Читать интересную книгу Моя жизнь как фальшивка - Питер Кэри

Освещения наверху как раз хватило, чтобы разглядеть на полу миссис Лим и девочку на коленях возле нее. Тина обернулась ко мне, и при свете горевшей за окном неоновой вывески я увидела, что ее чувственная верхняя губа разорвана, похожа на лопнувшую сосиску, и по зубам течет черная, словно сок бетеля, кровь.

Не помню, какие слова я бормотала. Еще не разобравшись толком, что произошло, я знала: во всем виновата я.

Миссис Лим попыталась сесть, но снова со стоном откинулась на спину. Она тоже была ранена, блуза потемнела от крови. Пол был залит черным, влажно блестел.

Что натворил Чабб? За какой ужас мне предстоит ответить? Но никто не отвечал мне. Женщины смотрели на меня прищурившись, как на врага.

Я повторила вопрос. Не помню, как он прозвучал, но девушка заговорила с тем грубым австралийским говором, который переняла у Маккоркла.

– Тот гад-ла. Убежал.

– Вас ранил мистер Чабб?

Миссис Лим, всхлипнув, протянула руку к окну.

Окно было зарешечено. Через него нападавший не смог бы убежать.

Она все показывала в ту сторону, и я наконец заметила у окна какую-то груду. Брошенная одежда, обувь – так мне показалось.

– Они убить его, – пояснила миссис Лим. – Мы их не остановить. Они нас тоже убить.

Разум тщетно пытался осмыслить то, что видели глаза. Мозг соглашался на все, кроме истины. Из переулка все еще доносился голос старьевщика: папер лана, папер лана, – и я подошла к окну. На полу – одежда. В голубоватом свете ботинки Чабба казались почти лиловыми. И еще что-то лежало: собака, подумала я. Не знаю, что мне померещилось. Я протянула руку и нащупала кусок сырого мяса, точно в лавке мясника на «Чоу Кит». Потом я разглядела мягкую щетину этой красивой монашеской головы и поняла наконец: Sparagmos. Этим ужасом заканчивалась великая поэма. Человек, с которым я беседовала несколько часов назад, был разрублен на куски, его теплая кровь испачкала мне руки, густым медом струилась на пол.

Я рухнула на колени, откуда-то взялся Слейтер, подхватил меня под руки, заставил подняться.

– Пошли, – сказал он. – Надо идти.

Я подумала: он боится возвращения убийцы. Пока он тащил меня к лестнице, я твердила: пусть женщины идут с нами. Они не тронулись с места, и тогда мне пришло в голову, что они самоотверженно охраняют книгу.

– Идемте! – позвала я. – Возьмите книгу с собой.

– Нет книга, – откликнулась миссис Лим. – Украли книга.

Каменное, квадратное лицо китаянки лоснилось непонятным мне торжеством.

– Идем, – сказал Слейтер. – Микс, дорогая, тут оставаться нельзя.

Какое странное лицо у этой китаянки. Даже я теперь догадалась: она вовсе не желает мне добра.

– Делай, что я тебе говорю, Микс! Идем!

Словно пьяница, смутно догадывающийся, что в чем-то виноват, я позволила отвести меня вниз по ступенькам, на Джалан-Кэмпбелл, до участка – хорошо, когда полиция под рукой.

К нам отнеслись с отменной серьезностью, тут же проводили в какой-то зал, а потом в отдельный кабинет, поменьше. Выдали таз с полотенцем, и только тут я заметила кровь у себя на лице и руках. Умываясь, я все думала о женщинах, которые остались в доме одни, беззащитные. Дальше я мало что помню – меня колотила дрожь, полицейские дали одеяло и записали мои показания. Таз с водой так и не вынесли. Когда дверь открывалась или захлопывалась, красная жидкость в нем дрожала. Это Чабб, это субстанция его жизни, кровь, еще недавно омывавшая его сердце.

Потом сказали, что я могу идти; Джон Слейтер ждал у входа. Вернув одеяло полицейским, он набросил мне на плечи свой пиджак. Все мои надежды ушли безвозвратно, пропали, погибли.

Фойе «Мерлина» заполонили свадебные гости. Хотелось выпить, но Слейтер силой запихал меня в лифт. Еще трое мужчин поднимались вместе с нами – японцы, наверное.

Слейтер привел меня к себе в номер, который, как выяснилось, снабжался гораздо лучше моего. Налил мне виски, но даже знакомый аромат торфа не скрыл запаха крови.

Присев на постель напротив меня, Слейтер негромко заговорил:

– Микс, дорогая, ты хоть понимаешь, что произошло?

– Беднягу Кристофера убили. Книгу украли.

– Ты понимаешь, что женщины солгали?

– Нет, я видела. Он мертв.

– Конечно, но ты же видела безумное торжество в их глазах?

– Это шок, – возразила я. – На них тоже напали.

