Корделия в удивлении покачала головой. Если это скромный дружеский ужин, то каков же большой прием у Гонорины? В любой другой раз она бы порадовалась такой демонстрации достатка, явно предназначенной, чтобы поразить герцога, но сегодня…
Сегодня Корделия боялась, что не доживет до конца. Желудок ее отказывался принимать пищу, а колени приходилось держать врозь, чтобы они не стучали.
Пока все шло хорошо. Отец с самого начала взял на себя роль скромного викария, таким образом оградив себя от излишних вопросов. Он заявил, что служитель церкви не может гордиться мирскими достижениями.
Собственно говоря, сказал он, его музыка была предназначена для богослужения. Обычно он никогда не играет на светских вечерах. Однако для Гонорины он попросит свою дочь сыграть несколько его пьес в благодарность за то, что Гонорина милостиво приютила их в своем доме в Йорке и согласилась следовать с ними в Лондон. Получилось очень убедительно. Даже Себастьяна восхитило достоинство, с которым викарий исполнял свою роль.
Себастьян… Корделия украдкой посмотрела на него, пальцы ее нервно перебирали салфетку. Его волосы сияли, как полированный дуб при свете свечей, он вел себя непринужденно, явно ему не в новинку был и жареный лебедь, и искусные сооружения в центре стола. Когда он улыбался, а делал он это довольно часто, черты его лица принимали более мягкое выражение и он становился просто красавцем. За последние несколько дней она уже привыкла к этой внезапной его перемене в лице, которая для нее была подобна желанному летнему дождю. До сегодняшнего вечера она предназначалась либо ей, либо Гонорине.
Сегодня же вечером и другие женщины были одарены этой сверкающей улыбкой. Он сидел между Гонориной и дочерью судьи, веселой круглолицей блондинкой лет семнадцати, которая время от времени хихикала и бросала томные взгляды. По правде сказать, Себастьян уделял девушке не более внимания, чем этого требовали приличия, но каждый раз, когда та играла кокетливо перед ним веером, словно тысячи стрел вонзались в сердце Корделии.
В одном Гонорина была права, грустно подумала Корделия. Хотя платье девушки было скромным, вырез его было достаточно глубоким, чтобы подчеркнуть юное нежное тело, и никакая шаль не скрывала этих прелестей. Тем более было жаль.
Ты глупа, говорила она себе. Если стоит к кому-то ревновать Себастьяна, то только к его невесте.
На самом деле невеста Себастьяна не занимала мыслей Корделии, поскольку Себастьян редко упоминал о ней. Молодая и нежная дочь судьи – вот это другое дело…
Вдруг нелепость подобных страхов поразила Корделию с такой силой, что она чуть не рассмеялась над собой. Боже милостивый, Себастьян был герцогом прежде всего. Не станет он бегать за дочкой судьи.
Но и за дочерью викария он тоже не приударит.
Как раз в это время их глаза встретились, и на лице его появилась улыбка. Она улыбнулась ему в ответ, и он повернулся к ней. Какую-то долю секунды казалось, что между ними существует тайна, никому более здесь не доступная.
Молодой худощавый человек, сидящий по правую руку Корделии, вдруг наклонился к ней и прошептал на ухо, что с нетерпением ждет момента, чтобы услышать ее игру. Это был один из музыкантов, он играл в оркестре на клавесине.
Она пробормотала что-то вроде, что надеется не разочаровать его, но все ее внимание было поглощено Себастьяном, глаза которого потемнели, когда музыкант наклонился к уху Корделии. Улыбка сошла с его лица, а мускул на щеке стал подергиваться.
И вдруг она вспомнила все то, что произошло между ними под тем несчастным дубом. И тогда на лице его было такое же желание обладать. Теперь подобно возбуждающей ласке его взгляд скользил по ее губам, затем по шее к трепетной груди и снова возвращался к ее лицу.
Замечал ли он, что лишь только дыхание срывалось с его губ, ее губы в ответ трепетали, будто их коснулось его тепло?
Она чувствовала болезненное стеснение в желудке, и это было вовсе не от туго зашнурованного платья. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше краска заливала ее лицо, и ей казалось, что оно уже сравнялось цветом с лососем, сверкавшим на блюде при свете свечей.
Им не удалось поговорить в этот вечер. Они остались наедине, лишь когда он проводил ее от лестницы в гостиную, сказав:
– Сегодня вы своей красотой затмите всех женщин. – Она понимала, что это дань вежливости и что герцог сказал бы подобный комплимент любой женщине на ее месте.
Но вместе с тем она вовсе не была в этом уверена. Когда сидящий рядом музыкант попытался вновь завладеть вниманием Корделии, герцог бросил на него такой злобный, уничтожающий взгляд, что Корделия с трудом сдержала улыбку. По крайней мере не она одна терзалась ревностью.
– Давно ли вы сочиняете музыку? – осведомился регент у отца Корделии, прервав безмолвный диалог девушки с Себастьяном. Оба они тотчас же в волнении обратили свои взоры на викария.
Но викарий уже добродушно улыбался.
– О, уже достаточно давно. Тогда я только познакомился со своей будущей женой. До тех пор книги занимали меня гораздо больше, и я не уделял достойного внимания музыке.
К удивлению Корделии, он обратился взором к Гонорине.
– Флоринда умела создать такую обстановку, что хотелось научиться всему. Казалось, она не очень переживала от того, что я вовсе не гожусь в музыканты, я думаю, понятно, что я имею в виду. Она была так счастлива со мной, что ее не удручало то обстоятельство, что в чем-то она была способнее меня.
Гонорина уронила вилку и сильно побледнела.
– Да, молодые люди несколько самонадеянны. Более зрелая женщина бы дважды подумала, прежде чем вести беседы о музыке с человеком без какого-либо опыта в этом деле.
Себастьян вопросительно посмотрел на Корделию, она же пожала плечами. Гонорина и викарий занялись беседой, которую никто более не мог поддержать. К несчастью, регент и судья выглядели довольно смущенными.
Корделия предупредительно посмотрела на Гонорину.
– Хорошо, что мама стала заниматься музыкой с отцом, несмотря на его неопытность. Это позволило ему достичь заметных результатов.
Гонорина собиралась было что-то сказать, но тут подали десерт, и она стала выслушивать комплименты гостей по поводу внушительного сооружения из теста наподобие большого корабля, наполненного сушеными и засахаренными фруктами.
Слава Богу, все принялись за еду и опасные разговоры между Гонориной и викарием прекратились. Но Корделия уже не могла успокоиться. Эта мелкая неприятность лишь усилила ее нервозность.
Когда Гонорина объявила, что сейчас наступило время исполнения музыкальных произведений, Корделия вышла из-за стола и руки ее тряслись так, что она с трудом держала веер. Она пыталась вежливо разговаривать с музыкантом, улыбаться всем, но тревога захватила ее целиком.