Читать интересную книгу Добро Наказуемо - Анатолий Отян

— Нет, я за рулём, правда, в Германии рюмка вина допустима, но я сама не допускаю, всё равно голова кружится. Как там в Одессе?

— Хиреет наша Одесса. Наш брат, криминальный элемент, так разошёлся, что приходится сворачивать все дела. Только и смотри, как бы твои бывшие помощники тебя не ухлопали — конкуренция. Верить нельзя никому. Вот сейчас я приехал сюда с одним парнем, как будто бы предан, но до того времени, пока его не прижмут или не купят.

Единственный человек, кому я пока (извини, да — пока) доверяю, так это ты. Никто не знает о наших с тобой отношениях, поэтому я здесь один.

— А Соколов?

— Ты права, но он будет молчать пока я жив. Он знает о твоей деятельности?

— Думаю, что нет, но возможно догадывается. Мне кажется, что он видел деньги, пока я не начала их класть на счёт в Швейцарии.

— Я уточню. Марина, я тебя пригласил не только для беседы, хотя мне и она интересна. Деньги, которые у тебя на счету, пусть пока так и лежат. Если я после операции останусь жить, я распоряжусь, куда их деть или перевести.

— Забрал бы ты их Юра. Они лежат не в банке, а у меня на душе тяжким грузом. Если бы не должна была их тебе, давно избавилась бы от них. Я тебе безмерно благодарна, что ты помог мне спасти Светочку, но цена, которую я заплатила за это, непомерна велика и не знаю, как долго я смогу нести эту тяжесть.

Шеф наклонил голову, помолчал, а потом с какой-то решительностью или злостью стал говорить:

— Я, Марина, не священник, что ты передо мной исповедуешься.

Далеко не священник. Кто я? Думаешь, я знаю? Наверное, Mefisto, или кто-то в этом роде. Но Mefisto не мучался угрызениями совести, у него её не водилось, а у меня какие-то крохи остались, и они меня стали донимать. Я знаю, что я недостоин сострадания, слишком много грехов на мне лежит, и скажу тебе честно, я не боюсь предстоящей операции, в случае её неудачи с медицинской точки зрения для меня это будет удача, вот и хочется хоть чем-то отмыться перед… Не хочу произносить это имя вслух, я недостоин этого.

— Успокойся, Юра. Пока мы живы, нужно думать, как покаяться. Нет, не обязательно перед Богом, мы не знаем есть он или нет, я думаю, что Бог — это наша совесть. Она нам и должна говорить как жить и что делать.

— И ещё. Мы поедем сейчас к дому, где я остановился, это недалеко, я вынесу тебе чемодан с пятью картинами, которые ты видела у меня на Сапёрной…

— Тогда было три — Коровин, нет — Левитан и, кажется, Шишкин, да, да — Шишкин. Озеро, лес и облака. Третья — какой-то голландец.

— Нет, немец. Сейчас добавился Поленов и Шагал. Оставишь их у себя. Пока никому не показывай. Они не в розыске, но вывозить их нельзя было.

— А как же ты рисковал?

— Какой там риск! Сегодня у нас можно купить не только таможню. У меня там всегда окна были, а сейчас за деньги покупается и продаётся всё. Не за купоны, конечно. А у немцев почти нет досмотра.

— Юра, может тебе нужна какая-то помощь с моей стороны?

— Спасибо, я всё организовал. Даже реабилитационный санаторий.

Если что понадобиться, я тебе скажу. Если ты мне будешь звонить, то звони только с автомата, телефоны я буду сообщать. Не думаю, что за мной сразу установили слежку, но всё же. Давай доедим и пошли.

— Я уже не хочу. Посмотри, Юра какая красивая площадь. Я её в темное время ещё не видела.

Внизу, напротив окна стояла кирха, а чуть правее находился одноэтажный, отдельностоящий ресторан, построенный в стиле барокко, всё было освещено разноцветными огнями и создавало праздничный вид.

— Смотри, Юра. Видишь, на горизонте самолёт на посадку идёт? Там аэропорт, куда ты прилетел. Он тебе понравился?

Шеф отставил от себя тарелку, положив в неё нож и вилку, вытер салфеткой губы и улыбаясь сказал:

— Я бывал здесь и раньше не один раз. Летал в командировку.

— Откуда? — задала глупый вопрос Марина.

— От верблюда, сейчас расплачусь с официантом и пойдём.

— Твой хороший немецкий, как я понимаю, тоже от верблюда?

— Ты догадлива. От него самого. Не будем об этом, когда-нибудь придёт время, узнаешь. Хотя вряд ли. Не разжигай своё любопытство.

Тебе не нужно знать больше, чем ты знаешь. Тебе и так много известно. Всевозможные тайны усложняют нашу жизнь. Но и жить нараспашку, всё равно, что ходить голым. Это твоя машина?

