Да, в Вербное воскресенье было дуновение триумфа, но это не было тем триумфом, который мог произвести впечатление на Рим, или тем триумфом, эффект от которого так долго не стирается из памяти людей. Что же за образ царя это был?
Тайная Вечеря. Всякий раз, когда я читаю повествование Иоанна, меня поражает его «современный» тон. Здесь более, чем где–либо, евангелист рисует реалистичный, мало приукрашенный эмоциями портрет Иисуса. Иоанн цитирует длинные отрывки из диалогов и отмечает эмоциональный подтекст в разговорах Иисуса со своими учениками. В 13–17 главах Евангелия от Иоанна до нас дошло проникновенное описание самой страшной ночи, проведенной Иисусом на земле.
Ученикам надолго хватило удивительных вещей, увиденных ими в тот вечер, когда они прошли ритуал Пасхи, исполненный символизма. Когда Иисус читал вслух историю Исхода, в сознании учеников необъяснимым образом «Рим» вставал на место «Египта». Вряд ли Бог мог найти более подходящий момент для демонстрации своей силы, чем этот день, когда все пилигримы собрались в Иерусалиме. Мощный голос Иисуса пробудил их самые дикие желания: «Я завещаю вам Царство», — сказал он загадочные слова и: «Я победил мир».
Когда я читаю повествование Иоанна, я постоянно возвращаюсь к странному инциденту, который прерывает процесс Тайной Вечери. «Иисус знал, что Отец все отдал в руки его», — цветисто начинает Иоанн и вдруг добавляет плохо вяжущееся с этим: «встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался». В одежде раба, он склонился и умывал грязь Иерусалима с ног своих учеников.
Что за странное поведение почетного гостя во время последней трапезы с друзьями? Что за непостижимый жест со стороны повелителя, для которого делом одной минуты было заявить: «Я завещаю вам Царство». В те дни умывать кому–то ноги считалось настолько унизительным, что хозяин не мог потребовать этого от своего раба–еврея. Петр побледнел от этого предложения.
Сцена умывания ног представляется писателю М. Скотту Пеку одним из наиболее значительных событий в жизни Иисуса. «До этого момента для кого–то смысл всего происходящего заключался в том, чтобы достичь высшей точки, и однажды он достигал вершины, чтобы остановиться на ней или попытаться двинуться еще выше. Но в этом случае человек, уже достигший высшей точки — бывший раввином, учителем, господином, — внезапно спустился до самого дна и начал умывать ноги своим ученикам. Этим своим поступком Иисус символично перевернул весь общественный порядок. То, что произошло, тяжело поддавалось пониманию, даже его учеников ужаснуло его поведение».
Иисус просил нас, его последователей, делать три вещи, чтобы помнить о нем. Он завещал нам крестить других, подобно тому как он сам крестился у Иоанна. Он велел нам помнить о той трапезе, которую он разделил в тот самый вечер со своими учениками. Наконец, он завещал нам умывать друг другу ноги. Церковь уже почтила два из этих завещаний, хотя и не придя к единому мнению по поводу того, что означает его воля и как ее следует исполнять. Однако третью просьбу Иисуса, об омовении ног, мы склонны сегодня ассоциировать с вероисповеданиями, спрятанными в горах Аппалачи. Очень немногие вероисповедания соблюдают практику омовения ног; остальным эти слова Иисуса кажутся примитивными, сельскими, плоскими. Можно спорить о том, обращал ли Иисус свои слова только к Двенадцати ученикам или ко всем нам, кто придет после, но и в случае с Двенадцатью совершенно не очевидно то, что они следовали этим наставлениям.
Позднее в тот же вечер среди учеников разгорелся спор о том, кто из них должен почитаться большим. Характерно то, что Иисус не пытался бороться с человеческим инстинктом соревнования и амбиций. Он только поправляет их: «Но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий». Это предваряет тот эпизод, в котором он объявил: «Я завещаю вам Царство» — царство, иными словами, основанное на служении и человечности. В эпизоде с омовением ног ученики увидели живую иллюстрацию того, что он имел в виду. Но следовать этому примеру спустя две тысячи лет так же трудно, как и тогда.
