На женщину сотника никто, конечно, не дерзал посягать. Серый поддерживал твердый порядок. Два или три раза в самом начале он пустил в ход кулаки — и даже самые здоровые, сильные мужчины падали без чувств, как подкошенные.
Золотые волосы Эовин были теперь густо покрыты серой засохшей грязью. Все лицо тоже размалевано серым. На ногах и руках звякали кандалы — правда, ненастоящие. Цепи — опасное оружие в умелых руках, и в невольничьем войске они так просто не валялись где попало; но Серый и тут преуспел. Добытая им невесть где цепь была старой и ржавой, без железных браслетов, и пришлось просто обкрутить ее вокруг щиколоток. Обмануть харадрима это могло лишь издалека…
Серый ни о чем не спрашивал девушку. Защищал — да, оберегал — да; но совершенно не интересовался ни ей самой, ни тем, как она оказалась здесь, в харадских лесах, за сотни лиг от Рохана… И Эовин не выдержала:
— Куда мы идем?
Был вечер. Лагерь устраивался на ночлег. Тракт миновал редколесья и уходил все глубже в дремучие, жаркие чащобы, где деревья взносились к самому поднебесью. Да какие деревья! Никогда доселе Эовин не видала ничего подобного. Кора тонула в море опутывавших стволы лиан, с яркими, сочных красок цветами. Темно-зеленые мясистые листья, казалось, расталкивали друг друга, жадно стремясь к солнцу. Царила духота — и было очень сыро.
Тхеремские проводники несколько раз обошли все войско, предупреждая: как бы ни хотелось, пить можно только ту воду, что привозят в бочках. Лесные ручьи и речки, такие милые и ласковые на вид, таят смерть…
Чем дальше на юг, тем меньше шансов вернуться домой, тем меньше шансов, что мастер Холбутла и его друзья отыщут ее…
— Куда мы идем?
Эовин лежала на голой земле. Рядом на спине, скрестив руки на груди (странная, неудобная поза!), вытянулся Серый. Он не ответил. Лишь чуть заметно повел головой. Мол, не все ли равно? Сейчас ничего не изменишь.
— Я не могу так больше! — вырвалось у девушки.
— Никто не может, — негромко проговорил Серый, — но все идут.
— Куда? Куда же? Что там?!
— Там война. — Серый лежал совершенно неподвижно, точно неживой. — И мы будем сражаться… за Великий Тхерем.
Непонятно было, говорит он всерьез или нет.
— Война? Но разве можно воевать в цепях?!
— Значит, мы будем первые, — невозмутимо ответил бывший рыбак.
— А оружие?
— Думаю, нам придется отбивать его у врагов. Так что твоя сабля нам пригодится.
— Отбивать? — не поверила Эовин. — Голыми руками?
Серый не ответил.
Спускалась ночь. Далеко на юге, за лесом, по краю неба плясали исполинские белые молнии — но в лагере не слышали и малейшего намека на раскаты. Странная какая-то гроза…
Эовин ежилась, точно замерзая — хотя вокруг растекся горячий, душный, пропитанный зловонием гнилых болот воздух. Неподвижный, жаркий — словно недобрый дух этих мест, что злобно взирал на вторгшихся в его владения; и человек напрасно старался отыскать хоть малейшее дуновение.
Девушка сжалась, закрывая голову руками. Дура, дура, несчастная дура! Возомнила о себе… Как красиво все получалось в мечтах! Сверкающий доспехами строй пехоты, всесокрушающей лавиной несущиеся конные полки, копья и стрелы, тела поверженных врагов — все, как одно, отвратительные, нелюдские, — и она, в кольчуге, обтекающей тело, точно вода, с подъятым мечом несущаяся во весь опор на разбегающиеся от одного ее вида вражьи полки… И что же вместо этого? Сперва — похищение и плен, сераль владыки Тхерема, потом Тубала, вытащившая Эовин из ловушки, точно котенка из проруби, потом мастер Холбутла и его друзья, для которых она оказалась лишь ненужной обузой, нелепое бегство и венец всему — караван рабов!
