Читать интересную книгу Родина - Анна Караваева

Враг стоял перед глазами Костромина во всем мерзостно-опасном своем обличье. Ожившие псы-рыцари в шинелях жабьего цвета вновь напоминали о себе могильным смрадом своих злодеяний. Он создавал свой танк не только для того, чтобы истреблять их сейчас, но и для того, чтобы уже никогда не могли подняться из своих могил упыри истории, чтобы уже никогда не могли они топтать чью-либо землю, будь то великий народ или маленькая страна. В каждом техническом расчете Юрий Костромин видел действие, направленное на их погибель, но видел и их противодействие. Они бешено будут хвататься за жизнь своими мертвыми, ледяными руками. Враг представлялся ему коварным, по-волчьи увертливым, по-волчьи умным, с хищным острым чутьем остервенелого зверя, с железными зубами. Представляя, как они будут противодействовать, Юрий Михайлович вычислял каждый шаг своей машины. О блаженство священной ненависти, когда представляешь себе, как твой танк нападает, давит, погребает под собой дзоты, батареи, пулеметные гнезда беспощадного врага! Так, так! Вы получили то, что вы хотели! Поднявший меч — от меча и погибнет! Вот почему, дорогой ты мой товарищ танкист, я старался, чтобы управление танка было наивозможно проще, чтобы действовать было тебе легче и быстрее. Красная Армия, родная, любовь народа! Вот мы создали для тебя новую боевую машину, чтобы все крепче становилась мощь твоего подвига, чтобы скорее пришла победа и вернулась мирная жизнь и мирный труд!

Сердце его вдруг стиснулось радостью, гневной, блаженной: она рвалась на простор, у него не стало слов, чтобы выразить ее даже для себя. Он не заметил, как взял скрипку, эту старую служанку его мыслей, которой он распоряжался так властно и небрежно. Нет, сейчас он взял ее трепетными, жаркими пальцами, и музыка, словно дождавшись наконец своего часа, завладела им. Он жаждал отдаться стремительной и сладкой силе звуков, которым только сейчас он узнал настоящую цену и радость.

Мелодия летела все дальше и дальше, будто пронзая изузоренное морозом стекло, неслась все выше, неукротимая, как упорство и вера, как песенный ветер, который словно рассеял дым на небе… И звезды, зимние звезды, вдруг глянули прямо в глаза…

«Что со мной»? — спрашивал себя Юрий Михайлович, чувствуя, как в груди его растет и ширится торжество, выше которого он еще не знавал в своей жизни.

«Что это со мной»? — думал он, опьяненный легкостью и точностью звуков, льющихся из-под смычка….

Мать с Сережей, оба пушистые и прохладные, оба в осыпи снежинок, вошли в комнату. Сережа, румяный, полусонный, довольный, валился с ног, — скорей бы в постель!

— Мне послышалось, что ты играл, Юра? — спросила мать.

— Да… немножко… — будничным голосом ответил конструктор, пряча глаза.

Рано утром, перед началом общезаводского митинга, Степан Данилович встретился с Иваном Степановичем.

— Ну как? — спросил приятеля Иван Степанович. Времечко-то как идет? Слышал сегодня сводку: «Наши войска, преодолевая сопротивление немцев, продвинулись вперед и заняли несколько населенных пунктов». То ли еще будет, старина! Смотри, опять какой цех сгрохали! Хорош?

— Красота! — убежденно произнес Невьянцев.

Оба, подняв головы, засмотрелись вверх.

— Конвейер-то какой могучий, в несколько рядов! — благоговейно зашептал Лосев. — Знай только все готовь да готовь для такой махины!

— Одно слово — поток, — важно пробасил Невьянцев. — Прежде мы о нем только читали, а теперь жить с ним будем.

Ослепительные лампы прорезали огромный цех сияющими тропами, обозначающими путь конвейера, горячее дыхание которого чувствовалось уже над празднично шумливой толпой.

Мощные краны в вышине словно замерли в ожидании, когда снизу раздастся призывный свисток и черный крановый клюв подхватит литую башню, опустит ее на корпус танка. Но пока конвейер был еще неподвижен. Под сводами цеха гомонила шумная толпа лесогорцев, ожидая его пуска. Цех сборки завершал собой целую эпоху в жизни Лесогорского завода, который теперь входил в «стальную семью» танковых заводов. Эту перемену чувствовали все. Не было человека, который, осматривая этот могучий цех, не задумывался бы над тем, как он должен работать теперь, когда его станок или агрегат становится частью единой воли потока. Сталевары, литейщики, стерженщики, кузнецы, токари, фрезеровщики, термитчики, в первую очередь рабочие танковой сборки, делясь впечатлениями, представляли себе, как все сделанное их руками придет, в конце концов, сюда, под высокие своды нового цеха, откуда будут выходить новые танки.

