Читать интересную книгу Рад, почти счастлив… - Ольга Покровская

От Костиной мамы Иван выходил весёлый, взбудораженный, вертел в пальцах ключи от машины и ясно видел – кризис отболел. Теперь, в ближайшее время, уже ничего плохого не случится ни с Костей, ни с ним, ни с дедушкой, ни с остальными, кто есть поблизости.

За рулём эйфория прошла, но осталось солнечное послевкусие, как в день, когда он праздновал дедушкино выздоровление и встретил на бульваре собаку.

Он свернул с шоссе и поехал длинной дорогой – успокоить чувства. На дороге этой дома городские и деревенские, склады, перелески и кладбища сменяли друг друга. Это была та черта, где волна Москвы находит на встречную волну природы и возникает мало приятная глазу, но трогающая сердце смесь.

В одной из таких деревень, нелепо приставленных к самой Москве, Иван остановился, из машины аккуратно вылез в лужу, и сразу же плюнул на аккуратность, потому что она не спасала – повсюду плыл талый бензин. Иван прошёлся вдоль снежных остатков, твёрдых, как известняк, вдоль заборов и старых домов – всё это было выкрашено одинаковой густо чёрной грязью. Поверх грязи блестело немного солнца. Это же солнце пекло ему в висок. Иван закрыл глаза – зазеленело, машины просвистывали, как шмели, он с удовольствием послушал их разнокалиберные «вжики».

«Как они здесь живут?» – думал он, глядя на чёрный садик.

А затем увидел, как из соседнего двора, толкнув калитку и перебравшись через ручьи, вышла женщина. Статная, без возраста, она прошла по обочине, зорко глянула в обе стороны и, встав одной ногой на дорогу, принялась голосовать. На локте у неё висела сумка. Под курткой колыхалась на ветру зелёная летняя юбка.

Если б Иван умел написать увиденное маслом – несчастный садик, солнечную, грязную даль, в которую глядит лицо женщины, то назвал бы картину: «Весна опаздывает в Москву».

С улыбкой он пошёл к машине, тихонько завёлся и, стараясь не брызгать, подполз к голосующей. Оказалось, ей надо было недалеко – в Химки.

И хотя при ближайшем рассмотрении дама не обнаружила никаких хоть сколько-нибудь весенних черт, Иван был доволен.

«Весну везу!» – смеялся он про себя, и, подбросив её до Химок, в прекрасном настроении погнал домой.

Мамы не было дома, как и вчера. Видно, она пошла опробовать недавно найденный фитнес. А из бабушкиных дверей пахло жжёным сахаром. Бабушка макала хлеб в молоко, посыпала песком и жарила на сковородке. Иван вошёл на кухню, как в рай. К гренкам был кофе с цикорием.

– Бабушка, можно я скажу банальную вещь? Мне очень хочется.

– Какую такую банальную?

– Люблю ужасную дорогу от Химок до Долгопрудного! Мне кажется, поэты что-то похожее имели в виду, когда говорили, что любят Россию. Понимаешь – всё мило!

– Опять тебя в дебри понесло, – строго сказала бабушка. – Любишь – и ладно.

– Ты права! – признал внук. – Но как промолчать? – и пошёл на балкон, обдумать на воздухе, что делать с Костей.

Хотелось немедленно загнать его к Вере Сергеевне. Сей же час! Иван принялся мысленно репетировать речь. «Понятно! – собирался сказать он Косте. – У тебя слишком дорогая жизнь, чтобы потратить кусочек на каких-то там скучных предков. В таком случае, у меня тоже дорогая жизнь, и я хочу проводить её в обществе порядочных людей. Намёк тебе ясен?»

В тот же вечер Иван поехал вызволять Костю из парка, весьма рассчитывая при этом обойтись без нотаций и оплеух.

Лёжа на скамейке, под голову сунув рюкзак, Костя пересказал ему своё замечательное приключение: как скрупулезно они с Женей прописывали в самолёте условия дуэли; как взяли в аэропорту такси и поехали искать скалу; как нашли и долго выбирали место, пригодное для их доморощенного скалолазания; как вскарабкались метра на три, переглянулись и дружно, можно сказать, наперегонки, полезли вниз.

Иван рассмеялся.

