Тот быстро подошёл к нему и, ещё не отдышавшись, начал:
— Что будем делать, Борис Яковлевич? Сейчас пришло сразу четыре машины с передовой, полнёхонькие. Шофёры говорят, что на ППМ осталось много раненых и ещё прибывают.
— Что будем делать? — почему-то вдруг улыбнулся Борис. — Работать. И как можно лучше!
— Я понимаю, что работать, да ведь опять из колеи выбьемся! Картавцев уже задыхается, он больше двенадцати часов в операционной. Иваницкую с её помощницей только что Соломон сменил, сейчас с Дурковым работает в большой операционной. «Животов» тоже несколько привезли…
Отвлечёмся на минутку и расскажем о враче Иваницкой. Как мы знаем, она работала в госпитальной роте вместе с врачом Башкатовым. При реорганизации медсанбата она уехала с заболевшим Башкатовым в качестве сопровождающей, а перед самым началом описываемых боёв вернулась в батальон. До войны Иваницкая работала, как и Бегинсон, акушером-гинекологом в хирургическом отделении Серпуховской больницы. Вернувшись в санбат, она стала его заместителем. Таким образом, в большой операционной, где оперировали раненых в брюшную полость, создалось две бригады: Бегинсон с Дурковым и Иваницкая с новой молоденькой женщиной-врачом. В малой операционной, где обрабатывали всех остальных раненых, оставался только один Картавцев. Ему помогала Ниночка — врач, которой самостоятельную работу поручить пока было нельзя.
— Ну что вы, Лев Давыдович, расстроились, — прервал его Алёшкин. — Ведь у вас теперь командир медсанбата — тоже хирург! Я сейчас подменю Картавцева, он отдохнёт часов шесть-восемь, а там Иваницкая Бегинсона сменит, так что всё будет нормально. Не пойму только, откуда так много раненых появилось.
— Вы ведь ещё ничего не знаете, — взволнованно сказал Сангородский. — Я чего ещё беспокоюсь: тут один раненый майор есть, он из штаба 41-го полка, на передовой замещал убитого командира батальона, так он рассказывал, что в течение сегодняшнего утра их полк четыре атаки немцев отбил. Говорит, что и на других участках то же самое делается. Ещё говорит, что к противнику подошли совсем новые части, их много, и они, несмотря на потери, продолжают атаковать… Боюсь, не станут ли наши отступать, как мы тогда справимся?
— Лев Давыдович, вы, наверно, забыли про приказ № 227 Верховного главнокомандующего товарища Сталина. В нём сказано: «Ни шагу назад!» Нет, мне кажется, что, если наши и отошли из прорыва назад, на хорошо оборудованные позиции, так это было сделано по приказу, а приказа оставить эти позиции не будет, я почему-то в этом уверен. Ну, а если и предстоит нам скорый переезд, так ведь не в первый раз! Самое главное, поскорее обработать раненых да эвакуировать. В первую очередь надо взять тех, кого Зинаида Николаевна выходила. Вот что, Лев Давыдович, я сейчас быстренько перекушу и сменю Картавцева, а вы зайдите в эвакоотделение. Пусть Татьяна Николаевна запросит из эвакопункта ещё машин, это очень важно. Я, как только вырвусь из операционной, сам к ней забегу, палатка должна быть всегда свободна.
Сказав это, Борис быстро пошёл, почти побежал к своему домику, где был встречен весёлым повизгиванием Джека и Игнатьичем, уже расставившим на столе котелки с супом и кашей. Заметив, что обычно разговорчивый ординарец не произнёс ни слова, Алёшкин спросил, садясь за стол:
— Ты что нахохлился, Игнатьич? Чем недоволен?
— А чего же довольным-то быть? Вы что, не слышите, что ли, что на передовой делается, да и вокруг нас?
Борис до сих пор как-то не обращал внимания на усилившуюся канонаду, бомбёжку и даже пулемётную стрельбу, слышную со стороны передовой. Не замечал он и почти не прекращавшейся артиллерийской стрельбы со стороны батарей дивизионной и армейской артиллерии, расположенных в нескольких сотнях метрах от батальона, справа и слева, а также и разрывов снарядов противника, раздававшихся в этих направлениях. Откровенно говоря, обходя своё новое хозяйство, он был так поглощён будничными делами каждого из подразделений, что совсем не придавал значения окружающей обстановке.
Только теперь, после слов Игнатьича, он прислушался и, будучи уже достаточно искушённым, понял, что дивизия, да, пожалуй, не только она, но и её соседи (канонада доносилась и от них), ведут трудный и тяжёлый бой. Невольно и его пронзила мысль: «А если части и в самом деле не устоят? Ведь передислоцироваться-то нам будет очень сложно. Надо как можно быстрее эвакуировать всех раненых, но прежде всего, надо их обработать».
Наскоро поев, он сказал:
— Не паникуй, Игнатьич! Я иду в операционную, хозяйничай тут.
— Ну уж нет, здесь я хозяйничать не буду. Вот сейчас же всё перетащу в тот домик, который я подобрал. Там до операционной всего-то полсотни шагов, а сюда чуть не полкилометра