– Они лгут, дорогая моя. От первого слова до последнего. Ты разве не заметила книгу? Она стоит на полке, на обычном месте.

Взяв кольдкрем и салфетку, Джон, не спрашивая у меня разрешения, начал вытирать мне лицо. Я и представления не имела, как выгляжу, кровь засохла на скулах, на ушах. Бог знает, во что я вляпалась.

– Откуда у тебя кольдкрем, Джон?

– Ш-ш.

Он протер мне шею и руки, потом принялся чистить ватой ногти, под которыми тоже засохла кровь. Сколько лет прошло, пока я узнала: при всех своих недостатках, Джон Слейтер – очень добрый человек.

– Я был уверен, что ты заметишь книгу, – продолжал он. – Твое счастье, что ты не заметила.

– В чем тут счастье?

– Дорогая, ты так и не сообразила? Они его убили.

– А кто же напал на них?

– Они сами.

Я взвыла в голос, и милый Джон обнял меня и сделал все, чтобы я успокоилась.

И хотя в тот момент я, кажется, сообразила наконец, что произошло, еще немало времени понадобилось мне, чтобы до конца осознать кошмар, совершившийся в святилище на Джалан-Кэмпбелл, – и даже в Лондоне я не все еще понимала, в том числе и потому, что я так и не смогла себе объяснить, что такое Боб Маккоркл.

В итоге, как и следовало ожидать, рана не заживала, сколько бы я ни старалась ее залечить – а я исступленно старалась, пока даже Аннабель не обозвала меня занудой. Я изгнала ее за откровенность – и плевать. Эти мелкие горести и ушибы стали мне безразличны, ибо я превратилась в одного из «скорбных друзей Истины», которых Мильтон описывает в «Ареопагитике»: «Они все ищут горестно, подобно Исиде, искавшей члены рассеченного Осириса». Тело истины рассечено, вот что Мильтон имел в виду, и части разметаны – sparagmos по-гречески.

С этого начались мои одержимые поиски «членов» этой страшной загадки. Странствия эти погнали меня в Австралию, хотя в ту пору я с трудом наскребла бы денег на автобусный билет до Олд-Черч-стрит, а награда за все несоразмерные траты и усилия – единственный достоверный «факт»: Маккоркл был реальным человеком, и они с Чаббом – два разных лица.

Смириться с таким открытием я не могла и продолжала свой безумный труд с упрямством козы. Писала настойчивые послания, выпрашивала деньги на дорогу, разорила «Современное обозрение» и все глубже увязала в этом болоте, пока однажды, темным зимним днем посреди Оксфорд-стрит, меня не настиг «нервный срыв» – так это именуется из любезности.

Разумеется, не Джон Слейтер посоветовал мне возвращаться в К. Л., но когда врачи сочли поездку необходимой для выздоровления, этот человек еще раз доказал, что он мой настоящий друг, и на сей раз даже не отлучался в Куалу-Кангсар. Ни один человек – и уж во всяком случае не гениальные психиатры из клиники «Тависток» – не мог предположить, что обе убийцы все еще живут в том же месте, и встреча с ними подействует отнюдь не терапевтически. К 1985 году Джалан-Кэмпбелл переименовали в Джалан-Данг-Ванги, но в том здании по-прежнему ремонтировали велосипеды, как и тринадцать лет назад, и старые черные тиски все еще стояли там, где оставил их Чабб, – на полу за дверью. При виде этого уродливого орудия сердце сжалось в груди. Что бы я ни отдала, лишь бы вернуть к жизни бедного старого пуританина с его трогательной скупой улыбкой, высокомерным снобизмом и отчаянным желанием поведать историю своей печальной и невероятной жизни.

Надо полагать, рукопись Маккоркла так и хранится в святилище наверху, хотя теперь она столь же противна мне, как та омерзительная гигантская орхидея, которой миссис Лим некогда завлекла поэта.

Тине было уже тридцать лет. Она, похоже, не узнала каких-то туристов, прошедших мимо ее двери, но мы без труда опознали ее по шрамам. Задержались мы всего на мгновение, пока от счетов не подняла голову китаянка. Джон вежливо притронулся к шляпе, и она вздернула верхнюю губу, обнажив хищные острия белых, мелких, кривых зубов.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Австралийские читатели не могут не заметить определенного сходства между Бобом Маккорклом и Эрном Мэлли. Ранние стихи Маккоркла дословно воспроизводят «Помрачившуюся эклиптику» Мэлли, опубликованную в литературном журнале «Сердитые пингвины» в 1944 году.

Разумеется, поэзия и биография Мэлли представляет собой мистификацию, созданную двумя талантливыми антимодернистами – Гарольдом Стюартом и Джеймсом Маколеем. Эти консерваторы написали не только стихотворение, позаимствованное мной для Боба Маккоркла, но и замечательные письма, якобы принадлежавшие перу столь же мифической сестры Мэлли, которые также (со значительными сокращениями) использованы в этой книге.