Предательство. В разгар этой интимной встречи со своими друзьями Иисус сказал слова, произведшие эффект разорвавшейся бомбы: один из двенадцати собравшихся вокруг него в этот вечер предаст его в руки властей. Ученики «озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит» и начали допрашивать друг друга.
Иисус оставался хладнокровен. «Не я ли?» — спрашивали ученики один за другим, выдавая свои смутные сомнения. Предательство не было новой мыслью. В хранящем свои тайны Иерусалиме, кто знает, сколько учеников побывало у врагов Иисуса, прощупывая подходы. Сама Тайная Вечеря проходила в атмосфере опасности, верхняя комната была занята таинственным человеком, принесшим кувшин с водой.
Несколько мгновений спустя после того, как Иисус сказал потрясшие всех слова, Иуда потихоньку вышел из комнаты, не вызвав подозрения. Естественно, что для казначея группы извинительно пойти купить провизии или выполнить какое–нибудь поручение благотворительного характера.
Имя «Иуда», некогда распространенное, почти исчезло. Никто из родителей не хочет, чтобы его ребенок носил имя самого известного предателя в истории человечества. И даже сейчас, когда я читаю тексты Евангелий, именно заурядность Иуды, а не его злодейство, к моему удивлению, бросается в глаза. Он, как и другие ученики, был избран Иисусом после долгой ночи, проведенной в молитвах. Если его выбрали казначеем, то, очевидно, он вызывал доверие у остальных. Даже во время Тайной Вечери он сидел на почетном месте возле Иисуса. В Евангелиях нет и намека на то, что он был «шпионом», специально проникшим во внутренний круг близких учеников Иисуса, чтобы запланировать это вероломство.
Как, однако, Иуда мог предать Сына Божиего? Даже когда я задаю себе этот вопрос, я думаю об остальных учениках, разбежавшихся и бросивших Иисуса в Гефсиманском саду, и о Петре, который клялся, что «не знает Сего Человека», когда к нему приступили во внутреннем дворе, и об одиннадцати учениках, которые упорно отказывались верить вестям о воскресении Иисуса. Поступок Иуды, предавшего Иисуса, отличается по своей тяжести, но не по своему характеру, от неверности многих других.
Любопытно то, как Голливуд изобразил сцену измены, которую я наблюдал в пятнадцати вариантах различных фильмов. В теориях не было ни малейшего недостатка. Согласно некоторым из них, Иуда был жаден до денег. Другие изображают его трусом, решившимся на этот поступок с приближением врагов Иисуса. Некоторые показывают его человеком, утратившим иллюзии — почему Иисус плетью изгонял из святого храма, вместо того, чтобы поднять армию против Рима? Возможно, ему надоела «мягкотелость» Иисуса: как и милитаристы в современной Палестине или Северной Ирландии, Иуда не терпел медленной, ненасильственной революции. Или может быть, напротив, он надеялся тем самым заставить Иисуса действовать? Если Иуда устроил арест, это действительно должно было заставить Иисуса объявить свою власть и устроить свое царство.
Голливуд предпочитает изображать Иуду сложным, героическим повстанцем; Библия же говорит просто: «вошел в него сатана», когда он покинул трапезу, чтобы совершить задуманное. В любом случае, разочарование Иуды снова–таки отличалось только степенью от того, что ощущали другие ученики. Когда стало ясно, что царство Иисуса венчает крест, а не трон, каждый из них пропал в темноте.
Иуда был не первым и не последним человеком, предавшим Иисуса, просто он был самым известным из них. Шусако Эндо, христианский романист в Японии, посвятил многие из своих романов теме предательства. «Молчание», наиболее известный из них, рассказывает о христианах в Японии, которые отреклись от своей веры, преследуемые сегунами. Эндо написал множество ужасающих историй о христианских мучениках, но ни одной о предателях–христианах. Как бы он мог это сделать? Ни один писатель этого не сделал. Однако, по словам Эндо, самой могущественным завещанием Иисуса стала его неиссякаемая любовь именно к тем — особенно к тем — людям, которые его предавали. Когда Иуда привел толпу линчевателей в сад, Иисус обратился к нему как к «другу». Остальные ученики покинули его, но он все так же любил их. Его народ казнил его; однако, распятый обнаженным в позе, причинявшей ему крайние муки, он нашел в себе силы крикнуть: «Отец, прости им…»