Эту ночь Мартин не мог забыть все минувшие годы. Первое время после мятежа беспрестанно являлись ему жуткие кошмары, в которых рыжий человек в красной рубахе добирался до него и стрелял из пистоли прямо в его разинутый в крике рот… Мартин просыпался в холодном поту, с пересохшим горлом, не в силах унять стук сердца. Эта перемазанная кровью рожа виделась Мартину чуть ли не на каждом шагу, чуть ли не во всяком москале он находил сходство с предводителем разбойников…
Постепенно страшные картины померкли в памяти, тем паче что он стыдился собственного страха и старался таить его даже от самого себя. У него не было другого пути сквитаться с Шуйским и прочими поджигателями мятежа, в том числе с тем, в красной рубахе, кроме как примкнуть к смутьянам, которые терзали Россию. Он наслаждался тем, что месть его начала наконец осуществляться… И только сейчас его словно по лицу хлестнуло осознание: да ведь свою двоюродную сестру, в которую был когда-то юношески влюблен (а кто, скажите, не был влюблен в дочь воеводы сендомирского, ежели даже сам король Сигизмунд предлагал ей сделаться его любовницей, а царь московский Димитрий возложил на ее чело корону?!), он должен принести в жертву своей мстительности, своей озлобленности, предать ее, ничего не ведавшую, на заклание человеку, которого презирал и ненавидел?
Да, поляки уже смекнули, что собой представляет новый Димитрий, насколько он отличается от прежнего. Его презирали и ненавидели – его откровенно использовали для достижения своих целей: грабежа и разорения ненавистной Московии. А он, в свою очередь, использовал для достижения своих целей шляхтичей, прикидываясь избранником Божиим, царем и самодержцем.
Если Марина захочет играть в эту нечистую игру, она должна вступить в нее с открытыми глазами, рассудил Стадницкий. А может быть, она и без него все знает? Может быть, ей все равно, с кем делить трон и ложе, лишь бы это были царское ложе и царский трон?
У Стадницкого болезненно сжалось сердце, когда он увидел ее помертвевшее лицо и остановившийся взгляд. Итак, Марина ничего не знала… или знала, но боялась верить.
Исчезла веселая певчая птичка – теперь она больше напоминала раненого зайчонка…
Терзаемый жалостью, раскаиваясь в каждом своем слове, Стадницкий хлестнул коня и отъехал прочь от кареты.
Однако сопровождающие уже обратили внимание, что пан Мартин о чем-то говорил со своей двоюродной сестрой и, судя по ее лицу, сообщил ей весьма неприятные вести. Первыми заметили это воевода сендомирский и князь Мосальский, которые ехали рядом невдалеке, предаваясь приятной беседе: ведь они некогда частенько пировали да бражничали вместе в Кремле…
Они споро настигли карету, и Мнишек с тревогой спросил дочь, что случилось. Марина молчала как убитая, но Барбара таиться не стала и разъяснила, чем расстроил госпожу пан Мартин.
– Да скажите хоть вы ей, что это не так! – простонала она, умоляюще глядя на воеводу.
Однако тот не проронил ни слова. Конечно, проще всего заставить дочь взглянуть наконец правде в глаза… Пора уж! Сам-то Мнишек, пока стояли у Сапеги в Царево-Займище, успел дважды повидаться с «тушинским вором». Впрочем, хватило и одного раза, чтобы понять: это не Димитрий. И даже не его бледное подобие. Это совершенно другой человек!
Теперь Мнишек не переставая думал: как-то перенесет Марина встречу с «мужем»? Любовь к ней мешалась в сердце воеводы с ожесточением: подумаешь, какая разница, с кем спать дочери, если отцу обещано после победы над Шуйским выдать триста тысяч рублей серебряных и отдать во владение княжество Северское с тамошними четырнадцатью городами?!
Молчание отца показалось Марине слишком зловещим, и она, как за последнюю соломинку, ухватилась за князя Мосальского. Что же с того, что она всегда относилась к нему неприязненно, что с того, что считала его низким сводником? Уж он-то прекрасно знал ее мужа, уж он-то заметил бы любую, самую искусную подмену, не спутал бы Димитрия ни с каким, даже самым неотличимым двойником. Уж он-то скажет правду!
– Князь, – пробормотала она дрожащим голосом, забыв о своем прежнем высокомерии и не заботясь о том, что ее просьба больше напоминает мольбу, – ради всего святого, ради Господа Бога, откройте, что ждет меня впереди. Встречу ли я в Тушине мужа или… – У нее не шли слова с языка. – Или… Или кого я там встречу?
Мосальский тоже не сразу смог заговорить. От радости, что наступил долгожданный миг отмщения, у него сперло дыханье в груди. Кровь жарко прихлынула к вискам. Наконец он вызверился от всей души:
– Не жди, нет там никакого Димитрия! То есть, может статься, «тушинский вор» и впрямь Митькой крещен, однако он не царь, а самозванец. Кончились твои сладкие денечки, уж он-то под твою дудку плясать не станет, он-то покажет тебе, где твое место, нос задирать не даст!
– А-ах! – громко выдохнула Барбара, и от этого звука Мосальский опомнился. С ужасом уставился в расширенные глаза Марины, только сейчас сообразив, сколь далеко завела его глупая жажда взять верх над этой маленькой надменной женщиной.
Ничего себе, взял…
– Да пропасть бы тебе пропадом! – взревел Мнишек, приходя в себя и занося над Мосальским карабелю, которую получил совсем недавно в подарок от Сапеги.
Мосальский всю жизнь славился своей увертливостью. Сейчас она пришлась ему весьма кстати, потому что он отпрянул за единый миг до того, как лезвие, сверкнув на солнце, опустилось. Ударил коня каблуками – и с места взял лихой рысью.
Стража, сопровождавшая карету Марины, с изумлением провожала взглядами савраску князя Мосальского, которая стремительно уносила своего всадника к лесу.
– Сбесился коняга, что ль? – выразил кто-то общее мнение. – Словно огня ему под хвост сунули!
Мосальский, вмиг смекнувший, что теперь ему совершенно нечего делать в стане Димитрия, лучше уж к Шуйскому воротиться, там хоть есть надежда остаться в живых, уносил ноги…
И унес-таки, чего не удалось сделать бедняге Мартину Стадницкому. Но о нем речь еще впереди. Пока же вернемся к Марине.
Такой разъяренной воевода сендомирский никогда не видел свою послушную, сдержанную дочь. Она бросила на отца только один взгляд… но пан Мнишек долго потом потирал лоб, ибо чудилось ему, будто его прямо вот в это местечко заклеймили каленым железом, ну в лучшем случае крепко приложили свинчаткою. Он даже потом в лужу погляделся, не осталось ли там синяка либо ожога! Марина забилась в уголок кареты, задернула занавески на окнах, ни с кем разговаривать не хотела. Через Барбару передала, что ехать в Тушино наотрез отказывается и хочет только одного: чтобы карета повернула в Царево-Займище, к Сапеге.