Сейчас, когда снег немного сошел, их мирное пребывание у Гонорины подходило к концу. Пора было проверить то, чему обучился за это время викарий.
– Ну, начнем, девочка, – произнес викарий, и глаза его сверкали.
Себастьян и Гонорина в ожидании посмотрели на нее.
Она глубоко вздохнула и расправила складки на платье. Было заметно, что она нервничает.
– Ну хорошо, – переняв от отца весьма игривый тон, начала она. – Представьте себе, что вы находитесь в Лондоне на одном очень модном вечере. Вы оба известные покровители искусств и особенно интересуетесь музыкой. Вот в город приезжает новый композитор, этот вечер назначен в его честь, его сопровождает дочь, играющая на клавесине как ангел.
Гонорина хихикнула, но Корделия подняла руку в знак того, что это еще не все.
– Гонорина, естественно, хозяйка дома, величественная графиня, которая во что бы то ни стало пытается завладеть умом композитора.
– Могу я быть герцогиней? – лукаво спросила Гонорина.
Отец Корделии хмыкнул, но Корделия как ни в чем не бывало кивнула:
– Конечно. Раз у нас есть герцог, почему бы не быть герцогине. – Корделия повернулась к Себастьяну, с трудом сдерживая улыбку. – Его светлость – хозяин усадьбы.
– И покровитель искусств, – сухо прибавил он.
– Вдохновенный покровитель искусств, – улыбаясь, добавила она.
Гонорина подхватила:
– Но только не из этих льстивых, фальшивых денди, которые посещают так часто подобные вечера.
Корделия в притворном ужасе прижала руку к груди.
– Конечно нет. Его светлость может играть привычную для него роль высокомерного и заносчивого господина.
Себастьян положил руку на спинку канапе и промолвил, подняв одну бровь:
– Благодарю вас.
Корделия в шутку сделала ему реверанс и жестом указала на своего отца:
– Известный композитор – это многоуважаемый викарий из Северной Англии, он довольно неохотно говорит о своей музыке. Однако его произведения замечательны. Его просили сыграть свою пьесу для публики. Он неохотно согласился сыграть только прелюдию.
Себастьян, казалось, пришел в замешательство.
– Прелюдию?
На лице Корделии появилась довольная улыбка, и царственной походкой она направилась к клавесину.
– А сейчас дочь викария сыграет его произведения, поскольку сам композитор страдает от болезни суставов и не столь хорошо играет, сколь сочиняет.
– О, дорогой Освальд, с каких пор у тебя больные суставы?
– С тех пор, как ты стала герцогиней, – ответил он и демонстративно хрустнул костяшками пальцев.
Гонорина и герцог засмеялись, а Корделия решительно села за клавесин и приготовилась играть. На мгновение она замерла, чтобы сосредоточиться, затем, затаив дыхание и глубоко вздохнув, сделала первый аккорд.
Это была ее любимая прелюдия, сочиненная в честь того, что лорд Кент согласился издать ее хоралы. Она вся отдалась музыке, не обращая внимания на слушателей, извлекала чудеснейшие звуки из величественного инструмента Гонорины.
Фуга начиналась робко и нежно, перерастая затем в менуэт, мелодия которого отдавалась радостью в ее сердце. Ей нравилось, когда фуги выходили у нее точно и безукоризненно, а сегодня ее пальцы словно обрели крылья.
Когда же она перешла к коде, ее руки и инструмент представляли уже единое удивительное создание. Она хотела, чтобы этому не было конца.
Последние ноты стихли. Никто не проронил ни звука. Она обернулась и увидела, что Себастьян застыл, подавшись вперед – весь внимание, а Гонорина улыбалась. Лицо викария сияло от гордости.
Несмотря на явно благоприятное впечатление, ее так и подмывало спросить, как им все это понравилось, но, помня о цели этого спектакля, она смолчала.
С большим усилием она вернулась теперь к придуманным ею обстоятельствам.
– Эта была самая жизнерадостная пьеса отца, не так ли, папа?
Викарий застыл на мгновение, услышав знакомую реплику, как солдат при виде сержанта, входящего в казарму.
– Да, – он сделал паузу. – Я старался избегать полных каденций. Они, знаете ли, нарушают ритм.
Несмотря на то, что он походил скорее на ребенка, отвечающего заученный урок, Корделия надеялась, что это будет восприниматься как следствие нервозного состояния, связанного с необходимостью говорить о своей музыке.
Гонорина внимательно посмотрела на Корделию, затем на ее отца.
– Преподобный Шалстоун, – сказала она, и в глазах ее заиграли хитрые искорки, – пожалуйста, расскажите нам, как вам удалось написать тему фуги. Она звучит как трель флейты. Не помню, чтобы когда-либо слушала нечто столь же восхитительное.
Снова повернувшись к клавиатуре, Корделия сыграла тему прелюдии, сосчитав в уме восемь нот.
– Вы имеете в виду эту часть? – спросила она из-за клавесина.
– Да, эту, – ответила Гонорина.
Корделия повернулась к отцу и кивнула ему.
Он пожал плечами.
– Флейты? Полагаю, вы почти угадали, хотя я хотел, чтобы это скорее звучало как лютня. С этой целью я обрываю аккорды в первых пяти тактах, и в особенности до-минорный аккорд.
Гонорина так и открыла рот от удивления, Корделия же просияла. Она одобрительно посмотрела на отца, и тот подмигнул ей в ответ.
Себастьян смотрел подозрительно.
– Что касается этого быстрого пассажа… Того самого, которой звучит… будто бы ноты… вынужденно наслаиваются одна на другую. – Корделия понимала, что Себастьян пытается компенсировать свои ограниченные познания о музыке серьезным вопросом. – Не слишком ли сложно направлять все эти элементы? – закончил он неубедительно.
Гонорина захихикала, а Корделия просто наиграла мелодию, о которой, как ей казалось, шла речь, спокойно сосчитав до десяти.
– Вы имели в виду это место?
Викарий заерзал на стуле.
– Вы, очевидно, говорили о стретто в основной теме? – он снисходительно улыбнулся Себастьяну. – Действительно, трудно держать в голове все эти ноты, но для музыканта это естественно.
Выйдя из предписанной ей роли, Гонорина в волнении вскочила со стула, направилась к отцу Корделии и взяла его за руку.
– Не нужно больше никакого обучения, – произнесла она, с восхищением глядя на Корделию широко раскрытыми глазами. – Я совершенно поражена – еще вчера твой отец не мог отличить стретто от коды!
– Он и сейчас не может, – Корделия с трудом сдерживала улыбку. – Смотрите!
Она сыграла шесть нот из фуги и кивнула отцу.
– Эта кода с простой гармонией в главной теме – одна из моих самых любимых, – важно проговорил викарий.
Гонорина удивленно покачала головой, а Себастьян прищурил глаза.
– Это что, какой-то шифр?
– Вы почти догадались, – с усмешкой сказала Корделия.