Конечно, Эовин шла не в цепях. В любую ночь она могла попытать счастья — заросли призывно темнели совсем-совсем близко. Однако девушка знала, что на сей раз далеко ей не уйти. Караван тщательно охранялся. И пусть тхеремских стражников насчитывалось и не столь много, главную опасность являли летучие отряды охотников со специально натасканными псами и соколами — именно они не давали караванам разбежаться по дороге. Те, у кого хватило дерзости попытаться скрыться, поплатились сполна. Желающих последовать их примеру сыскалось не много.
И потом… эти леса… Неведомые, непонятные, где смерть подстерегает на каждом шагу, где не знаешь ни одного дерева, ни одного куста, ни одной былинки, где не ведаешь, что поесть, куда преклонить голову, чтоб не проснуться уже в утробе ночного добытчика…
А еще оставался Серый. Не мигая, его жутковатые глаза частенько задерживались на Эовин — и тогда девушку тотчас охватывал озноб. Она злилась на себя за собственную слабость: дрожать? С чего бы? Серый не казался ни великаном, ни силачом, ни особо злобным. Куда как немолодой, совершенно седой… он, наверное, сгодился бы в старшие братья отцу Эовин… Ничего не было в нем особенного, в этом Сером: лицо как лицо, глаза как глаза, чуть-чуть блекловатые, уже начавшие выцветать к старости, а вот зыркнет — и все равно страшно. Странный он какой-то… будто неживой.
Однако рыбак неведомым образом ухитрялся держать в узде все две сотни доставшихся ему в подчинение душ. Хватало взгляда, двух-трех слов — и все.
В сотне Серого никто не дрался за скудный паек, не чинил насилия над женщинами, как в соседних отрядах, — немолодой уже вожак странным образом поспевал всюду. Эовин оставалась цела и невредима только благодаря ему.
Девушка ни с кем не разговаривала. Спину жгли ненавидящие взгляды невольников, словно она, рожденная в Рохане, виновна была в их пленении. И если даже она и попытается сбежать — то желающих донести об этом охране тотчас найдется более чем достаточно. Тут даже Серый не поможет…
Ночь, раскинув во весь небосвод громадные крылья, пала на притаившийся лагерь, точно филин на летучую мышь.
Эовин закрыла глаза. Будь что будет.
АВГУСТ, 5, РАННЕЕ УТРО, ЦИТАДЕЛЬ ОЛМЕРА
Коротко блеснув, меч врезался в бок сшитого из трех бычьих шкур мешка, доверху наполненного песком, по которому обычно лупили кулаками и ногами новобранцы, обучаясь драться без оружия. Песок ловит и гасит любой размах, но рука, что сжимала меч, оказалась сильнее. Лезвие рассекло «свинью» надвое: верхняя часть осталась болтаться на веревке, нижняя шлепнулась под ноги мечнику. Песок расплескался в разные стороны.
— Ты видишь? — проговорил скрипучий, холодный голос.
На широком дворе воинской школы, еще пустом и тихом, возле болтавшихся, точно висельники, кожаных мешков с песком, стояли двое воинов. Один, еще далеко не старый, высокий, статный, в богатой, хоть и несколько Помпезной для скромного городка одежде: малиновый, шитый золотом плащ, ярко-алая рубаха, отделанный рубинами пояс тангарской работы, багряные же замшевые сапожки с отворотами — отвороты украшены тонкими золотыми цепочками, за поясом — неожиданно простой меч, в потертых черных ножнах и с ничем не украшенным эфесом. Рядом с одетым в алое молодым красавцем стоял кряжистый горбун — в старой, потертой боевой кожаной куртке, черном плаще и черных же сапогах грубой кожи. В руке горбуна замер странный изогнутый меч, совершенно не похожий на западные.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});