Посреди цеха возвышалась трибуна, украшенная хвойными ветками. Когда Лосев и Невьянцев, по приглашению распорядителей митинга, приблизились к трибуне, Иван Степанович легонько толкнул приятеля в бок.

— Смотри-ка, Степан, наши новые знаменитости туда же направляются!

Они увидели, как к трибуне шел бригадир Михаил Автономов, который недавно завоевал переходящее красное знамя гвардейской дивизии. Рядом с ним шагали Игорь Чувилев и Юрий Панков, лучшие стахановцы среди самых молодых рабочих завода, и еще кое-кто.

Нечпорук посторонился, когда на трибуну поднялись Игорь и Юрий. Он представил себе, как сейчас орудует у своей печи Василий Лузин, которому уже пророчат в недалеком будущем переходящее знамя дивизии.

Нечпорук теперь понимал, что иначе и быть не может, что время пришло быстрое, «как самолет», что славу зарабатывают все новые и новые мастера.

…Дмитрий Никитич получил слово после Пермякова. Он напомнил всем, как невиданно быстро построены были новые цехи: мартеновский, термический, артиллерийский, сборочный, как переоборудованы старые, как в невиданно короткие в мировой технологии сроки была подготовлена дорога единой воли — поток! Все, что знал Пластунов о лесогорцах, подытоживалось работой этих месяцев. Парторг обвел взглядом лица в передних рядах и сказал не громко, но твердо:

— Все это сделали мы, рядовые советские люди, все, что есть в нас лучшего, высокочеловеческого, все, что есть сталинского, мы вложили в этот наш общий труд, и вы увидите потом, что мы можем сделать и еще больше! Дорогие мои товарищи, люди славного Лесогорского завода! Вспомним самые черные дни нашей жизни, которые мы переживали не так давно — и устояли! Пока идет война, тяжелые дни могут возвращаться, еще много страданий и крови и жертв ожидает нас, — но мы устоим! Мы все мастера-оружейники нашего великого фронта, мы боремся и работаем, чтобы скорее вернулся мир на землю, и мы увидим нашу победу. Многие из нас, оглянувшись назад, на пройденный нами путь войны, спросят себя: после всего этого есть ли на свете что-нибудь такое, чего мы могли бы еще страшиться? Нет, решительно ничего!

Когда аплодисменты после речи Пластунова стали затихать, в плотно стоящей толпе возникло движение: кого-то пропускали вперед, к трибуне, уже слышались слова:

— Раненого, раненого пропустите!

К трибуне пробирался высокий человек в военном полушубке, левый рукав которого был засунут в карман. На худом лице с темнобурыми пятнами обмороженной кожи напряженно горели голубые, глубоко запавшие глаза. Когда военный поднялся на трибуну и снял шапку, все увидели седые волосы, белые, как снежная осыпь. Только на лице упрямо золотились густые колосья бровей.

Юра Панков вдруг вскрикнул тонким, детским голосом:

— Сережа!.. Сереженька!..

Зина Невьянцева, еле переводя дыхание, прибежала в цех и бросилась Тане на шею:

— Просись сейчас же на митинг! Твой Сергей приехал! С трибуны выступает, рассказывает, как его танк немцы сожгли, как он потом спасся… Таня… фу ты… упадет сейчас… Батюшки, что я наделала! Девушки, воды, воды! Выпей!.. Ну, все в порядке, от радости не умирают… Идем!

— …Фашистский термитный снаряд сжег мой танк, а у нас в Лесогорске взамен этого танка сделают тысячу новых, превосходных танков…

— Сделаем! — прогремело в цехе. — Сделаем!

— Мы уничтожаем фашистов, они огрызаются пулями и минами (Сергей тронул свой пустой рукав), но им не поранить, не убить души русского, советского человека! Она стальной, несгораемой показала себя, душа советского бойца! Вот я вернулся в мой родной Лесогорск, к грозным трудовым огням, но не для того, чтобы отдыхать, а чтобы работать вместе с вами. Я не могу драться в танке, но из битвы не выйду, пока сердце мое бьется. Командование меня назначило приемщиком танков и начальником танковых эшелонов, которые мы будем отправлять на фронт…

Таня шла на митинг, не видя дороги, встречных людей.

Она не помнила, кто помог ей добраться до трибуны. Она подняла глаза — и будто погрузилась всей душой в голубое сияние его взгляда…

Стрелка, между тем, подходила к восьми часам.

— Скоро уже… вот сейчас… — невольно прошептал Юрий Михайлович и посмотрел на кучу людей, работающих вокруг головного танка на первом конвейере.