Евангелисты, археологи и медэксперты описали ужасные подробности казни через распятие так подробно, что я не вижу необходимости приводить здесь эти описания. Кроме того, если придавать значение «семи последним словам Христа», то сам Иисус думал о других вещах, нежели о боли. Жалобой, наиболее похожей на физическое страдание, был его крик: «Жажду», и он отклонил винный уксус, предложенный ему как обезболивающее средство. (Ирония судьбы: тот, кто на свадьбе превращал галлоны воды в вино, тот, кто говорил о живой воде, которая вечно будет утолять жажду, умирал с раздутым от жажды языком и с кислым привкусом винного уксуса на губах.)
Как всегда, Иисус думал о других. Он простил тому человеку, кто это сделал. Он заботился о своей матери. Разбойнику, которому были отпущены его грехи, он обещал скорую встречу в раю.
Евангелия по–разному повествуют о том, что говорил Иисус на Голгофе, и только два из них сходятся в передаче самых последних слов Иисуса. У Луки он говорит: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» — последний знак доверия перед тем, как он умер. У Иоанна мы читаем загадочные слова, подводящие итог его миссии на земле: «Совершилось!» Но Марк и Матфей приводят наиболее загадочные высказывания из всех, цитируя скорбные слова Иисуса: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»[19 - Комментаторы отметили тот факт, что записи в Евангелии от Матфея и от Марка — одно из наиболее строгих доказательств того, что у нас есть достоверная картина того, что произошло на Голгофе. Какая другая причине могла заставить основателей новой религии вложить такие отчаянные слова в уста своего героя — если только это не было именно тем, что он в действительности сказал.]
Единственный раз из всех молитв Иисус использовал формальное, отстраненное слово «Боже» вместо «Авва» или «Отец». Он, разумеется, цитировал псалом, но это было и серьезным выражением отчуждения. В божестве разверзлась непреодолимая пропасть. Сын почувствовал себя оставленным Отцом.
«То, что Бог не дает о себе знать, возможно, причиняет самую большую боль тем, кто стоит ближе остальных к Нему, и все же сам Бог, самый совершенный из людей, и есть самый покинутый Богом», — писал К. С. Льюис. Без сомнения, он прав. Для меня не имеет большого значения, если мне резко отказала в помощи девушка, сидящая на кассе в супермаркете, или даже мой сосед по улице. Но если моя жена, с которой я прожил большую часть своей жизни, внезапно обрывает со мной всякие отношения — это имеет большое значение.
Никто из теологов не может достойно объяснить природу произошедшего внутри самой Троицы в тот день на Голгофе. Всем нам знаком плач ребенка, который чувствует себя брошенным. Помогало ли Иисусу осознание того, что его миссия на земле включала в себя такую смерть? Помогало ли Исааку понимание того, что его отец Авраам следовал повелениям Бога, когда привязывал его к жертвеннику? Что, если бы ангел не появился и Авраам вонзил бы нож в сердце своего собственного сына, своего единственного сына, которого он любил? Что тогда? Вот что произошло на Голгофе, и Сын переживал это как то, что Бог его покинул.
Ничего не говорится о том, что Бог Отец прокричал в этот момент. Мы можем себе это только представить. Сын «искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою», сказал Павел в Послании Галатам, и «не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех», — написал он коринфянам. Мы знаем, что Бог думает о грехе; чувство брошенности обрезало оба этих пути.
Дороти Сейерс пишет: «Он единственный Бог, проявивший себя в истории… Нет более удивительного расположения фраз, чем то, которое дает нам Никейский символ веры, ставя просто одно за другим следующие два утверждения: „Истинный Бог от Истинного Бога… распятого за нас при Понтии Пилате”. Во всем мире тысячи раз в день христиане поминают имя достаточно непримечательного римского проконсула… только потому, что в течение нескольких лет этим именем была скреплена смерть Бога».
Несмотря на весь стыд и всю скорбь, связанные с этим, произошедшее на горе, названной Голгофа, каким–то образом стало, бесспорно, самым значительным событием в жизни Иисуса — для авторов Евангелий и Посланий, для Церкви, и, насколько мы можем об этом судить, также и для Бога.
