в ослепительную звезду.
– Я вообще не понимаю, зачем ты здесь. – говорит Джек. – Уж кого-кого, а корову я могла бы найти и сама.
– Мия велела нам держаться вместе.
– А ты, надо полагать, делаешь все, что она тебе велит. Все это место – полная чушь. А Мия с Фэлконом насквозь фальшивые. Ты только посмотри, что они вытворяют с собаками, это же жестоко.
– Но их исследования очень важны, – возражаю я. «Исследования» в Сандайле – слово священное.
– Ты правда так думаешь, Роб? Взять даже этот их пульт управления, созданный с использованием наработок проекта MK Ultra! Это даже не их идея. Аналогичные эксперименты с электродами, вживленными в мозг собак, ЦРУ проводило еще в шестидесятых. Их тоже заставляли выписывать ногами квадрат, ложиться, подавать голос… Они забросили эти исследования, потому что не нашли результатам опытов практического применения. Так что Фэлкон и Мия всего лишь хиппи, которых хлебом не корми, дай побыть важными шишками.
– Зачем им тогда вообще это надо?
– Ты просто не хочешь думать, да?
Гулкие удары звучат снова и снова – что-то бьется о забор. Будто специально, чтобы у меня болела голова. Мне удается отыскать отличное жало, чтобы побольнее ее укусить.
– Это тебе сказал тот парень на «шевроле»?
Джек смертельно бледнеет и закусывает нижнюю губу. До этого момента мы ни разу не упоминали ее побег.
– Заткнись! – выкрикивает она, хватает камень и швыряет в меня.
Он со свистом проносится над моей головой, от чего в груди пульсацией отзывается ужас.
– По крайней мере, я знаю, что настоящее, а что нет, – визгливым, срывающимся голосом продолжает Джек.
– Я так понимаю, в отличие от меня, так? – Эти слова мне хочется произнести спокойно, но в действительности они больше похожи на вопль. – Отлично. Вали. И делай что хочешь. Что это, на хрен, за звук?
Бам. Бам.
Она неподвижно смотрит на забор у меня за спиной. Повернувшись и проследив за ее взглядом, я вижу стоящего вдали зайца. Мгновение спустя он уже во весь опор мчится вперед и влетает прямо в ограду. Бам. После чего собирается с силами, бредет обратно, поворачивается и снова врезается в забор, пытаясь попасть в пустыню. Бам. Ему будто невдомек, что от этого безбрежного пространства его отделяет преграда. Бам. И вдруг я вижу, что у него вместо глаз две красные дыры.
Я реву, хлюпая мокрым носом, из груди рвутся рыдания. Мия не выпускает меня из объятий.
– Ну все, Роб, все. Мне очень жаль, что тебе пришлось это увидеть. Время от времени так поступают вороны и сороки. Мы о нем позаботились.
Где-то открывается дверь, и из холла за нашими спинами доносятся негромкие голоса. Это вернулся Павел.
Вечером Джек, долго и пристально глядя в высокое зеркало трюмо, говорит:
– Тебе здесь не место.
– Вот сама отсюда и уезжай! – колко говорю я. – Мне здесь хотя бы нравится, а тебя все бесит.
Джек с такой скоростью наносит удар, что я лишь ахаю и отшатываюсь. Ее кулак врезается в угол зеркала. Старое стекло разбивается вдребезги, разлетаясь во все стороны дождем крохотных осколков.
– Прекрати, – говорю я, в этот момент доподлинно зная, что она собирается меня убить. Двумя изящными пальчиками Джек поднимает осколок стекла, похожий на тонкий сверкающий клык. Потом берет с кровати куклу Роб.
– Ты всегда мне врешь, – говорит она, кромсая ее лицо. Я слышу треск разрываемой ткани, изо рта куклы вываливается белая набивка. – Тебе не терпится отправить меня обратно во мрак.
Я закрываю ладонями глаза и лицо, словно это может защитить куклу.
– Прекрати, Джек.
– Лжецов жарят на костре, – произносит она каркающим старческим голосом, – лжецов жарят на огне. Лжецов топят в болоте.
Вспотевшими ладонями я ощущаю собственное жаркое дыхание, по щекам катятся обжигающие слезы. Я слышу, как Джек снова и снова полосует осколком стекла лицо игрушечной Роб.
– Лжецы – глашатаи.
Меня не отпускает ощущение, что этот звук лопающейся материи уже не стихнет никогда. Я вдавливаю костяшки пальцев в глазницы и гляжу на вспыхнувшие во тьме узоры. Пытаюсь больше сосредоточиться на них, нежели на окружающем мире. В какой-то степени это действительно помогает – шум и голос Джек немного отступают на задний план. Поэтому я не сразу замечаю, что звук приобрел иной характер. Шелестящий треск рвущегося полотна сменился тихим бульканьем, напоминающим шорох мелкого весеннего дождя.
Подняв на Джек глаза, я вижу, что она зажимает запястье. Сквозь ее пальцы брызжет кровь, орошая багрянцем пушистое одеяло, собираясь в швах, капая на пол. Зрелище завораживает – она такая красная, что просто не может быть настоящей. И вместе с тем красивая, как сон, как ловкий фокус.
– По крайней мере, я сделала это не с тобой, а с собой, – совершенно нормальным голосом, в котором слышится облегчение, говорит Джек, – уже хорошо, правда?
Пошатываясь на каждом шагу, я подхожу к двери и истошно зову Фэлкона с Мией.
В этот субботний вечер отделение неотложной помощи представляет собой ослепительный, залитый белым светом ад. В углу кемарит одноглазый мужик с палочкой. Своей очереди ждет бледный ребенок с мокрым от пота лицом. Какой-то парень, на голове которого, как до меня доходит чуть погодя, пушистые кроличьи уши. Много других. Вон заливается слезами студентка колледжа, явно под наркотой. Охватить всю картину целиком я не могу, выхватываю из нее лишь отдельные, выбивающиеся на общем фоне детали.
Джек вызывают быстро – из-за крови. Кровь всегда привлекает к себе внимание. Врач молод и утомлен. Можно с уверенностью сказать, что он из местных, возможно, из Мохаве. В его глазах застыла пустыня.
Джек лежит на каталке бледная, как рисунок карандашом.
– Не волнуйся, – говорит Мия, – с тобой все будет хорошо.
И берет ее за руку.
Глядя на ее неподвижное, обморочное лицо, я впервые понимаю, что боюсь ее. А когда поднимаю глаза, перехватываю обращенный на меня взгляд Мии. Она чуть улыбается, но без всякой радости. В итоге меня охватывает то же чувство, что и во время томографии – словно мои внутренности выставили на всеобщее обозрение.
– У нас не хватает крови, – говорит врач.
Я даже не заметила, как он вошел.
– Кто-нибудь из вас совместим с ней по группе?
Фэлкон произносит скороговоркой:
– У меня четвертая положительная, у Джек вторая положительная, у Роб первая отрицательная…
В приемном покое слышатся судорожные, сдавленные всхлипы.
– Первая, говорите, – перебивает Фэлкона доктор, будто у него нет времени дослушивать предложения до конца, – подойдет всем без исключения. Вам семнадцать лет есть?
До меня вдруг доходит, что вопрос адресован мне.
– Да, – потрясенно отвечаю я, – с ней все