— Нет, я не люблю блеклые тона для машин. Недавно обгоняла на узкой дороге и увидела впереди, идущую мне в лоб темно-зеленую машину. Я успела увернуться, но испугалась. А будь она поярче, я бы и не пошла на обгон.

— Ты права. Судя по твоей логике, вот эта жёлтая — твоя. Угадал?

— Да, тем более, что блеснули стопы — я открыла замки на дверях.

— Поехали.

— Куда?

— Борнхаймер Ландвег, в районе Борнхайма. Езжай в сторону Айспортхалле, я там покажу.

Когда подъехали к дому, шеф приказал:

— Проедь дальше и стань за углом.

— Тебе тяжело будет нести.

— Да нет, чемодан на колёсиках и картины без рам. Я пошёл.

Минут через десять уложили чемодан в багажник, Марина поцеловала шефа в щеку и пожелала:

— Ни пуха тебе ни пера, Юра.

— К чёрту! Тебе удачи. Прощай!

— Нет, до свидания!

Марина ехала по загруженному автобану и особенно размышлять было некогда. Машины шли сплошным потоком по трём полосам. Пошёл небольшой дождь. На спусках красным пунктиром от стоп-сигналов освещалась дорога, и встречные полосы блестели от тысяч фар. Марина взяла одной рукой фотоаппарат и не глядя в видоискатель, пару раз нажала на спуск, надеясь получить хороший снимок.

Приехала к себе в квартиру. Света ночевала у Ядвиги. Легла и стала думать о том, о чём не смогла размышлять в дороге.

Кто в самом деле был тот, кого она называла шефом и Юрой? Раньше она над этим не особенно задумывалась. Она понимала, что он просто предводитель банды, хотя где-то в глубине души понимала, что не только, но тогда не могла и не хотела думать ни о чём, кроме того, чтобы спасти ребёнка, да и никакими зацепками не располагала. И вот сейчас его знание немецкого языка, знание Франкфурта, посеяли неясные мысли о его принадлежности к одной из самых влиятельных и всесильных организаций бывшего СССР. Неужели? Неужели эта организация представляла собой обыкновенную мафию, или переродилась в неё в годы перестройки? С этими мыслями Марина уснула.

Снилась ей Одесса и она, маленькая девочка, стоит в сквере на Дерибасовской, а там в беседке восседает духовой оркестр пожарных в форме и красивых, блестящих на солнце касках с гребешком наверху, и играет "Амурские волны". А потом она увидела перед собой песчаный морской берег, из воды выходит человек в белом костюме, она бежит ему навстречу с криком «папа», но кода он взял её на руки, то оказалось, что это совсем не Раевский, а какой-то монстр со сплошной кровавой раной вместо лица. Она закричала и выпала из рук монстра разлившейся водой, ушла в песок и проснулась.

Сон был таким ярким и так походил на реальность, что Марина обрадовалась, что монстра нет, но стало жалко, что и оркестра нет.

Она вспомнила звучащий во сне вальс "Амурские волны", стала в уме напевать его и опять уснула.

Франкфурт — большой город, но эмигранты в нём живут, в большинстве своём общаясь между собой, образуя официальные общины и неофициальные сообщества. Причём, ищущие работу, поляки и югославы, собираются отдельными группами в разных скверах, и работодатели, нуждающиеся в почти дармовой рабочей силе, ищут её там. Русские немцы и евреи общаются по телефону. Знакомство евреев проходит в Городском социаламте, где они сидят ожидая очереди на приём, затем в общежитии, куда их поселяют до получения квартиры, позже в синагоге и т. д.

Кто-то рассказал Галке-давалке, что в доме, где живёт её хахаль Фимка, была жуткая перестрелка бандитов с полицией, одного бандита убили и увезли, остальные разбежались. Галка позвонила Соколову, но его не оказалось дома, и она забыла об этом. Немногим позже она шла в магазин и возле шпаркассы, что находилась рядом с общежитием, встретила мужчину со знакомым лицом. Он поздоровался и Галка вспомнила, что это земляк и дружок Ефима, и чтобы завязать разговор спросила:

— Семён, ты не знаешь, что за шум был в Фимкином доме? Кто-то стрелял, кого-то убили.

— Никто не стрелял и никого не убили. А выносили в машину меня.

— Да ты, что? — Галка сделала круглые газа, — что случилось?

— Я когда-то имел неосторожность одолжить Соколову деньги…

— Пять тысяч?

— Нет, три. А откуда Вы знаете?

— А он мне говорил сам, что пять.

— Ну, неважно. Он мне не отдавал несколько месяцев под разными предлогами, и я решил у него их забрать. Поехал к нему, а он вызвал полицию и сказал, что никаких денег я ему не давал.

— Вот сволочь! Жмотяра и подлец. А что теперь?

— Срок мне пришьют, наверное.

— А я могу подтвердить, что он брал у тебя деньги.