указывает в своем исследовании «межполовых людей* (гермафродитов) на следующее:
«Если подлинность тендера состоит не в поддающейся обнаружению природе, а в чьем-либо
провозглашении, тогда людям доступна власть делать и другие провозглашения. Если врачи
признали, что за их манипуляциями с тендером стоит понимание того, что люди строят тендер
так же, как социальные системы, концептуально выстроенные на основе тендера, тогда
возможности для реальных социальных преобразований становятся неограниченными»25.
Такой утопизм в понимании тендера действительно поднимает важную социологическую
проблему. Говоря, что мы «делаем» тендер, мы утверждаем, что тендер — это нечто большее,
нежели то, что нам просто «дано». Мы создаем и обновляем наши собственные гендерно
сформированные идентичности в контекстах наших взаимодействий с другими и в рамках
институтов, на фоне которых проходит наша жизнь.
Социология сексуального насилия
В предыдущих главах мы иллюстрировали теоретические подходы, показывая, как каждый из
них трактует одно опре-
174
деление тендерное явление: сексуальное насилие. Мы узнали, например, что некоторые
эволюционные биологи объясняют насилие как эволюционную репродуктивную стратегию
для «проигравших», неспособных передать свою генетическую наследственность через
старомодное соблазнение. (Обратите внимание: именно эволюционные биологи, а не
представители ведущих течений феминизма, настаивают на том, что секс и насилие — это
одно и то же!) Мы узнали также, что антропологи подрывают такие биологические
аргументы, полагая, что сексуальное насилие носит различный характер в разных культурах и
причиной различия между обществами, склонными к такому насилию, и обществами, где оно
не распространено, является статус женщин. Там, где женщин ценят и чтят, уровень изнаси-
лований исключительно низок. Там, где к женщинам относятся наихудшим образом, уровень
изнасилований высок.
Психологи позволяют нам понять разницу между насильниками и ненасильниками, раскрывая
психодинамические процессы, которые ведут индивидуального мужчину к такому
отклоняющемуся поведению. Травма детства, не нашедший выхода гнев на свою мать,
ощущение неадекватной тендерной идентичности — что бы это ни было, в представлении
психологов насильники являются отклонением от нормы. «Изнасилование — всегда признак
некой психологической дисфункции, или временной и преходящей, или хронической и
повторяющейся». В популярном представлении насильники — «больные люди»26.
Социология принимает эти точки зрения, но предлагает взглянуть на проблему с другой
стороны. Сексуальное насилие особенно показательно, потому что совершается почти
исключительно одним тендером — мужчинами, хотя этот акт могут осуществить и реально
осуществляют и мужчины, и женщины. Поэтому оно особенно важно, чтобы проследить
динамику как различия (раз этим занимаются только мужчины), так и доминирования
(поскольку главная функция сексуального насилия, будь то мужского или женского, именно
доминирование). Вместо того чтобы смотреть на насильников как на группу больных людей,
социологи размышляют над тем, насколько обычным, насколько «нормальным» может быть
насильник в культуре с точки зрения легитимации его поведения. Так можно увидеть
процессы и движущие силы, которые вынуждают всех женщин противостоять возможности
сексуальной виктимизации, воспроизводящей и тендерное разделение, и тендерное
неравенство.
175
Социологические исследования насильников показали, что многие из них женаты или имеют
обычных постоянных партнерш. Исследования группового изнасилования показывают «еще
более типичных» парней, которые делают это просто за компанию с друзьями. Насильники
оценивают свои действия в терминах, которые выражают дифференциалы власти между
женщинами и мужчинами. Они воспринимают то, что делают с женщинами, как свое «право»,
чувствуя, что имеют эти права на женское тело. И они часто видят свое поведение в свете
своих отношений с другими мужчинами. Например, члены «Отряда шпоры», группы
подростков в Южной Калифорнии, были известны многочисленными изнасилованиями во
время свидания и изнасилованиями знакомых девушек, таким образом пополняя список своих
«завоеваний», при этом они одевались в спортивную форму с номерами, т.е. использовали
«язык», который могли понять только другие мальчики. А во время войны изнасилование
женщин побежденного народа является формой коммуникации победителя и побежденного, а
женские тела служат «военной добычей».