Церкви понадобилось время, чтобы найти для бесчестья на кресте подобающее объяснение. Отцы Церкви запретили изображать эту сцену в живописи вплоть до правления римского императора Константина, которому было видение с крестом и который запретил распятие в качестве способа казни [20 - По словам историка Майкла Гранта, Константин мало интересовался личностью Иисуса как таковой, но казнь через распятие привела его в смятение. С характерной иронией, видя в «кресте не столько эмблему страдания, сколько магический символ своей собственной непобедимости», Константин сделал крест из символа сакральной любви и смирения символом триумфа: он распорядился изображать его на щитах своих солдат.]. Таким образом, до конца четвертого века нашей эры крест не был символом веры. (Как отмечает К. С. Льюис, сцена распятия не была распространена в искусстве, пока не умерли все свидетели подобных казней.)
Теперь, однако, мы встречаем этот символ повсеместно: художники изображают золотой крест на бумагах римского исполнительного суда, бейсбольные игроки крестятся, перед тем как нанести удар по мячу, а сообразительные кондитеры даже делают шоколадные кресты для верующих, чтобы есть их во время Святой недели. Хотя это может показаться странным, христианство стало религией креста — виселица, электрический стул, газовая камера — все это современное наследие креста.
Обычно мы думаем о человеке, умершем смертью преступника, как о неудачнике. Однако апостол Павел впоследствии скажет об Иисусе: «Отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собой». Что он имел в виду?
С одной стороны, я думаю о тех людях в наше время, которым удалось обезоружить власть. Судьи–расисты, которые упекли доктора Мартина Лютера Кинга в тюремную камеру, Советы, депортировавшие Солженицына, чехи, посадившие в тюрьму Вацлава Гавела, филиппинцы, убившие Бениньо Аквино, власти Южной Африки, упрятавшие за решетку Нельсона Манделу, — этим они думали решить проблему, однако только обнаружили этим свое насилие и несправедливость. Моральная сила может иметь обезоруживающий эффект.
Когда умер Иисус, даже один грубый римский солдат был тронут настолько, что воскликнул: «Человек Сей был Сын Божий». Он слишком ясно видел различие между его жестокими коллегами и их жертвой, которая прощала их, испуская дух. Бледная фигура, прибитая гвоздями к кресту, разоблачила все правящие силы мира как ложных божков, которые нарушали свои собственные обещания сострадания и справедливости. Религия, а не антирелигия, обвинила Иисуса; закон, а не беззаконие, казнил его. Своим фиктивным судом, своими бичеваниями Иисуса, своим грубым противоборством с ним политические и духовные власти раскрыли свою истинную сущность: сущность сторонников сложившегося порядка вещей, защищающих только свою собственную власть. Каждый их выпад против Иисуса обнажал их беззаконие.
Разбойники, распятые по обе стороны от Иисуса, являют собой две возможных реакции на происходящее. Один издевается над беспомощностью Иисуса: «Что это за Мессия, который не может спасти самого себя?» Другой осознал разную природу власти. Полагаясь на веру, он попросил Иисуса: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» Больше никто не обращался к Иисусу как к царю, если не считать издевок. Умирающий разбойник лучше, чем кто бы то ни было еще, понял сущность царства Иисуса.
В каком–то смысле, два разбойника представляют собой выбор, который сделала вся история, приняв решение об участи креста. Что мы видим в бессилии Иисуса: пример бессилия Бога или доказательство его любви к нам? Римляне, воспитанные на могущественных божествах вроде Юпитера, видели мало божественного в скорченном теле, висящем на кресте. Набожные евреи, выросшие на историях о могуществе Иеговы, также видели мало достойного восхищения в этом Боге, который умирал в слабости и позоре. Как видно из «Диалога с евреем Трифоном» Джастина Мученика, смерть Иисуса на кресте послужила решительным шагом против той миссии, с которой он пришел к евреям; распятие на кресте стало проклятием закона.