– Ну а ты как думал? Страшно! В нас ведь нет дворянской выучки. И, по-моему, это правильно. Честь – это только часть жизни. Как же она может весить больше жизни? Жизнь всегда весит больше всего остального, потому что жизнь – это наш единственный шанс на всё. Другое дело, если жертвуешь собой ради кого-то, как на войне. Тут жизнь идёт за жизнь. Это оправдано. Но это не наш случай… Так вот! – продолжал Костя. – Мы сползли оттуда, на камушек сели, коленки дрожат. Мне даже обнять его захотелось, бедный Женька! Я ему стал объяснять. Я же с Маши тоже ничего не взял, кроме вдохновения! А не турнула она меня потому, что так по-дурацки сложилось. Бабушка, сомнения, угрызения совести. Вот я это ему втолковывал. Женька говорит: я всё понимаю, но уже ничего не починится. Пускай даже по глупости разбито. И он пошёл на дорогу – чтоб его кто-нибудь в аэропорт подбросил. А я ещё где-то полдня пошатался, пообедал там в каком-то кабаке, и тоже в аэропорт. Там ещё пошатался, пока рейса ждали. И мне так тошно стало! Думаю – как буду жить после такого поганства? И тут меня озарило! Ведь в чём смысл? В покаянии и искуплении! Верно? Я решил: пойду в лес и буду жить под небом, сколько надо дней, пока у них всё не наладится. Вот так – под небом, под дождями! Конечно, я, как трезвый человек, не должен верить в подобные методы. Но моя жизнь показывает, что вопреки всей логике и физике, они действуют. Так что – буду. Уже, между делом, три дня прошло.

– Что же ты, правда, безвылазно тут сидишь?

– А что, не заметно?

– Пожалуй… – усмехнулся Иван, оглядев его. – И сколько ещё собираешься?

– Сколько надо. Мне не впервой, ты же знаешь. Вот наладится у них с Машкой – тогда уйду.

– Хочешь взять судьбу измором?

– Говорю же тебе – искупить! – уточнил Костя. – И ты бы, если был добрый человек, не мораль бы читал, а принёс бы поесть чего-нибудь.

– Ага, так поесть, значит, можно? А я думал, ты вроде как в пустыне, – сказал Иван. – Вставай и пошли домой.

– А как же зверские муки совести? – спросил Костя, обнадёжено садясь на скамейке.

– Муки совести – полезная вещь. Вставай и пошли. Это твой последний шанс хоть немного спасти себя в моих глазах! – предупредил Иван и, повернувшись, через лес направился к трассе.

– Да иду я! Дай хоть вещи возьму! – крикнул Костя.

У машины они остановились. Костя курил.

Мимо свистали автомобили, и большое рыхлое небо над лесом протекало немножечко.

– Не верится, что я проберусь сквозь такие облака, – выдувая в небо дымок, говорил Костя. – Не верится, что такой огромный город весь станет летним.

– А куда же он денется? – сказал Иван. – Даже если ему и невмоготу – станет.

– Это ты про меня, да? – оживился Костя. – Это я стану? Как ты нравишься мне! Ты у нас редкое растение – меланхолик-оптимист! Всегда в печали, но помнишь, что хэппи-энд неизбежен.

Костя докурил и втоптал окурок в землю.

– Поехали! – сказал он, плюхаясь на сиденье. – Моя гадкая юность кончилась.* * *

Без задержек и церемоний апрель вступил во владение Москвой и пригородом.

Крыши цвета мокрого асфальта, полный воды воздух, первые зонты – вот так вошёл этот месяц, еще хмуроватый, но знающий своё дело. Погодите, дайте только ему освоиться!

Сюжет весны переполнял Ивана. Он думал о нём по нескольку раз на дню – начиная с утра. Ещё не открыв глаз, не видя окна, не определив цвет неба и температуру воздуха, он знал погоду, из чего делал вывод о наличии в своём организме некоего метеорецептора, наподобие барометра. Едва проснувшись, лежал он и вытягивал из кучи голубых лоскутов то одно, то другое старинное впечатление. И особенно ярко вспомнилась бурая полянка с пятнышками мать-и-мачехи во дворе на Большой Грузинской, где они с Андреем провели детство. Как глупо, что весна первым делом селится там, где проходят трубы отопления. Что за нелепое потакание городу! На месте весны он бы вообще не захаживал в город! Пусть знают!

А между тем, эту весну ему хотелось держать на вожжах, чтобы не мчалась очертя голову. Чтобы успеть прожить основательно каждый её денёк.

Для полноты весеннего чувства он даже сгонял на дачу, поглядеть – много ли воды. Дом стоял притихший, как будто поблёкший, как будто даже подобравший полы – посередине великой апрельской лужи. Ивану захотелось стиснуть в объятиях этот дом. Наверное, он и стиснул бы, став на миг великаном, если бы не увидел под карнизом гнездо. Какие-то мелкие птички собрались в этом году жить с ними под одной крышей. «Ура!» – воскликнул он мысленно и повёз новость домой.

А дома, во дворе, подумал: и здесь хорошо! Как будто сдуло с земли гарь мелких человеческих безобразий – дыма, шума, брани. В глаза била одна весна.

И особенно хороша бывала весна по утрам во вторник и пятницу, когда Иван возил Макса на занятия. Это были подготовительные курсы при гимназии. Оля намеревалась отдать в неё Макса на следующий год, конечно, если они всё-таки не переедут за город. Причастность к такому важному этапу в биографии ребёнка вдохновила Ивана. Он с удовольствием вписал это маленькое утреннее мероприятие в поредевший реестр своих будней и теперь дважды в неделю, устроившись возле кабинета на банкетке, ухом и сердцем приникал к занятиям Макса.