Хотя изнасилование является актом агрессии отдельного мужчины или группы мужчин, это
также и социальная проблема, с которой сталкиваются женщины как группа. Женщины могут
бороться с насилием индивидуально, меняя походку, прическу, манеру поведения,
отказываясь идти в определенное место в определенное время, — но сексуальное насилие
касается всех женщин. «Изнасилование — это форма „полового терроризма", — пишет
теоретик в области юриспруденции Кэрол Шеффилд. — Это система постоянных
напоминаний женщинам о том, что они уязвимы и являются мишенями насилия
исключительно на основании их тендера. Сознание, что такие вещи могут случиться и
действительно случаются, служит для того, чтобы держать всех женщин в психологическом
состоянии напряжения, поскольку они все являются потенциальными жертвами»27.
Следовательно, для социолога изнасилование выражает и структуру отношений, и
индивидуальный случай. На индивидуальном уровне это — действие мужчины (или группы
мужчин) против женщины. Оно поддерживается культурным аппаратом, интерпретирующим
его как законное и оправданное. Такое отношение превращает каждую женщину в уязвимую
потенциальную мишень. Подобным образом сексуальное насилие воспроизводит и тендерное
различие (женщины как уязвимые и зависимые от мужчин существа нуждаются в защите;
женщины не смеют
176
появляться в мужском пространстве, например на улице, из-за боязни стать жертвой насилия),
и тендерное неравенство28.
К объяснению социального конструирования тендерных отношений
Так как же мы будем думать о тендере с социологической точки зрения? Элементы
определения кажутся достаточно ясными. Мы исследуем три связанных уровня: 1)
идентичность, 2) взаимодействие, 3) институты — и взаимодействия между ними, чтобы
объяснить связанные явления: тендерное различие и тендерное неравенство.
Во-первых, мы пришли к пониманию того, что тендер — не «вещь», которой обладает
каждый, а набор действий, которые каждый делает. Когда мы «делаем» тендер, мы делаем это
перед другими людьми; и таким образом он проходит утверждение и легитимацию в оценках
других. Тендер — меньше свойство индивида и больше — продукт наших взаимодействий с
другими. Уэст и Зиммерман называют тендер «управляемым свойством», которое было
«изобретено для того, чтобы другие могли судить о нас и реагировать на нас определенным
образом». Женщины и мужчины — различные социальные группы, сформированные в
«конкретных, исторически изменяющихся и в общем неравных социальных отношениях». То,
что британский историк Э.Р.Томпсон однажды написал о классе, точно также применимо и к
тендеру. Тендер «является отношением, не вещью», и, как и в случае с любыми другими
отношениями, мы активно участвуем в его строительстве. Мы не просто унаследовали
мужские или женские половые роли, но активно — интерактивно — и постоянно определяем
и пересматриваем, что значит быть мужчиной или женщиной в наших ежедневных
взаимодействиях. Тендер — это то, что каждый делает, а не то, что каждый имеет29.
Во-вторых, мы понимаем, что делаем тендер в каждом взаимодействии, в каждой ситуации, в
каждом институте, в котором оказываемся. Тендер — это ситуационное исполнение, аспект
взаимодействия в той же мере, что и идентичности. Как пишет Мессершмидт, «тендер — это
ситуационное исполнение, в котором мы производим формы поведения, воспринимаемого
другими в той же самой непосредственной ситуации как мужское или женское». Тендер — то,
что мы привносим в эти взаимодействия и что в них далее воспроизводится
30
177
При этом мы делаем тендер не в безгендерном вакууме, а скорее в гендеризованном мире, в
гендеризованных институтах. Наш социальный мир построен на системном, структурном
неравенстве, основанном на тендере; социальная жизнь воспроизводит и тендерное различие,